Отправился прямиком во дворец и объявил его преосвященству, что в этом году десятины не будет. А пока объявлял, держал свой меч возле жирного епископского горла. — Глаза сэра Одо затуманились при этом волнующем воспоминании, и он смачно сплюнул через щель между передними зубами. — Конечно, за это епископ подверг его анафеме.
По спине Арианны пополз холодок, волоски на руках встали дыбом. Если, человеку случалось умереть в то время, пока он был отлучен от церкви, душа его навечно попадала в ад, в самое пекло. Женщина, повенчанная с таким человеком, тоже обрекала себя на вечное проклятие.
— И что же Р... тот рыцарь, о котором идет речь, он принял анафему, не дрогнув?
— Ну да. У него железные яйца, миледи... ох ты, прошу меня простить! — Щеки сэра Одо вспыхнули багровым румянцем. — Я столько времени провел среди рыцарей... э-э... ни одной благородной леди вокруг...
Арианна небрежно отмахнулась от его оправданий.
— У меня девять братьев, сэр Одо, и порой приходилось слышать такое, от чего сам дьявол зажал бы уши. Продолжайте же! Что было дальше? Неужели тот рыцарь до сих пор отлучен от церкви?
— Нет, как можно? Генрих использовал все свое влияние, чтобы отменить отлучение. Он считал, что шутка вышла преотменная... до тех пор, пока не выяснил, что десятина лорда тоже не была собрана. Рыцарю, о котором идет речь, пришлось за это продать все, что у него было, вплоть до меча, чтобы расплатиться с Генрихом... и за то, что он не собрал, будучи бейлифом, и за то, что во время голодной зимы раздал из кладовых и хранилищ замков. — Большие коровьи глаза сэра Одо впились в лицо Арианны. — Такая вот история, миледи. Хотите — верьте, хотите — нет.
Она перевела взгляд на пустые стойла. Легкое, праздничное настроение внезапно овладело ею. Вчера, в день своей свадьбы, она и не подумала спуститься в круг танцующих, но сейчас... сейчас ей хотелось танцевать.
— Спасибо, что рассказали мне все это, сэр Одо. — Она от души улыбнулась рыцарю. — А в ответ я хочу оказать вам милость.
И Арианна объяснила сэру Одо свое намерение сделать его правой рукой мужа во всем, что касалось внутренних дел замка.
— Не откажусь, миледи, не откажусь, — с готовностью ответил тот. — Вот только у меня голова уже пухнет от всех этих загонов, оград, свиных хлевов и курятников, которые требуют починки. Ей-ей, куда легче сражаться на войне, чем присматривать за хозяйством!
Арианна принесла ему микстуру из корня пиона — лучшее лекарство от головной боли — и получила за это такое прочувствованное чмоканье в щеку, что едва устояла на ногах. На всю оставшуюся часть дня она с головой ушла в обустройство замка.
Запасы вина и эля в кладовых башни и пиршественной залы были почти совсем опустошены свадебным пиром. Предстояло выяснить, как велик общий урон, нанесенный погребам замка. Арианна решила заняться этим сразу после обеда.
Первым делом она сосчитала большие (более двухсот гaллонов каждая) бочки с вином. Потом настала очередь бочонков поменьше, в которых хранился эль. Откатывая от стены один из них, неудобно загромождавший проход, Арианна заметила на стене какую-то надпись. Это было как будто чье-то имя... но оно было процарапано в камне так много лет назад, что почти полностью скрылось под слоем грязи. Арианна вынула факел из паза у двери и поднесла его к самой стене, разбирая и произнося букву за буквой.
— Р... е... й... н...
Она отскочила так поспешно, что выронила факел, и он погас. Несколько минут пришлось потратить на то, чтобы вернуть его к жизни. Ручка факела дрожала в ее руках, когда она снова склонилась к надписи. Кончиком пальца Арианна осторожно дотронулась до заглавной буквы. Ее омыла волна первобытного ужаса — его ужаса! Она была заперта в погребе в ожидании...
Глаза...
Боль ужалила ее сразу в оба глаза, такая ядовитая и злобная, что они зажмурились сами собой. «Они собираются выжечь мне глаза!»
— Нет!.. — Это вырвалось вместе с рыданием — но не из ее, а из чужого горла. Из горла Рейна.
На долю секунды она увидела его, темноволосого парнишку сжавшегося в комок в самом дальнем углу подвала. Слезы текли по его грязным щекам, часто капая с подбородка. Она ощутила страх и боль, которые он чувствовал в тот момент, как если бы они жили в ее собственной груди. Он поднял голову и закричал:
— Будь ты проклят, я же твой сын! Ты не можешь так поступить со мной, с твоей плотью и кровью!
