Он не выдержал всех подлостей отца и, выбрав момент, выхватил меч и набросился на него. Но недаром отец слывет великолепным воином. Он успел увернуться от удара, выхватить свой меч и вступить в единоборство с русским рыцарем. Поединок оказался недолгим. Покончив с Димитрием, отец приказал арестовать всех остальных рыцарей Адельгейды, но схватили только Кальтенбаха. Ленцу, Альтене, Люксембургу и Лонгериху удалось бежать. Всюду, у всех ходов и выходов замка были усилены посты. Похитить императрицу и бежать с нею куда-то стало невыполнимой задачей.
— Бедный Димитрий! Он был славный и честный малый. Нужно мчаться в Каноссу, пусть Вельф собирает полки и штурмует Верону. Все равно войны не миновать, — сказал я.
— Не нужно. Мы нашли способ похитить Адельгейду, — возразил мне Конрад и улыбнулся.
— Правда? Какой же? Скорее! Я сгораю от нетерпения.
— Внезапно нашим союзником стал отец Лоренц. Оказалось, он давно уже недоволен как моим отцом, так и его вассалами в замке Теодориха. Оказывается, это он тайком венчал юношу Монтагви и дочку Гебеллинга, Ульгейду. Отец Лоренц предложил следующий план. У него есть одна настойка удивительнейшего свойства, он говорил мне ее состав, но я запомнил только, что туда входит мох с ольхи и серебристого тополя, масло белой лилии, портулак, миртовый лист, семизвездник, корень иерихонской анастатики, и еще десятка полтора компонентов. Выпив этой настойки, человек вскоре засыпает таким глубоким сном, что у него прекращается дыхание и сердцебиение, тело становится бледным и холодным, то есть, с виду человек выглядит мертвым и ни по каким признакам нельзя определить, что он просто спит. Этот сон-смерть продолжается ровно столько, сколько выпито чудесной жидкости. Мы уговорили Адельгейду выпить настойку, и вот, сегодня утром она угасла.
— Угасла? — переспросил я в ужасе. — Умерла?
— Нет, не умерла, а именно угасла, уснула так, что все должны подумать, будто она умерла. Вечером ее отнесут в часовню Архангела Гавриила дабы там всю ночь отец Лоренц мог читать над нею молитвы. Часовня находится вне замка, и даже если отец прикажет поставить рядом с ней стражу, что вряд ли, все равно с ней нетрудно будет расправиться. Вот почему я и говорю, что никуда покамест спешить не следует. К вечеру вы отправитесь в Верону и около храма Святого Зенона встретитесь с Адальбертом, Маттиасом, Дигмаром и Эрихом, все впятером пойдете в часовню, где вас будет дожидаться отец Лоренц и спящая Адельгейда.
Я был в восторге от такого плана, и, побыв еще немного в обществе благородного Конрада, отправился в дом капитана Гвидельфи готовиться к предстоящей поездке в Верону, а заодно и послушать рассказ Аттилы о его похождениях.
— Вы и представить себе не можете, сударь, какие приключения довелось мне испытать, — начал он, едва только я вошел в комнату, в которой он меня дожидался. — Пропади она пропадом, эта Верона и все, кто в ней живет, и дай нам Бог поскорее унести ноги из этой чортовой Италии.
— Что же, интересно, так настроило тебя против местного населения, любезный Аттила? Помнится, ты поначалу восхищался веронскими жителями, в особенности вдовушками.
— Вот вдовушки-то и довели меня до ручки, особенно одна из них, по имени Гвинельефа, почти как зовут хозяина этого гостеприимного дома, дай Бог ему тысячу окороков. Поначалу-то я и впрямь был ею очень доволен, покуда не выяснилось, что она ведьма.
— Да ну? И как же это удалось выяснить?
— Обыкновенно, сударь, как всегда разоблачают этих прохвосток. Стал я подмечать, что она всякими зельями интересуется, травы собирает и постоянно только о том у нее и разговоров, что о помоложении.
— В возрасте тридцати-сорока всякая женщина мечтает не стареть. Разве не так?
