тот продолжал стоять на ступеньках невидимой лестницы и казался в полтора раза выше лакея.
– Граф! Видимо, это в обычаях вашей страны, чтобы лакеи встречали дворянина с пикой в руках? Или, может быть, это приказание является особенностью вашего благородного дома?
Фриц опустил пику и, повинуясь молчаливому приказанию хозяина, поставил ее в угол передней.
– Кто вы, сударь? – спросил граф, силясь рассмотреть Филиппа при свете одной-единственной лампы, освещавшей переднюю.
– Тот, кто желает непременно с вами поговорить.
– Это вы?
– Да.
– Вот то самое слово, которое вполне извиняет Фрица, сударь, потому что я не собираюсь ни с кем говорить. А когда я у себя, я ни за кем не признаю права «желать» говорить со мной. Итак, вы сами виноваты, это ваша ошибка. Впрочем, – прибавил со вздохом Бальзаме, – я готов вас извинить, при том, однако, условии, что вы немедленно уйдете и не будете больше нарушать мой покой.
– Ну что же, вы в самом деле вправе требовать покоя после того, как отняли покой у меня! – воскликнул Филипп.
– Я лишил вас покоя? – переспросил граф.
– Я – Филипп де Таверне! – вскричал молодой человек, полагая, что, услышав его имя, граф сразу все поймет и смутится.
– Филипп де Таверне?.. Сударь! Я был хорошо принят в доме вашего отца, – отвечал граф, – добро пожаловать ко мне!
– Как все удачно вышло! – пробормотал Филипп.
– Прошу следовать за мной, сударь.
Бальзаме затворил дверь, ведшую на потайную лестницу, и пошел впереди Филиппа, пригласив его в гостиную, где мы уже были свидетелями некоторых сцен и, в частности, самой последней – встречи Бальзамо с пятью верховными членами.
Гостиная была освещена так ярко, словно ожидались посетители; впрочем, было ясно, что таков был один из обычаев дома.
– Добрый вечер, господин де Таверне! – ласково проговорил Бальзамо. Его приглушенный голос заставил Филиппа поднять голову и взглянуть на графа.
Однако при виде Бальзамо Филипп отпрянул.
От графа и в самом деле осталась только тень: глубоко ввалившиеся глаза стали тусклыми, щеки впали, а вокруг рта залегли складки; черты лица заострились, и он стал похож на мертвеца.
Филипп был совершенно ошеломлен. Бальзамо заметил его изумление, и на бесцветных губах его заиграла улыбка, а в глазах мелькнула смертная тоска.
– Я приношу вам свои извинения за поведение моего лакея, однако, по правде говоря, он выполнял приказание. Позвольте вам заметить, что вы были неправы, пытаясь проникнуть ко мне силой.
– Вы знаете, что бывают чрезвычайные обстоятельства, а я оказался именно в таком положении. Бальзамо не отвечал.
– Я хотел вас видеть, – продолжал Филипп, – я желал с вами поговорить. Чтобы добраться до вас, я был готов рискнуть жизнью.
Бальзамо по-прежнему молчал, словно ожидая, когда молодой человек выразится яснее; у него не было ни сил, ни любопытства расспрашивать его о чем бы то ни было.
– Вы у меня в руках, – продолжал Филипп, – наконец-то вы у меня в руках, и мы можем объясниться. Однако соблаговолите прежде отпустить лакея.
Филипп указал пальцем на Фрица, а тот как раз в эту минуту приподнял портьеру, словно ждал от хозяйка дальнейших распоряжений относительно незваного гостя.
Бальзамо неотрывно смотрел на Филиппа, словно желая угадать его намерения. Но как только рядом с Филиппом оказался человек, равный ему по званию и происхождению, молодой человек взял себя в руки и успокоился: теперь выражение его лица было непроницаемо.
Бальзамо кивком головы или, вернее, одним движением бровей отпустил Фрица, и оба они сели один против другого: Филипп – спиной к камину, Бальзамо – опершись локтем на круглый столик.
– Говорите, пожалуйста, быстро и ясно, – молвил Бальзамо, – я слушаю вас только из любезности и, должен вас предупредить, могу скоро устать.
– Я буду говорить так, как сочту нужным, – отвечал Филипп, – и, рискуя доставить вам неудовольствие, качну с того, что задам вам несколько вопросов.
При этих словах Бальзамо грозно сдвинул брови; глаза его метали молнии.
Слова эти натолкнули его на такие воспоминания, что Филипп содрогнулся бы, знай он, какую сердечную рану этого человека он разбередил неосторожным словом.
Однако после минутного молчания, во время которого Бальзамо взял себя в руки, он проговорил;
– Спрашивайте!
– Сударь! В свое время вы мне так и не растолковали как следует, чем вы были заняты в ночь тридцать первого мая, с того момента, как вытащили мою сестру из груды раненых и мертвых тел на площади Людовика Пятнадцатого, – заметил Филипп.
