Король ответил ей:
– Я очень устал, графиня. Прошу меня простить! В ту же минуту явился дофин и, почти наступая графине на ноги и словно не замечая ее, обратился к королю:
– Сир! Будем ли мы иметь честь видеть ваше величество за ужином в Трианоне?
– Нет, дитя мое. Я сказал графине, что очень устал. Рядом с вами, молодыми, я чувствовал бы себя стариком… Я буду ужинать один.
Дофин отвесил поклон и удалился. Графиня Дю Барри низко поклонилась и вышла, задохнувшись от злобы.
Король подал знак Ришелье.
– Герцог! – сказал он. – Мне нужно поговорить с вами об одном касающемся вас деле.
– Сир…
– Я был недоволен… Я желаю услышать от вас объяснения. Знаете… Я ужинаю один, составьте мне компанию. Король взглянул на Таверне.
– Вы знаете этого дворянина, герцог?
– Барона де Таверне? Да, сир.
– А-а! Отец очаровательной певицы!
– Да, сир.
– Послушайте, герцог…
Король наклонился и зашептал Ришелье на ухо. Таверне до боли сжал кулаки, чтобы не выдать своего волнения.
Ришелье прошел перед Таверне, шепнув на ходу:
– Незаметно следуй за мной.
– Куда?
– Сам увидишь.
Герцог вышел. Таверне пропустил его шагов на двадцать вперед и пошел следом. Так они подошли к королевским апартаментам.
Герцог вошел в комнату. Таверне остался в приемной.
Глава 40.
ЛАРЕЦ
Барону де Таверне не пришлось долго ждать. Ришелье спросил у камердинера его величества, что король оставил на туалетном столике, и вскоре вернулся, держа в руках какой-то предмет, завернутый в шелк.
Маршал положил конец беспокойству своего друга, увлекая его за собой в галерею.
– Барон! – воскликнул он, убедившись, что их никто не видит. – Мне показалось, что ты иногда сомневался в моей дружбе к тебе?
– С тех пор, как мы помирились, – нет! – отвечал Таверне.
– Однако же ты сомневался в том, что тебя и твоих детей ждет удача?
– Да, в этом я и впрямь сомневался.
– Ну и напрасно! Твоя карьера, а также карьера твоих детей устраивается с такой стремительностью, что у тебя, должно быть, кружится голова!
– Да что ты? – воскликнул Таверне, начиная догадываться, однако еще боясь верить в свою удачу. – Каким же это образом так скоро устраивается карьера моих детей?
– Да ведь Филипп – капитан, а его рота – на содержании у короля.
– Верно… И этим я обязан тебе.
– Ни в коей мере. А скоро мы, возможно, увидим, как мадмуазель де Таверне станет маркизой.
– Что ты! – вскричал Таверне. – Моя дочь?..
– Слушай, Таверне! У короля – хороший вкус. Когда красивая, изящная, добродетельная девица наделена еще и талантами, она не может не очаровать его величество… А мадмуазель де Таверне обладает всеми этими достоинствами. И король увлекся ею.
– Герцог! Что ты подразумеваешь под словом «увлекся»? – спросил Таверне, напустив на себя важный вид, способный скорее рассмешить маршала.
Ришелье не любил чванства; он сухо ответил другу:
– Барон! Я не силен в лингвистике, не говоря уж о том, что очень плохо знаю орфографию. «Увлекся», по-моему, всегда означало «доволен сверх всякой меры», вот так… Если ты сверх всякой меры огорчен тем, что твой король доволен красотой, талантом, достоинствами твоих детей, то так и скажи.., и я передам это его величеству.
Ришелье круто повернулся, да так легко, словно сразу помолодел.
– Герцог, ты неверно меня понял! – воскликнул барон, хватая его за руку. – Черт подери! До чего ж ты скор!
– Зачем же ты говоришь, что недоволен?
– Я этого не говорил.
– Но ведь ты же требуешь от меня объяснить поступок короля… Дьявольщина! До чего надоели дураки!
– Чего ты сердишься, герцог? Ведь я об этом ни единым словом не обмолвился! Разумеется, я доволен.
– Да неужели? Кто же тогда будет недоволен? Может, твоя дочь?
– Хм, хм…
– Дорогой мой! Ты – сам дикарь и воспитал дочь такой же дикаркой.
– Дорогой мой! Моя дочь росла самостоятельно. Ты понимаешь, что я себя не особенно утомлял ее воспитанием. С меня довольно было и того, что я сидел в этой дыре – Таверне… Добродетель проросла в ней сама собой.
– Я слышал, что люди, живущие в деревне, умеют бороться с сорняками. Одним словом, твоя дочь – недотрога.
– Ошибаешься, она – голубив». Ришелье поморщился.
– В таком случае, бедняжке остается только найти хорошего мужа, потому что на карьеру не приходится надеяться, имея такой недостаток.
Таверне бросил на герцога беспокойный взгляд.
– К счастью для нее, – продолжал тот, – король так ослеплен графиней Дю Барри, что не сможет заинтересоваться другой женщиной.
