Он рассказывал мне о своих снах, где к нему являлись разные женщины, девочки и старухи, которые непременно сообщали ему: «Еще немного, и я приду за тобой. Доделывай свои дела, времени у тебя остается все меньше и меньше».
Пиршество вступило в ту стадию, когда некоторые начинают валиться под стол, а самые благоразумные, почувствовав отлив сил, спешат отправиться туда, где можно прилечь. Отвели в опочивальню и магистра Жерара — я вел его под левую руку, а Годфруа под правую. Жерар сильно нагрузился, он плакал и с большой жалостью к самому себе бормотал о том, как во время плена сарацины кормили его лишь прокисшим хлебом и водой. Препоручив его двум госпитальерам, Годфруа предложил мне прогуляться по ночному городу.
— Хочется в последний раз посмотреть на город, который я освободил, — сказал он с пьяноватой усмешкой.
— Патрон! Ты опять! — с упреком в голосе сказал ему я. — Согласен сопровождать тебя лишь при условии, что ты не будешь говорить о смерти.
— Хорошо, хорошо, не буду, — замахал он рукой. Мы отправились с ним вдвоем гулять по Иерусалиму. Первым делом взошли на Голгофский холм.
— Здесь он был распят, — промолвил Годфруа. — А там, в глубине, жуткий колодец, спускающийся прямо в ад. Однако, я напился не хуже старины Жерара! Лунелинк, ты никогда не задумывался, почему пред распятием стояли три Марии — мать, тетка и Магдалина? И вот еще — ты никогда не задумывался, почему у Иисуса не было детей? Может быть, они были, а? Кто такая эта Магдалина? Почему она тоже стояла у распятия? Почему Лазарь не стоял? Почему любимый ученик Иоанн не стоял? Куда девались все излеченные и воскрешенные Им? А может быть, Мария Магдалина была женою Иисуса? Ведь в народе есть такое поверье. Народ не любит царей без цариц и королей без королев. Спустимся вниз тою дорогой, по которой Он восходил к своим крестным мукам.
Мы побрели по узким улочкам, бегущим под уклон в сторону Претории, откуда начинался крестный путь на Голгофу.
— Мы словно идем навстречу Ему, несущему свой крест, — заметил я.
— Неплохо сказано, Лунелинк, — похвалил Годфруа. Он правда был сильно пьян, язык у него заплетался, он то и дело пошатывался, но явно был настроен на прогулку и долгий разговор.
— Говорят, здесь Он споткнулся? — спросил я, когда мы дошли до поворота. В этот миг Годфруа оступился и упал. Я помог ему подняться. Он улыбнулся:
— Именно здесь, как ты мог убедиться. Послушай, Лунелинк, а ты знаешь, кто я такой?
— Насколько мне известно, — ответил я, — ты Годфруа, сын Евстафия Буйонского и Защитник Гроба Господня. Правда, если честно, то очень пьяный защитник. Позволь я поправлю тебе пояс, а не то у тебя меч между ног болтается.
— О да! Меч у меня между ног что надо, — отвечал Годфруа, покуда я поправлял ему пояс. — Но дело не в мече. Сейчас я открою тебе страшную тайну. Слушай меня, Лунелинк. Я — Его сын.
— Чей? Меча?
— Я — сын Иисуса Христа.
Мне стало страшно за своего давнего друга — вот до чего он довел себя!
— Ты — старый богохульник, хоть Господь и любит тебя, — сказал я ему, — И ты — сын Евстафия Буйонского, а зовут тебя — Годфруа. Обопрись-ка о мое плечо.
— К чорту Евстафия! — махнул он рукой. — То есть, он, конечно, славный малый был, мой старина Евстафий, но дело не в нем. Повторяю тебе, я — сын Иисуса Христа и Марии Магдалины. Точнее, конечно, не сын, а отпрыск их. Это мои пра-пра-пра-пра-бабка и пра-пра-пра-пра-дед. То есть, даже гораздо больше, чем пра-пра-пра-пра. Сам понимаешь, сколько прошло времени. Но я не сын Евстафия Буйонского. Моя мать родила меня от другого человека, и так случилось, что он оказался последним продолжателем Иисуса по мужской линии. Ужасно то, что сестра моего отца, моего истинного отца, тоже вошла в Буйонскую семью и родила ведьму Мелузину, и Мелузина — моя двоюродная сестра.
— Это какой-то пьяный бред! — сердито воскликнул я.
— Да, это бред, — отозвался Годфруа. — Но у меня есть подтверждение — родинка на левом плече в виде маленького крестика. Понимаешь, Лунелинк, я родился на свет — крестоносцем!
— Каким же образом это подтверждает, что у Христа были дети, и что ты Его отпрыск?
— Это подтверждает, что я — потомок Меровингов.
— Разве Меровинги произошли от Спасителя?
— Именно так. Когда Мария Магдалина приплыла к берегам южной Франции, она была беременна от Господа нашего, и кровь потомков Иисусовых перетекла в кровь Меровингов.
— Но какие есть тому подтверждения? Откуда ты это знаешь? — громко и раздраженно спросил я.