– Что вы хотите сказать? – спросил Бальзамо.
– А то, что ваше поведение в ту ночь показалось мне тогда, да и теперь кажется, более чем подозрительным.
– Подозрительным?
– Да, и, по всей видимости, такое поведение не может расцениваться как достойное благородного человека.
– Я вас не понимаю, сударь, – промолвил Бальзамо, – вы, должно быть, заметили, как я устал, ослабел, и эта слабость причиняет мне естественное беспокойство.
– Граф! – вскричал Филипп, раздражаясь из-за того, что Бальзамо говорил с ним по-прежнему высокомерно и в то же время невозмутимо.
– Сударь! – таким же тоном продолжал Бальзамо, – с тех пор, как я имел честь с вами познакомиться, на мою долю выпало огромное несчастье; часть моего дома сгорела, и многие дорогие моему сердцу вещи – очень дорогие, понимаете? – они потеряны для меня навсегда. Из-за этого несчастного случая у меня помутился разум. Итак, я прошу вас выражаться яснее, в противном случае я вынужден буду немедленно вас оставить.
– Ну уж нет, напрасно вы полагаете, что вам удастся так легко от меня отделаться! Я готов уважать ваши чувства, если и вы с пониманием отнесетесь к моим страданиям. У меня, сударь, тоже большое несчастье, гораздо большее, чем ваше, смею вас уверить.
На губах Бальзамо появилась уже знакомая Филиппу полная отчаяния усмешка.
– Моя семья обесчещена! – продолжал Филипп.
– Чем же я могу помочь вам в этом несчастье? – поинтересовался Бальзамо.
– Чем вы можете помочь? – сверкнув глазами, вскричал Филипп.
– Ну да…
– Вы можете вернуть мне то, что я потерял.
– Вот как? Вы, верно, сошли с ума? – воскликнул Бальзамо и потянулся к колокольчику.
Однако его движение было столь вяло и невозмутимо, что Филипп успел перехватить его руку.
– Я сошел с ума? – отрывисто бросил Филипп. – Вы что же, не понимаете, что речь идет о моей сестре, которая в бессознательном состоянии оказалась в ваших руках тридцать первого мая? Вы отвезли ее в дом, по вашему мнению приличный, а по-моему – непристойный! Словом, за поруганную честь моей сестры я вызываю вас на дуэль!
Бальзамо пожал плечами.
– Господи! Зачем же было идти окольным путем, чтобы прийти к такой простой вещи?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183
– Граф! Видимо, это в обычаях вашей страны, чтобы лакеи встречали дворянина с пикой в руках? Или, может быть, это приказание является особенностью вашего благородного дома?
Фриц опустил пику и, повинуясь молчаливому приказанию хозяина, поставил ее в угол передней.
– Кто вы, сударь? – спросил граф, силясь рассмотреть Филиппа при свете одной-единственной лампы, освещавшей переднюю.
– Тот, кто желает непременно с вами поговорить.
– Это вы?
– Да.
– Вот то самое слово, которое вполне извиняет Фрица, сударь, потому что я не собираюсь ни с кем говорить. А когда я у себя, я ни за кем не признаю права «желать» говорить со мной. Итак, вы сами виноваты, это ваша ошибка. Впрочем, – прибавил со вздохом Бальзаме, – я готов вас извинить, при том, однако, условии, что вы немедленно уйдете и не будете больше нарушать мой покой.
– Ну что же, вы в самом деле вправе требовать покоя после того, как отняли покой у меня! – воскликнул Филипп.
– Я лишил вас покоя? – переспросил граф.
– Я – Филипп де Таверне! – вскричал молодой человек, полагая, что, услышав его имя, граф сразу все поймет и смутится.
– Филипп де Таверне?.. Сударь! Я был хорошо принят в доме вашего отца, – отвечал граф, – добро пожаловать ко мне!
– Как все удачно вышло! – пробормотал Филипп.
– Прошу следовать за мной, сударь.
Бальзаме затворил дверь, ведшую на потайную лестницу, и пошел впереди Филиппа, пригласив его в гостиную, где мы уже были свидетелями некоторых сцен и, в частности, самой последней – встречи Бальзамо с пятью верховными членами.
Гостиная была освещена так ярко, словно ожидались посетители; впрочем, было ясно, что таков был один из обычаев дома.
– Добрый вечер, господин де Таверне! – ласково проговорил Бальзамо. Его приглушенный голос заставил Филиппа поднять голову и взглянуть на графа.
Однако при виде Бальзамо Филипп отпрянул.
От графа и в самом деле осталась только тень: глубоко ввалившиеся глаза стали тусклыми, щеки впали, а вокруг рта залегли складки; черты лица заострились, и он стал похож на мертвеца.
Филипп был совершенно ошеломлен. Бальзамо заметил его изумление, и на бесцветных губах его заиграла улыбка, а в глазах мелькнула смертная тоска.