Таверне встревожился не на шутку.
– Я думаю, что вы с дочерью можете не беспокоиться. Я дам королю необходимые разъяснения, и король не будет настаивать.
– Да на чем, Бог мой? – вскричал Таверне, смертельно побледнев и тряся друга за руку.
– На том, чтобы сделать мадмуазель де Таверне небольшой подарок, дорогой барон.
– Небольшой подарок!.. Что же это за подарок? – спросил Таверне; глаза у него горели.
– Да так, сущая безделица, – небрежно бросил Ришелье, – вот она.., смотри!
Он развернул шелк и показал ларец.
– Ларец?
– Да, мелочь… Колье в несколько тысяч ливров; его величеству понравилось, как ему спели его любимую песенку, и он хотел поблагодарить певицу. Это в порядке вещей. Но раз твоя дочь так пуглива, то не будем больше об этом говорить.
– Герцог! Что ты! Ведь это значит оскорбить короля!
– Конечно, это было бы оскорблением его величества. Да ведь добродетели свойственно постоянно кого-нибудь или что-нибудь оскорблять!
– Знаешь, герцог, – проговорил Таверне, – моя дочь не может быть до такой степени неразумной.
– Это ты так говоришь, а не она!
– Я отлично знаю, что скажет или сделает моя дочь!
– Можно позавидовать китайцам! – заметил Ришелье.
– Почему?
– Потому что у них в стране много каналов и рек.
– Герцог, зачем ты пытаешься переменить разговор? Я в отчаянии! Поговори со мной.
– Я с тобой разговариваю, герцог, и не думал менять разговор.
– Зачем же тогда говорить про китайцев? Какое отношение их реки имеют к моей дочери?
– Очень большое… Как я тебе говорил, китайцам можно позавидовать, потому что они могут утопить слишком добродетельных дочерей, и никто им слова не скажет.
– Слушай, герцог, надо же быть справедливым, – возразил Таверне. – Ну представь, что у тебя есть дочь.
– Тысяча чертей!.. Да есть у меня дочь… И если кто-нибудь сказал бы мне, что она чересчур добродетельна… Я бы этого не вынес!
– А ты бы хотел, чтобы было наоборот?
– Я не вмешиваюсь в дела своих детей после того, как им исполнилось восемь лет.
– Ты хотя бы выслушай меня! Если бы король поручил мне передать колье твоей дочери, а дочь тебе пожаловалась бы?..
– Друг мой! Не надо сравнивать… Я всю жизнь провел при дворе. Ты же скорее похож на Харона; между нами не может быть ничего общего.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183
– Я очень устал, графиня. Прошу меня простить! В ту же минуту явился дофин и, почти наступая графине на ноги и словно не замечая ее, обратился к королю:
– Сир! Будем ли мы иметь честь видеть ваше величество за ужином в Трианоне?
– Нет, дитя мое. Я сказал графине, что очень устал. Рядом с вами, молодыми, я чувствовал бы себя стариком… Я буду ужинать один.
Дофин отвесил поклон и удалился. Графиня Дю Барри низко поклонилась и вышла, задохнувшись от злобы.
Король подал знак Ришелье.
– Герцог! – сказал он. – Мне нужно поговорить с вами об одном касающемся вас деле.
– Сир…
– Я был недоволен… Я желаю услышать от вас объяснения. Знаете… Я ужинаю один, составьте мне компанию. Король взглянул на Таверне.
– Вы знаете этого дворянина, герцог?
– Барона де Таверне? Да, сир.
– А-а! Отец очаровательной певицы!
– Да, сир.
– Послушайте, герцог…
Король наклонился и зашептал Ришелье на ухо. Таверне до боли сжал кулаки, чтобы не выдать своего волнения.
Ришелье прошел перед Таверне, шепнув на ходу:
– Незаметно следуй за мной.
– Куда?
– Сам увидишь.
Герцог вышел. Таверне пропустил его шагов на двадцать вперед и пошел следом. Так они подошли к королевским апартаментам.
Герцог вошел в комнату. Таверне остался в приемной.
Глава 40.
ЛАРЕЦ
Барону де Таверне не пришлось долго ждать. Ришелье спросил у камердинера его величества, что король оставил на туалетном столике, и вскоре вернулся, держа в руках какой-то предмет, завернутый в шелк.
Маршал положил конец беспокойству своего друга, увлекая его за собой в галерею.
– Барон! – воскликнул он, убедившись, что их никто не видит. – Мне показалось, что ты иногда сомневался в моей дружбе к тебе?
– С тех пор, как мы помирились, – нет! – отвечал Таверне.
– Однако же ты сомневался в том, что тебя и твоих детей ждет удача?
– Да, в этом я и впрямь сомневался.
– Ну и напрасно! Твоя карьера, а также карьера твоих детей устраивается с такой стремительностью, что у тебя, должно быть, кружится голова!
– Да что ты? – воскликнул Таверне, начиная догадываться, однако еще боясь верить в свою удачу. – Каким же это образом так скоро устраивается карьера моих детей?
– Да ведь Филипп – капитан, а его рота – на содержании у короля.