— Я скажу тебе, Лунелинк, от кого, — стараясь произносить слова четко, ответил Годфруа. — Я скажу тебе.
— Ну? От кого же?
— От Аполлония.
— От какого Аполлония?
— Был такой философ Пифагорейской школы, современник Иисуса Христа. Он умел творить чудеса и предсказывать будущее. Красиво смотрится ночью башня твоих тамплиеров! — восхитился он вдруг, указывая на башню Антония, над которой развевалось знамя с Т-образным крестом и надписью CHRISTUS ЕТ ТЕМPLUM.
— Тамплиеров? — переспросил я.
— А что, красивое слово, — сказал он. — Иоаннитов ведь называют госпитальерами. А твои храмовники по-французски будут тамплиеры. Правда, красиво?
— Ничего, — пожал я плечами. — Так что там с Аполлонием? Если он был современником Господа, то как он мог что-то тебе рассказать? Тебе что, явился его призрак? Я помню, что во время нашего перехода через пустыни Малой Азии у тебя дважды был солнечный удар. Тебе нужно на север. Поедем со мной в Киев, навестим мою Евпраксию — нашу Адельгейду… Ведь ты же тоже рыцарь Адельгейды. Вспомни, нас осталось трое из девяти рыцарей Адельгейды — ты, я и Гуго Вермандуа. Шестеро остальных — Адальберт, Эрих, Дигмар, Димитрий, Иоганн и Маттиас — лежат в могиле.
— Я хочу быть тамплиером, — неожиданно ответил он. — Рыцарем Храма. Господь сказал, что разрушит храм, и вот — храм разрушен. Но Он же сказал, что восстановит храм заново, но от храма — одно поприще. Мы должны восстановить храм!
— Но ведь Господь говорил это иносказательно, — возразил я. — Он разрушил храм старой веры и создал новый дивный храм — свой храм. Разве ты не понимаешь этого?
— Нет, — ответил Годфруа сурово, — я многого не понимаю на белом свете. Скажи мне, почему этот овраг не наполнится вновь влагой и не станет купелью Вифесдою. Может быть, здесь тоже какое-то иносказание? Высохла купальня старых исцелений, но восстала незримо купальня исцелений новых?
— Ты не ответил мне, поедешь ли со мною вместе в Киев, к нашей Адельгейде?
— Нет, не поеду, — горестно ответил он. — Потому что я завтра умру.
— Ты же обещал мне не говорить о смерти! — воскликнул я. — Кто тебе дал это дурацкое предсказание? Тоже Аполлоний?
— А как ты догадался?
— Большого ума не надо.
— Да, это он предсказал мне смерть после первой годовщины.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147
Пиршество вступило в ту стадию, когда некоторые начинают валиться под стол, а самые благоразумные, почувствовав отлив сил, спешат отправиться туда, где можно прилечь. Отвели в опочивальню и магистра Жерара — я вел его под левую руку, а Годфруа под правую. Жерар сильно нагрузился, он плакал и с большой жалостью к самому себе бормотал о том, как во время плена сарацины кормили его лишь прокисшим хлебом и водой. Препоручив его двум госпитальерам, Годфруа предложил мне прогуляться по ночному городу.
— Хочется в последний раз посмотреть на город, который я освободил, — сказал он с пьяноватой усмешкой.
— Патрон! Ты опять! — с упреком в голосе сказал ему я. — Согласен сопровождать тебя лишь при условии, что ты не будешь говорить о смерти.
— Хорошо, хорошо, не буду, — замахал он рукой. Мы отправились с ним вдвоем гулять по Иерусалиму. Первым делом взошли на Голгофский холм.
— Здесь он был распят, — промолвил Годфруа. — А там, в глубине, жуткий колодец, спускающийся прямо в ад. Однако, я напился не хуже старины Жерара! Лунелинк, ты никогда не задумывался, почему пред распятием стояли три Марии — мать, тетка и Магдалина? И вот еще — ты никогда не задумывался, почему у Иисуса не было детей? Может быть, они были, а? Кто такая эта Магдалина? Почему она тоже стояла у распятия? Почему Лазарь не стоял? Почему любимый ученик Иоанн не стоял? Куда девались все излеченные и воскрешенные Им? А может быть, Мария Магдалина была женою Иисуса? Ведь в народе есть такое поверье. Народ не любит царей без цариц и королей без королев. Спустимся вниз тою дорогой, по которой Он восходил к своим крестным мукам.
Мы побрели по узким улочкам, бегущим под уклон в сторону Претории, откуда начинался крестный путь на Голгофу.
— Мы словно идем навстречу Ему, несущему свой крест, — заметил я.
— Неплохо сказано, Лунелинк, — похвалил Годфруа. Он правда был сильно пьян, язык у него заплетался, он то и дело пошатывался, но явно был настроен на прогулку и долгий разговор.
— Говорят, здесь Он споткнулся? — спросил я, когда мы дошли до поворота. В этот миг Годфруа оступился и упал. Я помог ему подняться. Он улыбнулся:
— Именно здесь, как ты мог убедиться. Послушай, Лунелинк, а ты знаешь, кто я такой?