— Так да не так. Однажды она мне и говорит: «Любезный Аттила, почему ты стремишься всегда к уединению со мной и избегаешь моих друзей и подруг?» «Потому, — отвечаю, — что мне с тобой, моя кошечка, хочется всегда такие вещи проделывать, которые в чужом присутствии не принято проявлять». «А как же говорят, будто ваш император таких вещей не стесняется и делает их прилюдно?» — спрашивает плутовка. «Так ведь он же дьявол, а мы люди», — отвечаю ей, не моргнув глазом. «Так что же, твой господин дьяволу, выходит, служит?» «Выходит», — не мог не согласиться я, хотя при этом тяжко-претяжко вздохнул. Не мог же я, сударь выдать вас, что вы не служите у Генриха, ибо попали к нему в немилость и вас уже и вовсе как бы нет на белом свете. Гвинельефа же мне и говорит: «Нехорошо получается. Господин твой дьяволу служит, а ты Христу. Знаешь что, Аттила, давай пойдем завтра на один сельский праздник». Я недоумеваю: какие ж праздники, если урожай давно собран? Нет, она уверяет меня, что у них в Вероне, принято еще зиму встречать с праздником. Ну я что? Праздник, так праздник, пошли, я не против. Зря я только вас не поставил в известность. Дом Гвинельефы находится на берегу реки в самом конце той улицы, которая идет от Арены через Эрбскую площадь. А если переплыть на другой берег реки и все время двигаться прямо и прямо, то там у них находится проклятая гора, которая называется Броккум. На этом Броккуме и собирался праздник встречи зимы. Мы туда отправились еще засветло, шли весело, как будто нас ждала Пасха или Рождество. Часа четыре шли, а казалось, словно летим. Вот поднялись на гору Броккум, а там уж каких-только чертей не скачет, все наряженные, размалеванные, в личинах, рогатые, козлатые, ревут, визжат, даже лают. Костры жгут, на кострах что-то варят. Ну, я сразу понял, какой это народный праздник, да вот беда, мы когда еще только туда шли, Гвинельефа дала мне выпить какой-то бурды, якобы для подкрепления сил, а на самом деле настоящее колдовское варево, от которого я вдруг стал послушный, как телок. Умом все понимаю, а никакой воли не имею. Все скачут, и я скачу, все ревут ослами, и я реву. Все стали с себя одежду скидывать, и я скидываю. Как скинули одежду, стали намазываться всякими мазями, и меня намазывают. Я как глянул, мать честная! — у меня нижняя плоть ослиная сделалась, а на том месте, которое вы деликатно называете афедроном, некое подобие хвоста прицепилось. Тут все принялись кругами друг за дружкой бегать. Побежал и я за чортовой своей Гвинельефой, так и мелькает перед глазами ее толстенький и аппетитный афедрончик. Она почему-то все убегает и убегает, а я почему-то все не могу и не могу догнать ее. Что ты будешь делать! Бегу я, это самое, и вдруг начинаю замечать, что и не Гвинельефа это вовсе, а какая-то совершенно другая голобабия, и не толстая даже, а наоборот такая, каких я предпочитаю сторониться по их недоброй худобе. Волосы кучерявые по спине колотятся, а как обернулась, тут я ее и признал — та самая ведьма наглая, которая с Генрихом вместе приехала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147
— Бедный Димитрий! Он был славный и честный малый. Нужно мчаться в Каноссу, пусть Вельф собирает полки и штурмует Верону. Все равно войны не миновать, — сказал я.
— Не нужно. Мы нашли способ похитить Адельгейду, — возразил мне Конрад и улыбнулся.
— Правда? Какой же? Скорее! Я сгораю от нетерпения.
— Внезапно нашим союзником стал отец Лоренц. Оказалось, он давно уже недоволен как моим отцом, так и его вассалами в замке Теодориха. Оказывается, это он тайком венчал юношу Монтагви и дочку Гебеллинга, Ульгейду. Отец Лоренц предложил следующий план. У него есть одна настойка удивительнейшего свойства, он говорил мне ее состав, но я запомнил только, что туда входит мох с ольхи и серебристого тополя, масло белой лилии, портулак, миртовый лист, семизвездник, корень иерихонской анастатики, и еще десятка полтора компонентов. Выпив этой настойки, человек вскоре засыпает таким глубоким сном, что у него прекращается дыхание и сердцебиение, тело становится бледным и холодным, то есть, с виду человек выглядит мертвым и ни по каким признакам нельзя определить, что он просто спит. Этот сон-смерть продолжается ровно столько, сколько выпито чудесной жидкости. Мы уговорили Адельгейду выпить настойку, и вот, сегодня утром она угасла.
— Угасла? — переспросил я в ужасе. — Умерла?
— Нет, не умерла, а именно угасла, уснула так, что все должны подумать, будто она умерла. Вечером ее отнесут в часовню Архангела Гавриила дабы там всю ночь отец Лоренц мог читать над нею молитвы. Часовня находится вне замка, и даже если отец прикажет поставить рядом с ней стражу, что вряд ли, все равно с ней нетрудно будет расправиться. Вот почему я и говорю, что никуда покамест спешить не следует. К вечеру вы отправитесь в Верону и около храма Святого Зенона встретитесь с Адальбертом, Маттиасом, Дигмаром и Эрихом, все впятером пойдете в часовню, где вас будет дожидаться отец Лоренц и спящая Адельгейда.
