Узкий круг людей — все они были грузины (и объединяло их одно общее качество: умение передвигаться в любой обстановке абсолютно бесшумно) — организовывал по его заданию эти встречи: привозили и отвозили «гостя» или, случалось, «гостей». Как правило, ночных.
На этот раз яркие луны фар автомобиля возникли на пустынной лесной дороге в начале двенадцатого.
— Хозяин, — тихо сказал один из двух стражников, стоявших у ворот дачи.
— Этот «Меченый» третий час ждет, — откликнулся второй.
Говорили по-грузински.
Быстро распахнули ворота. Длинная черная машина, английский «Роллс-Ройс», притормозила, фары погасли. Но ярко светили подфарники и красные габаритные огни, мощно, жарко, но тихо работал мотор. Один из стражников бросился к машине, наклонился к окну. В салоне было темно. Стражнику что-то тихо сказали.
— Так точно! — тоже тихо ответил он.
Машина медленно поехала по старой липовой аллее — почки на деревьях лопнули совсем недавно, поэтому сквозь ветки можно было увидеть темное небо; шины шуршали по гравию.
Впереди смутно обозначился большой двухэтажный дом, деревянный, с двумя террасами. Все окна были темны. Но когда машина остановилась возле одной из террас, озарились коричневатым светом три окна на первом этаже — они были задернуты тонкими шелковыми шторами цвета кофе с молоком.
На террасе открылась дверь — к машине спешили трое в черной полувоенной форме: брюки-галифе, сапоги, гимнастерки, подпоясанные широкими ремнями.
Один из них распахнул дверцу машины у места рядом с шофером. В неверном свете возникла нога в сапоге из мягкой эластичной кожи, в сапог была заправлена штанина гражданских брюк.
Прошло несколько тягостных секунд, прежде чем обладатель и сапога, и штанины, собравшейся гармошкой, выбрался наружу. Он был среднего роста, в шинели, накинутой на плечи. Лицо во мраке ночи казалось белым пятном с темными ямками глаз и темной линией усов.
— Добрый вечер, — сказал по-грузински человек, распахнувший дверь.
Ответа не последовало.
Приехавший молча постоял с минуту, и слышно было, как он глубоко, по-звериному засасывает в себя весенний воздух, пропитанный запахами пробудившейся к жизни земли.
— Он здесь? — наконец спросил по-русски, но с явным акцентом тот, кого называли «Хозяином».
— Да… Ждет. В комнате для…— говорилось по-грузински.
— Сколько раз я говорил, Сандро, — в голосе «Хозяина» слышались раздражение и злоба, — когда у нас дело, говори по-русски. Или ты не знаешь русского языка?
— Знаю, хозяин…
— Мы с тобой в России! Пошли!
— Может быть, сначала ужин? Стол накрыт. И мы привезли ту… Певичку из цыганского хора…
— Ты очень упрямый человек, Сандро! Сначала — дело.
«Хозяин» поднялся на террасу по ступеням, застеленным ковровой дорожкой, и шаги его были бесшумны. Он не любил резких звуков, громких голосов. А может быть, он вообще ничего на свете не любил — кроме себя и власти, причем власти абсолютной.
Хозяин и трое его сопровождающих оказались в просторной прихожей, неярко освещенной четырьмя светильниками по углам. Старинная мебель из черного дерева, возле резного шкафа для верхней одежды — овальное зеркало, сбоку — оленьи рога, на них кожаные фуражки и — так странно — детская белая панамка.
Тишину дома нарушила музыка: на втором этаже кто-то играл на рояле бравурную мелодию.
Хозяин вопросительно посмотрел на сопровождающих.
— Она не только поет, — сказал по-русски Сандро. — Она еще музыкантша. Ей скучно. Попросила разрешения…
— Пусть заткнется! — однако по рябому лицу — да, щеки «Хозяина» были покрыты мелкими оспинами, — скользнула тень легкой улыбки.
Один из сопровождающих умчался по лестнице, ведущей наверх, совершенно бесшумно прыгая через две ступеньки. Звуки рояля разом испуганно оборвались и что-то громыхнуло.
В ближнем углу была неприметная дверь, которую «хозяин» толкнул ногой. Вниз, в подвал вела крутая лестница. Он начал спускаться, наклонив голову, и во всем его облике было раздражение: почему такие неудобные высокие ступеньки? Почему низкий потолок — того и гляди лоб расшибешь? Почему пересыхает во рту и смертная тоска сжимает сердце?..
Двое в черной форме молча, осторожно ступая, шли за ним.
Узкий проход в несколько метров, тускло освещенный лампочкой под потолком, упирается в дверь, обитую коричневой кожей.
— Ждите здесь, — не оборачиваясь, без всякого выражения говорит он и сбрасывает с плеч на руки подоспевшего сопровождающего шинель, ногой толкает дверь, которая распахивается без единого звука.
Подвальная комната была ярко освещена сильной лампой под белым металлическим колпаком, висевшей над круглым приземистым столом, покрытым бордовой толстой скатертью с бахромой. Диван, два кресла — похоже, из старинного гарнитура, скорее всего принадлежавшего бывшим хозяевам дачи. Больше ничего, голые стены из гладко отполированных временем темно-коричневых бревен в глубоких трещинах.
На диване сидел пожилой, лет пятидесяти пяти, человек в летнем чесучовом костюме, при галстуке; в манжетах рубашки в запонках поблескивали оранжевые камешки. Интеллигентное нервное лицо с асимметричными чертами: крупный хрящеватый нос, впалые щеки, и левую пересекал от уха до уголка рта глубокий бордовый шрам; маленький подвижный рот с бледными тонкими губами, в глубоких глазницах быстрые испуганно-умные глаза, большой морщинистый лоб, совершенно лысый череп — не голова, а бледное ночное светило в период полнолуния. И невольно обращали на себя внимание руки, лежавшие на худых коленях, — большие, белые, с длинными чуткими пальцами.
При появлении «Хозяина» в этой странной комнате, весьма смахивавшей на тюремную камеру, ночной «гость» поднялся без особой суеты и торопливости. Довольно долго они молча смотрели друг на друга — «Меченый» не отводил взгляда.
— Здравствуйте, Борис Пэтрович, — сказал наконец «Хозяин». — Присаживайтесь, пожалуйста.
— Благодарю, — тот, кого назвали Борисом Петровичем, опустился в кресло, вполне непринужденно закинув ногу за ногу.
— Простите, заставил вас ждать, — «Хозяин» тоже сел во второе кресло, и теперь их разделял круглый стол. — Дела.
— Понимаю. Дела государственной важности. Только при наличии изощренного слуха и интуиции в последних словах «Меченого» можно было уловить иронию. Или намек на нее.
«Хозяин» уловил: лицо его окаменело и стало непроницаемо-сумрачным. Однако он продолжал вполне спокойно и ровно:
— Именно, Борис Пэтрович: дела государственной важности, — «Хозяин» извлек из кармана пиджака трубку и, не набивая ее табаком, не прикуривая, сунул в рот, «затянулся». (В течение всей их беседы трубка путешествовала изо рта в правую руку — он любовно держал ее большим и указательным пальцами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161