— Насколько мне известно, — ответил я, — ты Годфруа, сын Евстафия Буйонского и Защитник Гроба Господня. Правда, если честно, то очень пьяный защитник. Позволь я поправлю тебе пояс, а не то у тебя меч между ног болтается.
— О да! Меч у меня между ног что надо, — отвечал Годфруа, покуда я поправлял ему пояс. — Но дело не в мече. Сейчас я открою тебе страшную тайну. Слушай меня, Лунелинк. Я — Его сын.
— Чей? Меча?
— Я — сын Иисуса Христа.
Мне стало страшно за своего давнего друга — вот до чего он довел себя!
— Ты — старый богохульник, хоть Господь и любит тебя, — сказал я ему, — И ты — сын Евстафия Буйонского, а зовут тебя — Годфруа. Обопрись-ка о мое плечо.
— К чорту Евстафия! — махнул он рукой. — То есть, он, конечно, славный малый был, мой старина Евстафий, но дело не в нем. Повторяю тебе, я — сын Иисуса Христа и Марии Магдалины. Точнее, конечно, не сын, а отпрыск их. Это мои пра-пра-пра-пра-бабка и пра-пра-пра-пра-дед. То есть, даже гораздо больше, чем пра-пра-пра-пра. Сам понимаешь, сколько прошло времени. Но я не сын Евстафия Буйонского. Моя мать родила меня от другого человека, и так случилось, что он оказался последним продолжателем Иисуса по мужской линии. Ужасно то, что сестра моего отца, моего истинного отца, тоже вошла в Буйонскую семью и родила ведьму Мелузину, и Мелузина — моя двоюродная сестра.
— Это какой-то пьяный бред! — сердито воскликнул я.
— Да, это бред, — отозвался Годфруа. — Но у меня есть подтверждение — родинка на левом плече в виде маленького крестика. Понимаешь, Лунелинк, я родился на свет — крестоносцем!
— Каким же образом это подтверждает, что у Христа были дети, и что ты Его отпрыск?
— Это подтверждает, что я — потомок Меровингов.
— Разве Меровинги произошли от Спасителя?
— Именно так. Когда Мария Магдалина приплыла к берегам южной Франции, она была беременна от Господа нашего, и кровь потомков Иисусовых перетекла в кровь Меровингов.
— Но какие есть тому подтверждения? Откуда ты это знаешь? — громко и раздраженно спросил я.
— Я скажу тебе, Лунелинк, от кого, — стараясь произносить слова четко, ответил Годфруа. — Я скажу тебе.
— Ну? От кого же?
— От Аполлония.
— От какого Аполлония?
— Был такой философ Пифагорейской школы, современник Иисуса Христа. Он умел творить чудеса и предсказывать будущее. Красиво смотрится ночью башня твоих тамплиеров! — восхитился он вдруг, указывая на башню Антония, над которой развевалось знамя с Т-образным крестом и надписью CHRISTUS ЕТ ТЕМPLUM.
— Тамплиеров? — переспросил я.
— А что, красивое слово, — сказал он. — Иоаннитов ведь называют госпитальерами. А твои храмовники по-французски будут тамплиеры. Правда, красиво?
— Ничего, — пожал я плечами. — Так что там с Аполлонием? Если он был современником Господа, то как он мог что-то тебе рассказать? Тебе что, явился его призрак? Я помню, что во время нашего перехода через пустыни Малой Азии у тебя дважды был солнечный удар. Тебе нужно на север. Поедем со мной в Киев, навестим мою Евпраксию — нашу Адельгейду… Ведь ты же тоже рыцарь Адельгейды. Вспомни, нас осталось трое из девяти рыцарей Адельгейды — ты, я и Гуго Вермандуа. Шестеро остальных — Адальберт, Эрих, Дигмар, Димитрий, Иоганн и Маттиас — лежат в могиле.
— Я хочу быть тамплиером, — неожиданно ответил он. — Рыцарем Храма. Господь сказал, что разрушит храм, и вот — храм разрушен. Но Он же сказал, что восстановит храм заново, но от храма — одно поприще. Мы должны восстановить храм!
— Но ведь Господь говорил это иносказательно, — возразил я. — Он разрушил храм старой веры и создал новый дивный храм — свой храм. Разве ты не понимаешь этого?
— Нет, — ответил Годфруа сурово, — я многого не понимаю на белом свете. Скажи мне, почему этот овраг не наполнится вновь влагой и не станет купелью Вифесдою. Может быть, здесь тоже какое-то иносказание? Высохла купальня старых исцелений, но восстала незримо купальня исцелений новых?
— Ты не ответил мне, поедешь ли со мною вместе в Киев, к нашей Адельгейде?
— Нет, не поеду, — горестно ответил он. — Потому что я завтра умру.
— Ты же обещал мне не говорить о смерти! — воскликнул я. — Кто тебе дал это дурацкое предсказание? Тоже Аполлоний?
— А как ты догадался?
— Большого ума не надо.
— Да, это он предсказал мне смерть после первой годовщины.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147