– Верно… И этим я обязан тебе.
– Ни в коей мере. А скоро мы, возможно, увидим, как мадмуазель де Таверне станет маркизой.
– Что ты! – вскричал Таверне. – Моя дочь?..
– Слушай, Таверне! У короля – хороший вкус. Когда красивая, изящная, добродетельная девица наделена еще и талантами, она не может не очаровать его величество… А мадмуазель де Таверне обладает всеми этими достоинствами. И король увлекся ею.
– Герцог! Что ты подразумеваешь под словом «увлекся»? – спросил Таверне, напустив на себя важный вид, способный скорее рассмешить маршала.
Ришелье не любил чванства; он сухо ответил другу:
– Барон! Я не силен в лингвистике, не говоря уж о том, что очень плохо знаю орфографию. «Увлекся», по-моему, всегда означало «доволен сверх всякой меры», вот так… Если ты сверх всякой меры огорчен тем, что твой король доволен красотой, талантом, достоинствами твоих детей, то так и скажи.., и я передам это его величеству.
Ришелье круто повернулся, да так легко, словно сразу помолодел.
– Герцог, ты неверно меня понял! – воскликнул барон, хватая его за руку. – Черт подери! До чего ж ты скор!
– Зачем же ты говоришь, что недоволен?
– Я этого не говорил.
– Но ведь ты же требуешь от меня объяснить поступок короля… Дьявольщина! До чего надоели дураки!
– Чего ты сердишься, герцог? Ведь я об этом ни единым словом не обмолвился! Разумеется, я доволен.
– Да неужели? Кто же тогда будет недоволен? Может, твоя дочь?
– Хм, хм…
– Дорогой мой! Ты – сам дикарь и воспитал дочь такой же дикаркой.
– Дорогой мой! Моя дочь росла самостоятельно. Ты понимаешь, что я себя не особенно утомлял ее воспитанием. С меня довольно было и того, что я сидел в этой дыре – Таверне… Добродетель проросла в ней сама собой.
– Я слышал, что люди, живущие в деревне, умеют бороться с сорняками. Одним словом, твоя дочь – недотрога.
– Ошибаешься, она – голубив». Ришелье поморщился.
– В таком случае, бедняжке остается только найти хорошего мужа, потому что на карьеру не приходится надеяться, имея такой недостаток.
Таверне бросил на герцога беспокойный взгляд.
– К счастью для нее, – продолжал тот, – король так ослеплен графиней Дю Барри, что не сможет заинтересоваться другой женщиной.
Таверне встревожился не на шутку.
– Я думаю, что вы с дочерью можете не беспокоиться. Я дам королю необходимые разъяснения, и король не будет настаивать.
– Да на чем, Бог мой? – вскричал Таверне, смертельно побледнев и тряся друга за руку.
– На том, чтобы сделать мадмуазель де Таверне небольшой подарок, дорогой барон.
– Небольшой подарок!.. Что же это за подарок? – спросил Таверне; глаза у него горели.
– Да так, сущая безделица, – небрежно бросил Ришелье, – вот она.., смотри!
Он развернул шелк и показал ларец.
– Ларец?
– Да, мелочь… Колье в несколько тысяч ливров; его величеству понравилось, как ему спели его любимую песенку, и он хотел поблагодарить певицу. Это в порядке вещей. Но раз твоя дочь так пуглива, то не будем больше об этом говорить.
– Герцог! Что ты! Ведь это значит оскорбить короля!
– Конечно, это было бы оскорблением его величества. Да ведь добродетели свойственно постоянно кого-нибудь или что-нибудь оскорблять!
– Знаешь, герцог, – проговорил Таверне, – моя дочь не может быть до такой степени неразумной.
– Это ты так говоришь, а не она!
– Я отлично знаю, что скажет или сделает моя дочь!
– Можно позавидовать китайцам! – заметил Ришелье.
– Почему?
– Потому что у них в стране много каналов и рек.
– Герцог, зачем ты пытаешься переменить разговор? Я в отчаянии! Поговори со мной.
– Я с тобой разговариваю, герцог, и не думал менять разговор.
– Зачем же тогда говорить про китайцев? Какое отношение их реки имеют к моей дочери?
– Очень большое… Как я тебе говорил, китайцам можно позавидовать, потому что они могут утопить слишком добродетельных дочерей, и никто им слова не скажет.
– Слушай, герцог, надо же быть справедливым, – возразил Таверне. – Ну представь, что у тебя есть дочь.
– Тысяча чертей!.. Да есть у меня дочь… И если кто-нибудь сказал бы мне, что она чересчур добродетельна… Я бы этого не вынес!
– А ты бы хотел, чтобы было наоборот?
– Я не вмешиваюсь в дела своих детей после того, как им исполнилось восемь лет.
– Ты хотя бы выслушай меня! Если бы король поручил мне передать колье твоей дочери, а дочь тебе пожаловалась бы?..
– Друг мой! Не надо сравнивать… Я всю жизнь провел при дворе. Ты же скорее похож на Харона; между нами не может быть ничего общего.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183