— Нет! О нет! — откликнулась Арианна и протянула руки к перепуганному подростку...
...В следующее мгновение она уже падала в водоворот из пульсирующего белого света и дико воющего ветра. В ноздри ей ударил едкий запах горящего дерева и сырой запах дождевой воды. Она услышала карканье воронов, грубый смех и мужской голос, полный злобного возбуждения:
— Ничего, еще и утро не кончится, а мы уже присмотрим за тем, чтобы ублюдок Честера не мог сам плодить ублюдков!
Белый водоворот растекся озером света, окрасился в цвет крови. Кровь вспучивалась волнами, бурлила, превратилась в языки пламени и стала, наконец, огнем в простом кузнечном горне — том самом, который она ежедневно видела во дворе замка.
Ворон, громко хлопая крыльями, сделал круг совсем низко, ненадолго обрисовавшись на фоне грозового утреннего неба. Холодный воздух пахнул надвигающимся ливнем и был так сладок после многих недель заточения в подвале! Но очень скоро он увидел... кочергу, отливающую красным.
Раскаленный металл зашипел, когда с неба на него упали первые капли.
Страх ударил его в грудь не слабее боевого тарана, ноги едва не подкосились. Он пошатнулся, но устоял. Его, потащили к горну, и он стиснул зубы до хруста, чтобы не дать вырваться мольбам о пощаде. У него могли отнять зрение и мужскую силу, но только он, он сам, мог лишить себя гордости.
Человек в черном кожаном колпаке повернулся от горна... длинный железный прут, на конце светящийся красным, ткнулся почти в самые глаза. Теперь он мог бы умолять, если бы нашел в себе силы, если бы справился с болезненным, душащим страхом. Глаза! О Господи, как же ему жить дальше без глаз?!
— Подожди! — крикнул рыцарь в алом плаще, заступая палачу дорогу. — Сначала отрежь ему яйца! Пусть они будут последним, что он увидит в этой жизни.
Грубые руки рванули завязки штанов. Между ног ворвался порыв холодного ветра, а в уши — нервный смех зрителей. Вороны заскрипели где-то поблизости, заранее предвкуша поживу. Лезвие ножа мелькнуло перед глазами и коснулось мошонки, как острый осколок льда. «Боже, Боже, ты ж милосерден, не позволяй им сделать это!» — мысленно взмолился он... но он не верил в Бога и никогда не знал милосердия, по отношению к себе. Он не умел надеяться. Он мог только думать о девушке, которую любил, и чувствовать тошноту при мысли о том, что его ожидало.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162
По спине Арианны пополз холодок, волоски на руках встали дыбом. Если, человеку случалось умереть в то время, пока он был отлучен от церкви, душа его навечно попадала в ад, в самое пекло. Женщина, повенчанная с таким человеком, тоже обрекала себя на вечное проклятие.
— И что же Р... тот рыцарь, о котором идет речь, он принял анафему, не дрогнув?
— Ну да. У него железные яйца, миледи... ох ты, прошу меня простить! — Щеки сэра Одо вспыхнули багровым румянцем. — Я столько времени провел среди рыцарей... э-э... ни одной благородной леди вокруг...
Арианна небрежно отмахнулась от его оправданий.
— У меня девять братьев, сэр Одо, и порой приходилось слышать такое, от чего сам дьявол зажал бы уши. Продолжайте же! Что было дальше? Неужели тот рыцарь до сих пор отлучен от церкви?
— Нет, как можно? Генрих использовал все свое влияние, чтобы отменить отлучение. Он считал, что шутка вышла преотменная... до тех пор, пока не выяснил, что десятина лорда тоже не была собрана. Рыцарю, о котором идет речь, пришлось за это продать все, что у него было, вплоть до меча, чтобы расплатиться с Генрихом... и за то, что он не собрал, будучи бейлифом, и за то, что во время голодной зимы раздал из кладовых и хранилищ замков. — Большие коровьи глаза сэра Одо впились в лицо Арианны. — Такая вот история, миледи. Хотите — верьте, хотите — нет.
Она перевела взгляд на пустые стойла. Легкое, праздничное настроение внезапно овладело ею. Вчера, в день своей свадьбы, она и не подумала спуститься в круг танцующих, но сейчас... сейчас ей хотелось танцевать.
— Спасибо, что рассказали мне все это, сэр Одо. — Она от души улыбнулась рыцарю. — А в ответ я хочу оказать вам милость.
И Арианна объяснила сэру Одо свое намерение сделать его правой рукой мужа во всем, что касалось внутренних дел замка.
— Не откажусь, миледи, не откажусь, — с готовностью ответил тот. — Вот только у меня голова уже пухнет от всех этих загонов, оград, свиных хлевов и курятников, которые требуют починки. Ей-ей, куда легче сражаться на войне, чем присматривать за хозяйством!
