Если бы мы задержались, сражаясь с передовым отрядом еще на час, то, пожалуй, от норманнского воинства ничего не осталось бы. Мы подоспели как раз вовремя и ударили в спины сельджукам, окружившим рыцарей Боэмунда и Танкреда. Я видел, как турки уже вяжут десятками пленных норманнов, как заарканен сам Боэмунд и лишь каким-то неимоверным усилием продолжает сопротивляться. На какое-то очень длительное мгновение мне показалось, что мы в страшной ловушке и уже не отбиться от наваливающихся со всех сторон турок. Но вмиг все переменилось, рев тысяч глоток усилился, паника замелькала в глазах у врагов, они перестали набрасывать веревки и бросили пленных. Это в долину мощным потоком хлынуло многочисленное воинство Раймунда Тулузского. И дрогнули турки, бросились с поля боя, оставляя нам не только пространство битвы, но и собственный лагерь, где шатры их эмиров были полны припасов продовольствия и даже драгоценностей, которые они, по-видимому, собирались раздавать самым отличившимся воинам. Здесь же оказалось множество превосходных коней, верблюдов, ослов, волов, овец и даже собак, которых, как потом стало известно, турки использовали для охраны пленников.
Вроде бы все было как во сне. Вроде бы только что началось настоящее сражение, и вот оно уже вдруг кончилось. Даже какое-то разочарование одолевало меня. Казалось, что мы победили гораздо легче, нежели при Никее. Но когда подсчитали потери с той и другой стороны, стало ясно — в этой битве сельджуки потеряли вдвое больше своих воинов, чем в предыдущем сражении. С нашей же стороны потерь было гораздо меньше и в основном в стане норманнов, принявших на себя основной удар.
Дальнейшее наше продвижение оказалось еще более трудным. Странное дело, но в битвах было гораздо легче, чем в пути. Миновав Дорилей, мы пошли по старому караванному пути, представлявшему собой узкую тропу, пересекающую безжизненную пустыню, с одной стороны тянулись нескончаемые голые горы, с другой — распахивалось такое же голое, безводное пространство. Припекать начинало с первыми же лучами солнца, а к полудню зной становился настолько нестерпимым, что люди замертво сваливались на дорогу и не было сил хоронить их. Каждый день мы теряли десятки, если не сотни своих воинов, выдержавших два сражения с турками, но павших в битве с жарой. Даже по ночам не наступало облегчения, зной утихал, но духота оставалась такой же, как днем. Казалось бы, за день человек выматывался в пути так, что ночью его должен был бы одолевать непреоборимый сон, но, однако, нет, по ночам трудно было заснуть. Бывало, лежишь и с тоскою прислушиваешься, как в степи воют шакалы, как где-то поблизости, рядом с твоим шатром шуршат по песку змеи и ящерицы. Нередким гостем в шатрах у крестоносцев бывали и тарантулы, от укуса которых люди если и не умирали, то надолго лишались способности двигать рукой или ногой. Печальная участь постигла доблестного графа Сен-Жилля, на полпути от Дорилея до Икония его укусил тарантул, и беднягу Раймунда пришлось везти в телеге.
Нехватка воды становилась все более удручающей, лишь верблюды не слишком страдали от нее, и многие рыцари пересели на этих причудливых животных. Другие переместились из седел своих лошадей в телеги, запряженные волами, ибо волы тоже оказались очень выносливыми. Аттила пересел в телегу и советовал мне поступить так же. Вообще, с ним произошла резкая перемена. Я больше всего опасался, что вдобавок к жаре, духоте и жажде придется мучаться от выслушивания его недовольного ропота и различных историй из жизни Вадьоношхаза, доказывающих, что мы совершили невообразимую глупость, отправившись в крестовый поход. Но нет, Аттила становился день ото дня все молчаливее и задумчивее. Лишь изредка он принимался ворчать на кого-нибудь:
— Гляньте, гляньте, сударь, на этого олуха, что идет с разинутой пастью, будто готовится проглотить всю эту треклятую пустыню и тем покончить с нею. Ему, видите ли, кажется, что так он сумеет ухватить больше воздуха в свои легкие. Похож на старика Ласло из Вадьоношхаза, который хотел было однажды произнести хулу на Господа Бога, да так и остался с раззявленным ртом до скончания века. И хоронили его так. А уж как намучались родственники, разжевывая для него пищу и вплевывая ему ее в глотку, чтобы он только глотал. Закрой пасть, бестолочь, в трубу превратишься! А вы, сударь, пересаживайтесь-ка в телегу, не ровен час свалитесь со своего Гипериона да и окочуритесь.
