— А во-вторых, у нас еще куча времени, и до темноты мы успеем несколько раз доехать до Вероны и побывать на Броккуме. Мне все равно не сидится на месте, и я с ума сойду, пока дождусь вечера. Собирайся. Через полчаса мы выезжаем. Или я буду считать тебя подлым лжецом и стану подыскивать себе иного оруженосца.
— Иного? — чуть не плача выпалил Аттила. — Я спешил поправиться после ушибов, волнуясь и переживая за вас, а вы мечтаете об ином оруженосце? Как вам не стыдно, сударь? Воля ваша, поехали на Броккум. Пусть старого Газдага Аттилу еще раз бросят в пропасть, пусть. Тогда вы, наконец, удовлетворите свое желание насчет иного оруженосца.
Через полчаса мы выехали из Мантуи. Когда вдалеке стал виден Этч, свернули вправо и целую милю ехали наискосок, покуда не добрались до берега реки. Мост оказался неподалеку, правда такой старый и разваленный, что кобыла Аттилы провалилась ногой, ступив на гнилое бревно, и потом стала хромать. На другом берегу в отдалении перед нами открылась невысокая горная гряда.
— Там, что ли, твой Броккум? — спросил я.
— Там. И не мой он вовсе, — ответил Аттила. — И видит Бог, не нужно нам туда, сударь…
— А я говорю, нужно, — упрямо настаивал я на своем. Сам не знаю, что меня тянуло туда. Мне подспудно казалось, что я что-то еще узнаю о Генрихе, что-то окончательное, получу подтверждение своему праву на бунт против собственного императора, которому я присягал еще так недавно.
Когда мы добрались до гор, солнце уже стало клониться к закату. По пути нам повстречались лишь несколько крестьян, но когда мы приблизились к подножию Броккума, здесь стоял пост из пяти человек под командованием барона Эльзериха Пупилле, с которым мы успели познакомиться в Вероне. Он знал, что я один из приближенных императора, но не знал, что этого приближенного император в случае поимки вновь бы заставил бросить в реку, если б не придумал чего-нибудь похуже. Приветствовав Эльзериха, я соврал ему, что по поручению императора мне нужно подняться на верх.
— Нельзя, — с виноватым выражением лица произнес барон Пупилле, — там сейчас Гаспар, он строго приказал никого не пускать.
— Именно к нему меня и направил Генрих, — не моргнув глазом снова соврал я, после чего Эльзерих подумал немного, пожал плечами и дал дорогу и мне, и Аттиле. Нам пришлось спешиться и оставить лошадей внизу, поскольку Броккум являл собой невысокую гору, но весьма своеобычную. Оправдывая свое наименование, данное ему, возможно, еще во времена Клавдия или Нерона, Броккум был подобен одинокому зубу во рту у старухи. Стоя особняком среди других холмов и гор, он имел только одну тропу наверх, со всех остальных же сторон вздымался отвесной стеной. На вершине его виднелась широкая площадка, и вот на эту-то площадку мы и направлялись по узкой и довольно опасной, сыпучей тропе.
— Знать бы еще, кто такой этот Гаспар, — сказал я Аттиле, улыбаясь.
— Да уж лучше и не знать, — со вздохом отвечал мой оруженосец. — Это, сударь вы мой, даже и не человек, по-моему. Это, может быть, один из чертей, причем либо племянник, либо зятек самого Сатаны.
— Ты что, знаешь его?
— Да уж видел тогда же, когда ведьму на загривке катал. Он там у них всем заведовал и распоряжался. А сам-то страшен, не приведи Бог увидеть. Впрочем, как раз сейчас и увидим.
Однако, поднявшись на самый верх, мы не увидели там никого, чему я ужасно обрадовался, поскольку так и не успел придумать, с каким именно поручением меня направил к Гаспару император. Нашему взору открылась круглая, не слишком широкая площадка, должно быть, не более двадцати локтей в диаметре, окруженная со всех сторон высокими валунами; в центре ее действительно располагался колодец, огороженный камнями, но вот только никаких знаков и символов на полу не было видно, о чем я сразу сказал Аттиле.
— Что за чертовщина! — недоумевал он. — Я же их отчетливо видел в ту ночь. Они даже как бы светились. Но в остальном-то, видите, я вас не обманул.
Меня, естественно, больше всего интересовал колодец. Приблизившись к нему, я заглянул внутрь и ничего не увидел, кроме непроглядного мрака.
— У! — крикнул я в это черное чрево, и эхо моего голоса откликнулось где-то очень глубоко. Я подыскал увесистый камень, ради которого мне пришлось сходить за один из валунов, окружающих площадку, и, вновь подойдя к колодцу, бросил его туда. Прошло время, я все прислушивался и прислушивался, но так и не дождался, когда черная дыра донесет до моего слуха отзвук упавшего камня. Мне сделалось не по себе.