Я был в восторге от такого плана, и, побыв еще немного в обществе благородного Конрада, отправился в дом капитана Гвидельфи готовиться к предстоящей поездке в Верону, а заодно и послушать рассказ Аттилы о его похождениях.
— Вы и представить себе не можете, сударь, какие приключения довелось мне испытать, — начал он, едва только я вошел в комнату, в которой он меня дожидался. — Пропади она пропадом, эта Верона и все, кто в ней живет, и дай нам Бог поскорее унести ноги из этой чортовой Италии.
— Что же, интересно, так настроило тебя против местного населения, любезный Аттила? Помнится, ты поначалу восхищался веронскими жителями, в особенности вдовушками.
— Вот вдовушки-то и довели меня до ручки, особенно одна из них, по имени Гвинельефа, почти как зовут хозяина этого гостеприимного дома, дай Бог ему тысячу окороков. Поначалу-то я и впрямь был ею очень доволен, покуда не выяснилось, что она ведьма.
— Да ну? И как же это удалось выяснить?
— Обыкновенно, сударь, как всегда разоблачают этих прохвосток. Стал я подмечать, что она всякими зельями интересуется, травы собирает и постоянно только о том у нее и разговоров, что о помоложении.
— В возрасте тридцати-сорока всякая женщина мечтает не стареть. Разве не так?
— Так да не так. Однажды она мне и говорит: «Любезный Аттила, почему ты стремишься всегда к уединению со мной и избегаешь моих друзей и подруг?» «Потому, — отвечаю, — что мне с тобой, моя кошечка, хочется всегда такие вещи проделывать, которые в чужом присутствии не принято проявлять». «А как же говорят, будто ваш император таких вещей не стесняется и делает их прилюдно?» — спрашивает плутовка. «Так ведь он же дьявол, а мы люди», — отвечаю ей, не моргнув глазом. «Так что же, твой господин дьяволу, выходит, служит?» «Выходит», — не мог не согласиться я, хотя при этом тяжко-претяжко вздохнул. Не мог же я, сударь выдать вас, что вы не служите у Генриха, ибо попали к нему в немилость и вас уже и вовсе как бы нет на белом свете. Гвинельефа же мне и говорит: «Нехорошо получается. Господин твой дьяволу служит, а ты Христу. Знаешь что, Аттила, давай пойдем завтра на один сельский праздник». Я недоумеваю: какие ж праздники, если урожай давно собран? Нет, она уверяет меня, что у них в Вероне, принято еще зиму встречать с праздником. Ну я что? Праздник, так праздник, пошли, я не против. Зря я только вас не поставил в известность. Дом Гвинельефы находится на берегу реки в самом конце той улицы, которая идет от Арены через Эрбскую площадь. А если переплыть на другой берег реки и все время двигаться прямо и прямо, то там у них находится проклятая гора, которая называется Броккум. На этом Броккуме и собирался праздник встречи зимы. Мы туда отправились еще засветло, шли весело, как будто нас ждала Пасха или Рождество. Часа четыре шли, а казалось, словно летим. Вот поднялись на гору Броккум, а там уж каких-только чертей не скачет, все наряженные, размалеванные, в личинах, рогатые, козлатые, ревут, визжат, даже лают. Костры жгут, на кострах что-то варят. Ну, я сразу понял, какой это народный праздник, да вот беда, мы когда еще только туда шли, Гвинельефа дала мне выпить какой-то бурды, якобы для подкрепления сил, а на самом деле настоящее колдовское варево, от которого я вдруг стал послушный, как телок. Умом все понимаю, а никакой воли не имею. Все скачут, и я скачу, все ревут ослами, и я реву. Все стали с себя одежду скидывать, и я скидываю. Как скинули одежду, стали намазываться всякими мазями, и меня намазывают. Я как глянул, мать честная! — у меня нижняя плоть ослиная сделалась, а на том месте, которое вы деликатно называете афедроном, некое подобие хвоста прицепилось. Тут все принялись кругами друг за дружкой бегать. Побежал и я за чортовой своей Гвинельефой, так и мелькает перед глазами ее толстенький и аппетитный афедрончик. Она почему-то все убегает и убегает, а я почему-то все не могу и не могу догнать ее. Что ты будешь делать! Бегу я, это самое, и вдруг начинаю замечать, что и не Гвинельефа это вовсе, а какая-то совершенно другая голобабия, и не толстая даже, а наоборот такая, каких я предпочитаю сторониться по их недоброй худобе. Волосы кучерявые по спине колотятся, а как обернулась, тут я ее и признал — та самая ведьма наглая, которая с Генрихом вместе приехала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147