Коварные сельджуки, уходя, засыпали колодцы песком и каменьями, и я удивляюсь, как мы все не перемерли от жары и жажды. Сколько раз люди падали и умирали на моих глазах, сколько раз мне казалось; вот я оглянусь назад и увижу, что никого не осталось в живых. Но я оглядывался и видел все ту же бесконечную вереницу измученных, но продолжающих двигаться людей. Нет, все же Господь незримо присутствовал среди нас и вел нас вперед, позволяя умереть лишь самым отчаявшимся и ослабшим. И белое знамя Святого Петра продолжало развеваться впереди.
В канун праздника Преображения мы вошли в чудесный оазис, дарованный нам в награду за наше терпение и муки. Это было настоящее чудо. Тенистая и прохладная долина была предоставлена в наше распоряжение. В центре ее располагался дивный город, окруженный садами и виноградниками. Проводники-греки сказали, что это Иконий. Странно, но турки отдали нам его просто так, без боя, уйдя прочь и унеся с собой все, что можно было унести. Видимо, они так и не смогли оправиться после поражения под Дорилеем и не рискнули сразиться с озлобленными и отчаявшимися крестоносцами. В окрестностях Икония нас ожидали озера с пресной водой и волшебные зеленые луга. Глаз отказывался воспринимать зелень, привыкнув к унылому одноцветью пустынь. Невозможно было поверить, что в мире еще существуют тенистые леса, деревья, покрытые листвой, звонкие ручьи, несущие холодную и чистую влагу. Здесь, в лесах, водилась живность и можно было охотиться. В первые дни, когда мы раскинули свои шатры по всей Иконийской долине, каждому было ясно одно — отсюда он больше не сделает ни шагу и навсегда поселится в этом раю, расположенном посреди ада.
Но прошла неделя, началась другая, и, окрепнув и набравшись сил, мы вспомнили о цели своего похода, стали готовиться снова в путь. Как ни тоскливо было покидать райский уголок, сердце, воспрянув, рвалось к новым подвигам.
Слава Богу, недолго нам оставалось мучиться от нестерпимого зноя. Через Гераклею мы шли уже в сентябре. По утрам и вечерам было не так жарко, как днем, ночи стали давать отдохновение и прохладу. А когда мы подходили к Таврийским горам, с неба время от времени начинал сеяться мелкий дождичек, облегчая путь и исторгая из души слова благодарности Господу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147
Вроде бы все было как во сне. Вроде бы только что началось настоящее сражение, и вот оно уже вдруг кончилось. Даже какое-то разочарование одолевало меня. Казалось, что мы победили гораздо легче, нежели при Никее. Но когда подсчитали потери с той и другой стороны, стало ясно — в этой битве сельджуки потеряли вдвое больше своих воинов, чем в предыдущем сражении. С нашей же стороны потерь было гораздо меньше и в основном в стане норманнов, принявших на себя основной удар.
Дальнейшее наше продвижение оказалось еще более трудным. Странное дело, но в битвах было гораздо легче, чем в пути. Миновав Дорилей, мы пошли по старому караванному пути, представлявшему собой узкую тропу, пересекающую безжизненную пустыню, с одной стороны тянулись нескончаемые голые горы, с другой — распахивалось такое же голое, безводное пространство. Припекать начинало с первыми же лучами солнца, а к полудню зной становился настолько нестерпимым, что люди замертво сваливались на дорогу и не было сил хоронить их. Каждый день мы теряли десятки, если не сотни своих воинов, выдержавших два сражения с турками, но павших в битве с жарой. Даже по ночам не наступало облегчения, зной утихал, но духота оставалась такой же, как днем. Казалось бы, за день человек выматывался в пути так, что ночью его должен был бы одолевать непреоборимый сон, но, однако, нет, по ночам трудно было заснуть. Бывало, лежишь и с тоскою прислушиваешься, как в степи воют шакалы, как где-то поблизости, рядом с твоим шатром шуршат по песку змеи и ящерицы. Нередким гостем в шатрах у крестоносцев бывали и тарантулы, от укуса которых люди если и не умирали, то надолго лишались способности двигать рукой или ногой. Печальная участь постигла доблестного графа Сен-Жилля, на полпути от Дорилея до Икония его укусил тарантул, и беднягу Раймунда пришлось везти в телеге.