— Вот видите, сударь, я же вам говорил, — прошептал Аттила в ужасе, — вот она, прямехонькая дорога в пекло. Пойдемте-ка отсюда подобру-поздорову.
— Любопытно, а где же все-таки этот таинственный Гаспар? — спросил я, оглядываясь по сторонам, догоняя Аттилу, который уже поспешно удалялся прочь. Не успел я это вымолвить и не успели мы с Аттилой покинуть площадку, как с другого конца, из-за высокого валуна вышел черный человек. Он не был эфиопом и не намазался сажей, и вообще это был довольно бледный с виду человек, но весь его облик сразу красноречиво свидетельствовал, что этот человек — черный.
Он был так увлечен какими-то невнятными, хотя и довольно громкими, бормотаниями, и так внимательно смотрел на некий круглый предмет, завернутый в черную ткань, который он нес перед собою на вытянутых руках, что не заметил нас, хотя Аттила топал, как конь-тяжеловоз. Я тотчас спрятался за камнем и, шикнув на Аттилу, знаками приказал ему тоже затаиться.
Гаспар, а по-видимому, это и был он, стал ходить вокруг колодца, неся на вытянутых руках завернутый в черную ткань предмет и не переставая бормотать свою абракадабру. Его круги сужались и сужались, и он, должно быть, раз двадцать обошел по спирали, покуда не встал вплотную перед мрачной дырой. Тут он пришел в совершенное исступление, стал кричать какие-то слова, звучавшие весьма жутко. Потом замер, закатив глаза, помолчал немного и выкрикнул еще четыре слова, последним из которых было «Йоханаан». После этого он сорвал с круглого предмета ткань, и сначала я увидел, что это человеческая голова, кудрявая, с бородой и усами, и лишь в следующее мгновенье я увидел, что эта отрубленная голова — голова Иоганна Кальтенбаха. Меня словно по голове молотом ударили. Ослепнув от горя и ярости, я выхватил свой Канорус и бросился на проклятого колдуна, который тем временем бросил голову моего убитого друга в мрачный колодец.
— Во имя Отца и Сына и Святого Духа, приготовься принять смерть, проклятый колдун! — воскликнул я, подбегая к Гаспару и занося над ним Канорус.
Он испуганно оглянулся на меня, глаза его дико сверкнули, и я увидел, что в этом человекоподобном существе и впрямь, кажется, не оставалось ничего человеческого.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147
— Иного? — чуть не плача выпалил Аттила. — Я спешил поправиться после ушибов, волнуясь и переживая за вас, а вы мечтаете об ином оруженосце? Как вам не стыдно, сударь? Воля ваша, поехали на Броккум. Пусть старого Газдага Аттилу еще раз бросят в пропасть, пусть. Тогда вы, наконец, удовлетворите свое желание насчет иного оруженосца.
Через полчаса мы выехали из Мантуи. Когда вдалеке стал виден Этч, свернули вправо и целую милю ехали наискосок, покуда не добрались до берега реки. Мост оказался неподалеку, правда такой старый и разваленный, что кобыла Аттилы провалилась ногой, ступив на гнилое бревно, и потом стала хромать. На другом берегу в отдалении перед нами открылась невысокая горная гряда.
— Там, что ли, твой Броккум? — спросил я.
— Там. И не мой он вовсе, — ответил Аттила. — И видит Бог, не нужно нам туда, сударь…
— А я говорю, нужно, — упрямо настаивал я на своем. Сам не знаю, что меня тянуло туда. Мне подспудно казалось, что я что-то еще узнаю о Генрихе, что-то окончательное, получу подтверждение своему праву на бунт против собственного императора, которому я присягал еще так недавно.
Когда мы добрались до гор, солнце уже стало клониться к закату. По пути нам повстречались лишь несколько крестьян, но когда мы приблизились к подножию Броккума, здесь стоял пост из пяти человек под командованием барона Эльзериха Пупилле, с которым мы успели познакомиться в Вероне. Он знал, что я один из приближенных императора, но не знал, что этого приближенного император в случае поимки вновь бы заставил бросить в реку, если б не придумал чего-нибудь похуже. Приветствовав Эльзериха, я соврал ему, что по поручению императора мне нужно подняться на верх.
— Нельзя, — с виноватым выражением лица произнес барон Пупилле, — там сейчас Гаспар, он строго приказал никого не пускать.
