— Мелузина?
— Во-во, она самая, Мелузина, в зад ей осина! То бишь, в афедрон. Я остановился, и она оглянулась и тоже встала. Как набросилась на меня, как стала обвиваться вокруг да целовать меня. И все шепчет, что любит, что давно обо мне мечтает и все такое прочее…
— Постой-постой, любезнейший Аттила, как же так ты говоришь, что это была Мелузина, если Мелузина приехала вместе с императором уже после того, как я покинул Верону и отправился в Мантую. Где же ты был до этого, а? — грозно спросил я.
Аттила побледнел, затем покраснел, поняв, что проболтался. Лгать он не умел и всегда обязательно пробалтывался, потому что язык его был врагом его.
— Правда ваша, сударь мой Лунелинк, — захлопал он глазами. — Загулял я, велите меня высечь, как секут пьяницу Золтана у нас в Вадьоношхазе. Попутала меня чертовка Гвинельефа, заморочила, и не мог я никак из ее пут выбраться. Я и знал, что вы один уехали, а все думал: «Последний денек побуду с Гвинельефой и тотчас отправлюсь в Мантую». Потом прошел день, я подумал: «Ну все, на сельский праздник схожу вот только, да и в Мантую». Вот меня Бог и наказал. Вместо того, чтобы с вами вместе поехать, я два дня и две ночи проваландался в проклятой Вероне и оказался весь с переломанными ребрами.
— Как же так? — спросил я.
— А вот так уж, сударь, — промычал Аттила и громко разрыдался, видимо, очень сильно жалея себя и свои переломанные ребра. Насилу его успокоив, я стал расспрашивать его, что было дальше, и он принялся рассказывать:
— Впал я в грех, и нет мне прощения! Возьмите ваш Канорус и отрубите мою глупую тыкву. Я ведь, сударь вы мой, человек неженатый, вот и тянет меня женская сила, притягивает, манит. Я и поддался словам и ласкам Мелузины. Долго мы с ней предавались любовным утехам. И так, и сяк, и по всякому, только вдруг увидел я, что бегу на четырех ногах, будто кабан, а она сидит у меня на загривке да погоняет, чтобы я, значит, быстрее бежал. Вот какое глупое и позорное паскудство со мною свершилось. Бегу я и всхрюкиваю, да бегу-то резво эдак, весело, прямо как ваш Гипериончик. Она же знай меня пятками похлопывает. Смутно помню, какой дорогой и куда мы прискакали, в голове у меня сильный дурман стал кружиться. Но я все же запомнил, что там была площадка круглая, выложенная огромными каменными глыбами. Посредине колодец, и то ли кто-то сказал мне, то ли я каким-то образом сам догадался, но только тот колодец был не что иное, как вход в адские чертоги. Вокруг него разноцветными камнями выложена вот такая фигура. — Аттила взял из камина уголек и намалевал на полу знак микрокосма. — А еще шире другая. — Он нарисовал макрокосм. — И еще всякие значки и фигуры, я уж и не упомню ни одной, больно чудные, закорючистые. Туда, к этому колодцу, сходились всякие голые мужчины и женщины, были среди них и знакомые мне, я их, кажется, в Бамберге видывал.
— А Генрих? — спросил я, затаив дыхание.
— Врать не стану. Генриха там не было, но кто-то говорил, что и его со временем ожидают, только вот когда, в тот ли день или в какой другой, не знаю. Да и вообще я после этого повалился на бок, как хряк, которому проткнули сердце, и провалился в неизвестную бездну. Слава Богу, что не в адский чертог. И мне было очень даже приятно проваливаться. Если бы только знал, что ждет меня, когда я проснусь. А ждало меня вот что. Только я открыл глаза и стал припоминать, где я, что я и где нахожусь, как надо мною склонились две отвратительные рожи. «Этот?» — спросила одна рожа. «Этот», — отвечает другая. «Понесли», — говорит еще кто-то рядом. Тут меня взяли за руки и за ноги и куда-то потащили. Сил же у меня не было никаких, и я послушно позволял им меня нести. И вот, сударь, поднесли они меня к краю пропасти, да и сбросили бедного Аттилу… — И мой оруженосец снова безутешно и громко разрыдался, вспоминая, как его бросили в пропасть.
Снова успокоив его, я услышал окончание рассказа, которое состояло в том, что он все же не погиб, упав в пропасть, а очнулся с переломанными ребрами и пополз вверх. Видимо, это была не совсем уж пропасть, а просто глубокий овраг. Но раз уж злые люди бросили туда моего доброго Аттилу, должно быть, они мечтали, что он разобьется насмерть. Чудо спасло его. Он лишь получил сильные ушибы и переломы, но остался жив, выбрался из места, предназначенного ему для гибели, и, поскольку нога у него опухла и на нее невозможно было наступать, он боком пополз, задыхаясь от боли и теряя сознание. Наконец его подобрали какие-то добрые люди, сильно отругали, назвав тупым и безмозглым «чучо», но все же принесли в какую-то ветхую хижину и в ней выхаживали до тех пор, пока он не смог вставать и передвигаться.
— Но и до сих пор, сударь, не могу дыхнуть так, чтоб без боли. Вот вдыхаю и моченьки нет, как хочется кричать и плакать. Должно быть, у меня ни одного ребрышка не осталось не треснутого, так что, если вы и надумаете наказать меня телесно, то не бейте по груди и бокам, а также по спине и левой ноге, да и правая рука у меня очень сильно болит до сих пор.
— Что же, остается, значит, только правая нога, левая рука и афедрон. Не так ли? — улыбнулся я.
— Честно говоря, и афедрон у меня весь в синяках, — потупился Аттила.
— Ну ладно, придется отложить порку до лучших времен, когда у тебя ничего не будет болеть.
— Боюсь, сударь, что после такого падения в пропасть на мне теперь да самой смертной смертушки все будет болеть ужасной болью, — морщась прокряхтел лукавый мой оруженосец.
— Ну хорошо, а теперь скажи мне от чистого сердца, где ты больше всего наврал — когда плел про то, как на тебе ехала Мелузина, про колодец, спускающийся прямиком в ад или про то, как тебя ни за что, просто так взяли и сбросили в пропасть?
— Не сойти мне с этого места, если я хоть в чем-то из рассказанного приврал. Приукрасить, может быть, и приукрасил, но все это — сущая правда, и верьте своему верному слуге, так все и было.
— А если мы сейчас поедем туда, на эту гору… Как ты говоришь, она называется? — спросил я.
— Броккум, сударь, — ответил Аттила.
— Так вот, если мы поедем туда, ты найдешь то место, где, как утверждаешь, был вход в преисподнюю?
— О нет, господин Луне, умоляю вас, не нужно туда ездить. Зачем самим ходить в гости к чорту, если чорт и так везде и всюду нас подкарауливает, желая получить наши души в свое пекло. У меня мороз по коже от одного воспоминания. Я слышал крики грешников, доносящиеся из адских недр.
— Так вот, Аттила, если ты отказываешься меня туда везти, объявляю тебе, что ты лгун и все придумал от слова до слова, — твердо произнес я.
Аттила стал чесать себе загривок. Затем сказал:
— Но нам, сударь, и невозможно ехать на Броккум, ведь мы должны сегодня украсть усопшую Адельгейду.
— Во-первых, не усопшую, а уснувшую, — поправил я его.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147