Покончив с ранним завтраком, пошел в верхнюю часть города, по направлению к Сорок второй улице. Серые, мрачные крыши, витрины из зеркального стекла, тусклые электрические лампочки рекламы, пожарные лестницы, резервуары с водой – все казалось ему таким чудесным, просто восхитительным при ярком солнечном свете, несмотря даже на резкие порывы ветра.
На Большом Центральном вокзале на часах было одиннадцать тридцать. Носильщики выкрикивали номера отправляющихся на Запад поездов. Взяв в камере хранения свой чемодан, он сел в такси и поехал в Чаттертон-хаус. По этому адресу ему рекомендовал остановиться Джо Эскью. Он разорился на такси, так как ручка тяжелого чемодана, до отказа набитого «синьками» и книжками по черчению, больно врезалась в ладонь.
Дежурный клерк за столом попросил его предъявить какой-нибудь документ. Он протянул ему карточку резервиста. В этом доме был лифт, ванные и душевые комнаты в конце каждого тускло освещенного коридора, а на дверях маленькой каморки, куда его привели, он увидал длинный перечень правил поведения. Не раздеваясь он бросился на голый матрац. Слипались глаза, ему хотелось спать. Но он продолжал глупейшим образом хихикать, глядя в потолок. Громадный, старый город…
Так получилось, что ему пришлось прожить в этой каморке с зелеными обоями, с охромевшей, купленной по случаю мебелью гораздо дольше, чем он предполагал. Первые несколько дней он обходил все перечисленные в телефонном справочнике авиационные концерны в поисках хотя бы временной работы. Он случайно встретился с несколькими авиаторами, с которыми был знаком по службе за океаном, но они ничего ему не обещали, предлагали зайти через несколько месяцев. Все говорили, что перспективы дохлые. Политики держали коммерческую авиацию в ежовых рукавицах, и тут уж ничего не поделаешь – такова жизнь. Слишком много развелось летчиков, ищущих себе работу, черт бы их всех побрал!
Однажды, в конце первой недели, вернувшись после посещения моторостроительного завода в Лонг-Айленд-Сити, где ему пообещали работу чертежника в конце лета, если их человек в Вашингтоне пробьет для них контракт, он увидел письмо. Оно было не от Джо, а от его жены миссис Эскью. Она сообщала ему, что Джо серьезно заболел – двустороннее воспаление легких, – поэтому вернется, скорее всего, не раньше чем через два месяца. Это Джо попросил ее написать ему, и хотя она понимала, что сейчас ему не время волноваться по поводу своих дел, все же уступила, только чтобы он успокоился.
Джо настойчиво просил Чарли ни с кем не делиться их планами, покуда они не получат свой патент, пусть лучше найдет себе работу, чтобы перебиться кое-как до того времени, когда они смогут взять быка за рога.
Легко сказать – перебиться, черт возьми! Чарли, сидя на провалившейся сетке кровати, горестно подсчитывал свои ресурсы. Четыре десятки, два доллара, еще один, и пятьдесят три цента мелочью. За его хибару нужно платить по восемь долларов в неделю. Учитывая такие расходы, его перспективы на лето, нужно сказать, никак не назовешь радужными.
Наконец, в один из дней ему удалось поймать по телефону Дорис, и она пригласила его к себе. Он, как они и условились, пришел к ней на следующий день, в полдень. Ее квартира была точно такой же, как и у Бентонов, где они побывали с Олли Тейлором, только у нее была горничная, а не дворецкий. У Дорис собралась только женская компания, и он чувствовал себя с дамами неуютно. Но ее мать, шикарно разодетая женщина с изможденным лицом, бросала на него такие пронзительные взгляды, что, казалось, они прокалывают его насквозь, до самого бумажника, лежащего в заднем кармане брюк.
Они пили чай с пирожными, и Чарли никак не мог решить – закурить или нет. Они сообщили ему, что Олли Тейлор снова уехал за границу, на юг Франции, и так как этот его приятель был единственной общий для них всех темой, то разговор очень скоро истощился.
К тому же он не привык разговаривать с богатыми женщинами в цивильном платье – когда они были в военной форме, это удавалось ему гораздо лучше. Но все равно Дорис постоянно мило улыбалась ему, доверительно разговаривала с ним, говоря о том, как ей опостылел этот вихрь светской жизни и все такое прочее, намекала, что она хочет покинуть свет и найти себе работу. Это не так просто, насколько он себе это представляет, подумал про себя Чарли. Еще она ему жаловалась на то, что никогда не встречала интересных мужчин. Чарли да Олли Тейлор, этот старый милашка Олли, – двое ее знакомых, с которыми ей приятно разговаривать.