— Именно к нему меня и направил Генрих, — не моргнув глазом снова соврал я, после чего Эльзерих подумал немного, пожал плечами и дал дорогу и мне, и Аттиле. Нам пришлось спешиться и оставить лошадей внизу, поскольку Броккум являл собой невысокую гору, но весьма своеобычную. Оправдывая свое наименование, данное ему, возможно, еще во времена Клавдия или Нерона, Броккум был подобен одинокому зубу во рту у старухи. Стоя особняком среди других холмов и гор, он имел только одну тропу наверх, со всех остальных же сторон вздымался отвесной стеной. На вершине его виднелась широкая площадка, и вот на эту-то площадку мы и направлялись по узкой и довольно опасной, сыпучей тропе.
— Знать бы еще, кто такой этот Гаспар, — сказал я Аттиле, улыбаясь.
— Да уж лучше и не знать, — со вздохом отвечал мой оруженосец. — Это, сударь вы мой, даже и не человек, по-моему. Это, может быть, один из чертей, причем либо племянник, либо зятек самого Сатаны.
— Ты что, знаешь его?
— Да уж видел тогда же, когда ведьму на загривке катал. Он там у них всем заведовал и распоряжался. А сам-то страшен, не приведи Бог увидеть. Впрочем, как раз сейчас и увидим.
Однако, поднявшись на самый верх, мы не увидели там никого, чему я ужасно обрадовался, поскольку так и не успел придумать, с каким именно поручением меня направил к Гаспару император. Нашему взору открылась круглая, не слишком широкая площадка, должно быть, не более двадцати локтей в диаметре, окруженная со всех сторон высокими валунами; в центре ее действительно располагался колодец, огороженный камнями, но вот только никаких знаков и символов на полу не было видно, о чем я сразу сказал Аттиле.
— Что за чертовщина! — недоумевал он. — Я же их отчетливо видел в ту ночь. Они даже как бы светились. Но в остальном-то, видите, я вас не обманул.
Меня, естественно, больше всего интересовал колодец. Приблизившись к нему, я заглянул внутрь и ничего не увидел, кроме непроглядного мрака.
— У! — крикнул я в это черное чрево, и эхо моего голоса откликнулось где-то очень глубоко. Я подыскал увесистый камень, ради которого мне пришлось сходить за один из валунов, окружающих площадку, и, вновь подойдя к колодцу, бросил его туда. Прошло время, я все прислушивался и прислушивался, но так и не дождался, когда черная дыра донесет до моего слуха отзвук упавшего камня. Мне сделалось не по себе.
— Вот видите, сударь, я же вам говорил, — прошептал Аттила в ужасе, — вот она, прямехонькая дорога в пекло. Пойдемте-ка отсюда подобру-поздорову.
— Любопытно, а где же все-таки этот таинственный Гаспар? — спросил я, оглядываясь по сторонам, догоняя Аттилу, который уже поспешно удалялся прочь. Не успел я это вымолвить и не успели мы с Аттилой покинуть площадку, как с другого конца, из-за высокого валуна вышел черный человек. Он не был эфиопом и не намазался сажей, и вообще это был довольно бледный с виду человек, но весь его облик сразу красноречиво свидетельствовал, что этот человек — черный.
Он был так увлечен какими-то невнятными, хотя и довольно громкими, бормотаниями, и так внимательно смотрел на некий круглый предмет, завернутый в черную ткань, который он нес перед собою на вытянутых руках, что не заметил нас, хотя Аттила топал, как конь-тяжеловоз. Я тотчас спрятался за камнем и, шикнув на Аттилу, знаками приказал ему тоже затаиться.
Гаспар, а по-видимому, это и был он, стал ходить вокруг колодца, неся на вытянутых руках завернутый в черную ткань предмет и не переставая бормотать свою абракадабру. Его круги сужались и сужались, и он, должно быть, раз двадцать обошел по спирали, покуда не встал вплотную перед мрачной дырой. Тут он пришел в совершенное исступление, стал кричать какие-то слова, звучавшие весьма жутко. Потом замер, закатив глаза, помолчал немного и выкрикнул еще четыре слова, последним из которых было «Йоханаан». После этого он сорвал с круглого предмета ткань, и сначала я увидел, что это человеческая голова, кудрявая, с бородой и усами, и лишь в следующее мгновенье я увидел, что эта отрубленная голова — голова Иоганна Кальтенбаха. Меня словно по голове молотом ударили. Ослепнув от горя и ярости, я выхватил свой Канорус и бросился на проклятого колдуна, который тем временем бросил голову моего убитого друга в мрачный колодец.
— Во имя Отца и Сына и Святого Духа, приготовься принять смерть, проклятый колдун! — воскликнул я, подбегая к Гаспару и занося над ним Канорус.
Он испуганно оглянулся на меня, глаза его дико сверкнули, и я увидел, что в этом человекоподобном существе и впрямь, кажется, не оставалось ничего человеческого.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147