— Кажется, семьсот или восемьсот.
— Очень хорошо. Возраст прекрасный! Чем же он занимается?
— Золотом.
— Он делает золото?
— Да, государь.
Король весело расхохотался.
— Благодарю, д'Аржансон, — он, — очень благодарю! Вы развеселили меня. Вся эта гнусная история порядком меня опечалила, а вы ее завершили самым очаровательным, самым неожиданным образом. Я жалею только, что де Мирпуа уехал: если бы он вас послушал, это, может быть, заставило бы разгладиться его морщины.
— Я очень рад, государь, что эта история вам нравится, но я был бы еще более рад, если бы ваше величество позволили мне представить вам ее героя.
— Героя истории, графа де Сен-Жермена, которому семьсот или восемьсот лет?
— Да, государь.
— Если вы мне его представите, сделает ли он золота на мою долю?
— Он обещал.
— Но в таком случае его надо представить не мне, а генеральному контролеру. Сведите их, любезный д'Аржансон, вы мне окажете услугу. Когда у Орри будут кассы полны золота, он позволит мне делать, что я хочу, без возражений, в сравнении с которыми возражения парламента можно назвать лестными комплиментами.
— Государь, я представлю ему Сен-Жермена, если вам угодно, но позвольте мне сначала представить его вам.
— Он будет делать золото при мне?
— Да.
— В таком случае я согласен, маркиз!
Король встал.
— Небо чисто, а солнце великолепно, — сказал он, — хватит с меня дел.
Министр и начальник полиции низко поклонились и вышли. Вошел камердинер.
— Бине, — сказал король, — сегодня в Шуази приедут все французские министры. Так вот, я тебе запрещаю пускать их ко мне. Я здесь не занимаюсь политикой, а развлекаюсь. Открой это окно, Бине, пусть помещение проветрится.
Бине распахнул окно. Людовик подошел и с любовью обвел глазами красивый пейзаж, расстилавшийся перед ним. От замка тянулась большая широкая аллея, которую летом затеняли густые листья лип, но в это время года ее сплошь заливали лучи солнца во всей своей весенней силе.
Людовик дышал чистым воздухом ранней весны и стоял неподвижно, опираясь обоими локтями о каменный балкон.
Вдруг в большой аллее мелькнула тень и возникла амазонка. Она грациозно ехала на прекрасной лошади, которая словно летела, не касаясь земли. Прекрасный костюм амазонки имел мифический оттенок. У девушки на плече был маленький колчан, в левой руке лук, а на голове бриллиантовый полумесяц. Лошадь ее была покрыта шкурой пантеры. Амазонка напоминала Диану, богиню охоты. Быстрее пушинки, уносимой ветром, промчалась она галопом по аллее и вдруг, повернув налево, подскакала к окну. Это окно отделялось от земли только крыльцом.
Король вскрикнул от восторга. Амазонка проехала перед ним, быстро вынула из колчана стрелу, вложила ее в лук и пустила… Стрела эта была крошечной, забавной — она не могла бы причинить вреда. Стрела попала королю прямо в сердце… Амазонка исчезла… Людовик остался неподвижен, как будто стрела сразила его наповал.
— Снова она! — прошептал король, когда исчез последний вихрь пыли, поднятой быстрым галопом лошади. — Снова она!
Стрела лежала на балконе, король поднял ее и рассмотрел. Она оказалась настоящим чудом, поскольку была сделана из коралла, белые перья крепились изумрудными гвоздиками, а наконечник украшало бриллиантовое сердце. Именно это сердце и ударилось о сердце короля. Людовик обернулся со стрелой в руке и увидел Бине, державшего в руках петушка.
— Поистине сегодня день сюрпризов! — заметил король. — Ну, что сказал ювелир?
— Он предлагает за петуха девятьсот тысяч франков наличными, государь.
— Что ж, — сказал Людовик, улыбаясь, — если у Петушиного Рыцаря целая коллекция подобных вещиц, то о нем нечего жалеть.
Король еще не закончил, как за окном раздалось звонкое «кукареку».
— Ну, — сказал Людовик, — на этот раз это уж слишком! Я выясню, что это такое.
XX
Жильбер и Ролан
В нескольких шагах от салона королевского парикмахера Даже располагалась лавка чулочника Рупара, мужа Урсулы, приятельницы мадам Жереми и мадам Жонсьер.
В тот день, когда король провел в Шуази полное волнений утро, перед лавкой Рупара собралась толпа. Урсула стояла на верхней ступени, засунув обе руки в карманы передника, возвышаясь над собранием, как хозяйка дома, умеющая заставить себя уважать, за ней, слева, стояла мадам Жереми. Перед Урсулой на нижней ступени, прислонившись к стене, стоял Рупар, еще толще и румянее обыкновенного, слушая и говоря, как человек, знающий себе цену. Соседи и соседки разговаривали, размахивая руками, и число их увеличивалось каждую минуту. Вопросы и ответы делались с жаром и так быстро, что, наконец, скоро ничего невозможно было разобрать.
— Так это правда? — говорила только что подошедшая мадам Жонсьер.
— Совершенная правда, — отвечали ей.
— Он пойман?
— Да.
— Но как же это случилось?
— Его арестовали…
— Нет, он сам себя отдал в руки полиции.
— Ну что вы, соседи! Вы говорите глупости! Его выдали.
— Кто?
— Разбойники, его друзья и сообщники.
— И где же он сейчас?
— В Бастилии.
— Нет, он в особняке полиции, и его стережет вся объездная команда.
— Наконец-то Петушиный Рыцарь пойман! — сказал Рупар.
— Пойман! — повторила мадам Жереми.
— Пойман, пойман! — повторили хором присутствующие.
— Значит, теперь можно ходить по вечерам без всякого страха, — сказал толстый чулочник.
Жена обожгла его взглядом:
— Прошу тебя не нарушать ко мне уважения, — сказала она.
— Но, мадам… — пролепетал чулочник.
— А, ты видишь в аресте Рыцаря только возможность шататься безнаказанно по ночам.
— Я… я…
— Ты же собрался гулять по вечерам…
— Милая моя…
— Стыдно, сударь.
— Подружка моя…
— Я запрещаю тебе называть меня так…
— Черт побери!
— Так вы еще и ругаетесь! Молчите, я не хочу вас слушать, месье Рупар! — высокомерно заявила Урсула.
Добрый чулочник умолк, зато все остальные продолжали галдеть.
— Как, — говорила соседка мадам Жонсьер, — вы не знали, что Петушиный Рыцарь пойман?
— Нет, — ответила мадам Жонсьер, — я ничего не знала.
— Но весь Париж об этом говорит.
— Я приехала из Мелена, куда ездила по делам.
— И в Мелене ничего об этом не известно?
— Ничего!
— Это неудивительно, — сказал Рупар. — Мелен далеко от Парижа, этой великой столицы цивилизованного мира, как изящно выражается месье Бернар, который пишет прекрасные стихи. Он мне должен за четыре пары шелковых чулок и заплатит неизвестно когда… Но он поэт, а я поэтов люблю…
— Потому что ты глупец, — колко перебила Урсула, — в делах надо любить того, кто покупает чулки и платит за них, и не важно, поэт он или не поэт.
— Это как ты рассудишь, мой добрый друг.
— Молчи уж!
— Да, мой добрый, милый и превосходный друг, я молчу!
— Итак, Петушиный Рыцарь схвачен, — продолжала мадам Жонсьер.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126