– Думаю, что война там, за океаном, во многом вас изменила, – сделала она вывод, глядя на него в упор. – Если смотреть на все вокруг под таким углом зрения, – продолжала она, – то уже никак нельзя серьезно воспринимать этих несчастных завсегдатаев дансингов, с которыми мне приходится встречаться. Они, по-моему, не люди, а манекены, на которых болтаются костюмы.
Выходя из ее большого дома, Чарли чувствовал, как у него кружится голова и все плывет перед глазами. Когда он в таком состоянии переходил через улицу, на него чуть не наехал таксист. Он шел по тротуару по широкой авеню, гудящей в наступающих вечерних сумерках оживленным уличным движением. Прощаясь с ним, Дорис пообещала сходить с ним в один из вечеров на шоу.
Только в начале мая он пришел к ней, чтобы отправиться вместе пообедать, после того как их свидание откладывалось с недели на неделю – она постоянно жаловалась ему по телефону, что ужасно занята; она, конечно, рада бы пойти с ним, да вот мешает чудовищная нехватка времени. В его бумажнике к тому времени оставалось всего двадцать баксов. Ему пришлось подождать ее в гостиной. Пианино, стулья и даже шторы в этой большой странной белой комнате были покрыты белыми чехлами, к тому же здесь сильно пахло нафталином. Ему показалось, что все давно отсюда уехали, и он пришел слишком поздно. Наконец, явилась Дорис, такая бледная, такая золотисто-шелковистая, в своем красивом вечернем платье с вырезом на груди, таким глубоким, что у него тут же перехватило дыхание.
– Хэлло, Чарли, надеюсь, ты еще не умер с голоду, – сказала она ему таким нежным, таким интимным тоном, который всегда заставлял его чувствовать, что он ее знает давным-давно, долгие-долгие годы. – Знаешь, мне никогда не удается следить за временем.
– Черт возьми, Дорис, как здорово ты выглядишь! Просто чудесно! – Он перехватил ее взгляд, брошенный на его серый деловой костюм.
– Ах, прости меня! – спохватилась она. – Бегу переодеваться. – В ее голосе вдруг послышались холодные нотки, но тут же исчезли. – На все уйдет не больше минуты.
Он чувствовал, как краска стыда заливает его лицо.
– Мне, наверное, нужно было надеть вечерний костюм, – сказал он.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175
На Большом Центральном вокзале на часах было одиннадцать тридцать. Носильщики выкрикивали номера отправляющихся на Запад поездов. Взяв в камере хранения свой чемодан, он сел в такси и поехал в Чаттертон-хаус. По этому адресу ему рекомендовал остановиться Джо Эскью. Он разорился на такси, так как ручка тяжелого чемодана, до отказа набитого «синьками» и книжками по черчению, больно врезалась в ладонь.
Дежурный клерк за столом попросил его предъявить какой-нибудь документ. Он протянул ему карточку резервиста. В этом доме был лифт, ванные и душевые комнаты в конце каждого тускло освещенного коридора, а на дверях маленькой каморки, куда его привели, он увидал длинный перечень правил поведения. Не раздеваясь он бросился на голый матрац. Слипались глаза, ему хотелось спать. Но он продолжал глупейшим образом хихикать, глядя в потолок. Громадный, старый город…
Так получилось, что ему пришлось прожить в этой каморке с зелеными обоями, с охромевшей, купленной по случаю мебелью гораздо дольше, чем он предполагал. Первые несколько дней он обходил все перечисленные в телефонном справочнике авиационные концерны в поисках хотя бы временной работы. Он случайно встретился с несколькими авиаторами, с которыми был знаком по службе за океаном, но они ничего ему не обещали, предлагали зайти через несколько месяцев. Все говорили, что перспективы дохлые. Политики держали коммерческую авиацию в ежовых рукавицах, и тут уж ничего не поделаешь – такова жизнь. Слишком много развелось летчиков, ищущих себе работу, черт бы их всех побрал!
Однажды, в конце первой недели, вернувшись после посещения моторостроительного завода в Лонг-Айленд-Сити, где ему пообещали работу чертежника в конце лета, если их человек в Вашингтоне пробьет для них контракт, он увидел письмо. Оно было не от Джо, а от его жены миссис Эскью. Она сообщала ему, что Джо серьезно заболел – двустороннее воспаление легких, – поэтому вернется, скорее всего, не раньше чем через два месяца. Это Джо попросил ее написать ему, и хотя она понимала, что сейчас ему не время волноваться по поводу своих дел, все же уступила, только чтобы он успокоился.