Арианна принесла ему микстуру из корня пиона — лучшее лекарство от головной боли — и получила за это такое прочувствованное чмоканье в щеку, что едва устояла на ногах. На всю оставшуюся часть дня она с головой ушла в обустройство замка.
Запасы вина и эля в кладовых башни и пиршественной залы были почти совсем опустошены свадебным пиром. Предстояло выяснить, как велик общий урон, нанесенный погребам замка. Арианна решила заняться этим сразу после обеда.
Первым делом она сосчитала большие (более двухсот гaллонов каждая) бочки с вином. Потом настала очередь бочонков поменьше, в которых хранился эль. Откатывая от стены один из них, неудобно загромождавший проход, Арианна заметила на стене какую-то надпись. Это было как будто чье-то имя... но оно было процарапано в камне так много лет назад, что почти полностью скрылось под слоем грязи. Арианна вынула факел из паза у двери и поднесла его к самой стене, разбирая и произнося букву за буквой.
— Р... е... й... н...
Она отскочила так поспешно, что выронила факел, и он погас. Несколько минут пришлось потратить на то, чтобы вернуть его к жизни. Ручка факела дрожала в ее руках, когда она снова склонилась к надписи. Кончиком пальца Арианна осторожно дотронулась до заглавной буквы. Ее омыла волна первобытного ужаса — его ужаса! Она была заперта в погребе в ожидании...
Глаза...
Боль ужалила ее сразу в оба глаза, такая ядовитая и злобная, что они зажмурились сами собой. «Они собираются выжечь мне глаза!»
— Нет!.. — Это вырвалось вместе с рыданием — но не из ее, а из чужого горла. Из горла Рейна.
На долю секунды она увидела его, темноволосого парнишку сжавшегося в комок в самом дальнем углу подвала. Слезы текли по его грязным щекам, часто капая с подбородка. Она ощутила страх и боль, которые он чувствовал в тот момент, как если бы они жили в ее собственной груди. Он поднял голову и закричал:
— Будь ты проклят, я же твой сын! Ты не можешь так поступить со мной, с твоей плотью и кровью!
— Нет! О нет! — откликнулась Арианна и протянула руки к перепуганному подростку...
...В следующее мгновение она уже падала в водоворот из пульсирующего белого света и дико воющего ветра. В ноздри ей ударил едкий запах горящего дерева и сырой запах дождевой воды. Она услышала карканье воронов, грубый смех и мужской голос, полный злобного возбуждения:
— Ничего, еще и утро не кончится, а мы уже присмотрим за тем, чтобы ублюдок Честера не мог сам плодить ублюдков!
Белый водоворот растекся озером света, окрасился в цвет крови. Кровь вспучивалась волнами, бурлила, превратилась в языки пламени и стала, наконец, огнем в простом кузнечном горне — том самом, который она ежедневно видела во дворе замка.
Ворон, громко хлопая крыльями, сделал круг совсем низко, ненадолго обрисовавшись на фоне грозового утреннего неба. Холодный воздух пахнул надвигающимся ливнем и был так сладок после многих недель заточения в подвале! Но очень скоро он увидел... кочергу, отливающую красным.
Раскаленный металл зашипел, когда с неба на него упали первые капли.
Страх ударил его в грудь не слабее боевого тарана, ноги едва не подкосились. Он пошатнулся, но устоял. Его, потащили к горну, и он стиснул зубы до хруста, чтобы не дать вырваться мольбам о пощаде. У него могли отнять зрение и мужскую силу, но только он, он сам, мог лишить себя гордости.
Человек в черном кожаном колпаке повернулся от горна... длинный железный прут, на конце светящийся красным, ткнулся почти в самые глаза. Теперь он мог бы умолять, если бы нашел в себе силы, если бы справился с болезненным, душащим страхом. Глаза! О Господи, как же ему жить дальше без глаз?!
— Подожди! — крикнул рыцарь в алом плаще, заступая палачу дорогу. — Сначала отрежь ему яйца! Пусть они будут последним, что он увидит в этой жизни.
Грубые руки рванули завязки штанов. Между ног ворвался порыв холодного ветра, а в уши — нервный смех зрителей. Вороны заскрипели где-то поблизости, заранее предвкуша поживу. Лезвие ножа мелькнуло перед глазами и коснулось мошонки, как острый осколок льда. «Боже, Боже, ты ж милосерден, не позволяй им сделать это!» — мысленно взмолился он... но он не верил в Бога и никогда не знал милосердия, по отношению к себе. Он не умел надеяться. Он мог только думать о девушке, которую любил, и чувствовать тошноту при мысли о том, что его ожидало.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162