– Я приношу вам свои извинения за поведение моего лакея, однако, по правде говоря, он выполнял приказание. Позвольте вам заметить, что вы были неправы, пытаясь проникнуть ко мне силой.
– Вы знаете, что бывают чрезвычайные обстоятельства, а я оказался именно в таком положении. Бальзамо не отвечал.
– Я хотел вас видеть, – продолжал Филипп, – я желал с вами поговорить. Чтобы добраться до вас, я был готов рискнуть жизнью.
Бальзамо по-прежнему молчал, словно ожидая, когда молодой человек выразится яснее; у него не было ни сил, ни любопытства расспрашивать его о чем бы то ни было.
– Вы у меня в руках, – продолжал Филипп, – наконец-то вы у меня в руках, и мы можем объясниться. Однако соблаговолите прежде отпустить лакея.
Филипп указал пальцем на Фрица, а тот как раз в эту минуту приподнял портьеру, словно ждал от хозяйка дальнейших распоряжений относительно незваного гостя.
Бальзамо неотрывно смотрел на Филиппа, словно желая угадать его намерения. Но как только рядом с Филиппом оказался человек, равный ему по званию и происхождению, молодой человек взял себя в руки и успокоился: теперь выражение его лица было непроницаемо.
Бальзамо кивком головы или, вернее, одним движением бровей отпустил Фрица, и оба они сели один против другого: Филипп – спиной к камину, Бальзамо – опершись локтем на круглый столик.
– Говорите, пожалуйста, быстро и ясно, – молвил Бальзамо, – я слушаю вас только из любезности и, должен вас предупредить, могу скоро устать.
– Я буду говорить так, как сочту нужным, – отвечал Филипп, – и, рискуя доставить вам неудовольствие, качну с того, что задам вам несколько вопросов.
При этих словах Бальзамо грозно сдвинул брови; глаза его метали молнии.
Слова эти натолкнули его на такие воспоминания, что Филипп содрогнулся бы, знай он, какую сердечную рану этого человека он разбередил неосторожным словом.
Однако после минутного молчания, во время которого Бальзамо взял себя в руки, он проговорил;
– Спрашивайте!
– Сударь! В свое время вы мне так и не растолковали как следует, чем вы были заняты в ночь тридцать первого мая, с того момента, как вытащили мою сестру из груды раненых и мертвых тел на площади Людовика Пятнадцатого, – заметил Филипп.
– Что вы хотите сказать? – спросил Бальзамо.
– А то, что ваше поведение в ту ночь показалось мне тогда, да и теперь кажется, более чем подозрительным.
– Подозрительным?
– Да, и, по всей видимости, такое поведение не может расцениваться как достойное благородного человека.
– Я вас не понимаю, сударь, – промолвил Бальзамо, – вы, должно быть, заметили, как я устал, ослабел, и эта слабость причиняет мне естественное беспокойство.
– Граф! – вскричал Филипп, раздражаясь из-за того, что Бальзамо говорил с ним по-прежнему высокомерно и в то же время невозмутимо.
– Сударь! – таким же тоном продолжал Бальзамо, – с тех пор, как я имел честь с вами познакомиться, на мою долю выпало огромное несчастье; часть моего дома сгорела, и многие дорогие моему сердцу вещи – очень дорогие, понимаете? – они потеряны для меня навсегда. Из-за этого несчастного случая у меня помутился разум. Итак, я прошу вас выражаться яснее, в противном случае я вынужден буду немедленно вас оставить.
– Ну уж нет, напрасно вы полагаете, что вам удастся так легко от меня отделаться! Я готов уважать ваши чувства, если и вы с пониманием отнесетесь к моим страданиям. У меня, сударь, тоже большое несчастье, гораздо большее, чем ваше, смею вас уверить.
На губах Бальзамо появилась уже знакомая Филиппу полная отчаяния усмешка.
– Моя семья обесчещена! – продолжал Филипп.
– Чем же я могу помочь вам в этом несчастье? – поинтересовался Бальзамо.
– Чем вы можете помочь? – сверкнув глазами, вскричал Филипп.
– Ну да…
– Вы можете вернуть мне то, что я потерял.
– Вот как? Вы, верно, сошли с ума? – воскликнул Бальзамо и потянулся к колокольчику.
Однако его движение было столь вяло и невозмутимо, что Филипп успел перехватить его руку.
– Я сошел с ума? – отрывисто бросил Филипп. – Вы что же, не понимаете, что речь идет о моей сестре, которая в бессознательном состоянии оказалась в ваших руках тридцать первого мая? Вы отвезли ее в дом, по вашему мнению приличный, а по-моему – непристойный! Словом, за поруганную честь моей сестры я вызываю вас на дуэль!
Бальзамо пожал плечами.
– Господи! Зачем же было идти окольным путем, чтобы прийти к такой простой вещи?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183