Джо настойчиво просил Чарли ни с кем не делиться их планами, покуда они не получат свой патент, пусть лучше найдет себе работу, чтобы перебиться кое-как до того времени, когда они смогут взять быка за рога.
Легко сказать – перебиться, черт возьми! Чарли, сидя на провалившейся сетке кровати, горестно подсчитывал свои ресурсы. Четыре десятки, два доллара, еще один, и пятьдесят три цента мелочью. За его хибару нужно платить по восемь долларов в неделю. Учитывая такие расходы, его перспективы на лето, нужно сказать, никак не назовешь радужными.
Наконец, в один из дней ему удалось поймать по телефону Дорис, и она пригласила его к себе. Он, как они и условились, пришел к ней на следующий день, в полдень. Ее квартира была точно такой же, как и у Бентонов, где они побывали с Олли Тейлором, только у нее была горничная, а не дворецкий. У Дорис собралась только женская компания, и он чувствовал себя с дамами неуютно. Но ее мать, шикарно разодетая женщина с изможденным лицом, бросала на него такие пронзительные взгляды, что, казалось, они прокалывают его насквозь, до самого бумажника, лежащего в заднем кармане брюк.
Они пили чай с пирожными, и Чарли никак не мог решить – закурить или нет. Они сообщили ему, что Олли Тейлор снова уехал за границу, на юг Франции, и так как этот его приятель был единственной общий для них всех темой, то разговор очень скоро истощился.
К тому же он не привык разговаривать с богатыми женщинами в цивильном платье – когда они были в военной форме, это удавалось ему гораздо лучше. Но все равно Дорис постоянно мило улыбалась ему, доверительно разговаривала с ним, говоря о том, как ей опостылел этот вихрь светской жизни и все такое прочее, намекала, что она хочет покинуть свет и найти себе работу. Это не так просто, насколько он себе это представляет, подумал про себя Чарли. Еще она ему жаловалась на то, что никогда не встречала интересных мужчин. Чарли да Олли Тейлор, этот старый милашка Олли, – двое ее знакомых, с которыми ей приятно разговаривать.
– Думаю, что война там, за океаном, во многом вас изменила, – сделала она вывод, глядя на него в упор. – Если смотреть на все вокруг под таким углом зрения, – продолжала она, – то уже никак нельзя серьезно воспринимать этих несчастных завсегдатаев дансингов, с которыми мне приходится встречаться. Они, по-моему, не люди, а манекены, на которых болтаются костюмы.
Выходя из ее большого дома, Чарли чувствовал, как у него кружится голова и все плывет перед глазами. Когда он в таком состоянии переходил через улицу, на него чуть не наехал таксист. Он шел по тротуару по широкой авеню, гудящей в наступающих вечерних сумерках оживленным уличным движением. Прощаясь с ним, Дорис пообещала сходить с ним в один из вечеров на шоу.
Только в начале мая он пришел к ней, чтобы отправиться вместе пообедать, после того как их свидание откладывалось с недели на неделю – она постоянно жаловалась ему по телефону, что ужасно занята; она, конечно, рада бы пойти с ним, да вот мешает чудовищная нехватка времени. В его бумажнике к тому времени оставалось всего двадцать баксов. Ему пришлось подождать ее в гостиной. Пианино, стулья и даже шторы в этой большой странной белой комнате были покрыты белыми чехлами, к тому же здесь сильно пахло нафталином. Ему показалось, что все давно отсюда уехали, и он пришел слишком поздно. Наконец, явилась Дорис, такая бледная, такая золотисто-шелковистая, в своем красивом вечернем платье с вырезом на груди, таким глубоким, что у него тут же перехватило дыхание.
– Хэлло, Чарли, надеюсь, ты еще не умер с голоду, – сказала она ему таким нежным, таким интимным тоном, который всегда заставлял его чувствовать, что он ее знает давным-давно, долгие-долгие годы. – Знаешь, мне никогда не удается следить за временем.
– Черт возьми, Дорис, как здорово ты выглядишь! Просто чудесно! – Он перехватил ее взгляд, брошенный на его серый деловой костюм.
– Ах, прости меня! – спохватилась она. – Бегу переодеваться. – В ее голосе вдруг послышались холодные нотки, но тут же исчезли. – На все уйдет не больше минуты.
Он чувствовал, как краска стыда заливает его лицо.
– Мне, наверное, нужно было надеть вечерний костюм, – сказал он.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175