Нехватка воды становилась все более удручающей, лишь верблюды не слишком страдали от нее, и многие рыцари пересели на этих причудливых животных. Другие переместились из седел своих лошадей в телеги, запряженные волами, ибо волы тоже оказались очень выносливыми. Аттила пересел в телегу и советовал мне поступить так же. Вообще, с ним произошла резкая перемена. Я больше всего опасался, что вдобавок к жаре, духоте и жажде придется мучаться от выслушивания его недовольного ропота и различных историй из жизни Вадьоношхаза, доказывающих, что мы совершили невообразимую глупость, отправившись в крестовый поход. Но нет, Аттила становился день ото дня все молчаливее и задумчивее. Лишь изредка он принимался ворчать на кого-нибудь:
— Гляньте, гляньте, сударь, на этого олуха, что идет с разинутой пастью, будто готовится проглотить всю эту треклятую пустыню и тем покончить с нею. Ему, видите ли, кажется, что так он сумеет ухватить больше воздуха в свои легкие. Похож на старика Ласло из Вадьоношхаза, который хотел было однажды произнести хулу на Господа Бога, да так и остался с раззявленным ртом до скончания века. И хоронили его так. А уж как намучались родственники, разжевывая для него пищу и вплевывая ему ее в глотку, чтобы он только глотал. Закрой пасть, бестолочь, в трубу превратишься! А вы, сударь, пересаживайтесь-ка в телегу, не ровен час свалитесь со своего Гипериона да и окочуритесь.
Коварные сельджуки, уходя, засыпали колодцы песком и каменьями, и я удивляюсь, как мы все не перемерли от жары и жажды. Сколько раз люди падали и умирали на моих глазах, сколько раз мне казалось; вот я оглянусь назад и увижу, что никого не осталось в живых. Но я оглядывался и видел все ту же бесконечную вереницу измученных, но продолжающих двигаться людей. Нет, все же Господь незримо присутствовал среди нас и вел нас вперед, позволяя умереть лишь самым отчаявшимся и ослабшим. И белое знамя Святого Петра продолжало развеваться впереди.
В канун праздника Преображения мы вошли в чудесный оазис, дарованный нам в награду за наше терпение и муки. Это было настоящее чудо. Тенистая и прохладная долина была предоставлена в наше распоряжение. В центре ее располагался дивный город, окруженный садами и виноградниками. Проводники-греки сказали, что это Иконий. Странно, но турки отдали нам его просто так, без боя, уйдя прочь и унеся с собой все, что можно было унести. Видимо, они так и не смогли оправиться после поражения под Дорилеем и не рискнули сразиться с озлобленными и отчаявшимися крестоносцами. В окрестностях Икония нас ожидали озера с пресной водой и волшебные зеленые луга. Глаз отказывался воспринимать зелень, привыкнув к унылому одноцветью пустынь. Невозможно было поверить, что в мире еще существуют тенистые леса, деревья, покрытые листвой, звонкие ручьи, несущие холодную и чистую влагу. Здесь, в лесах, водилась живность и можно было охотиться. В первые дни, когда мы раскинули свои шатры по всей Иконийской долине, каждому было ясно одно — отсюда он больше не сделает ни шагу и навсегда поселится в этом раю, расположенном посреди ада.
Но прошла неделя, началась другая, и, окрепнув и набравшись сил, мы вспомнили о цели своего похода, стали готовиться снова в путь. Как ни тоскливо было покидать райский уголок, сердце, воспрянув, рвалось к новым подвигам.
Слава Богу, недолго нам оставалось мучиться от нестерпимого зноя. Через Гераклею мы шли уже в сентябре. По утрам и вечерам было не так жарко, как днем, ночи стали давать отдохновение и прохладу. А когда мы подходили к Таврийским горам, с неба время от времени начинал сеяться мелкий дождичек, облегчая путь и исторгая из души слова благодарности Господу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147