– Как-нибудь мы поднимемся туда по специальной железной дороге, – сказал он своим теплым, таким уютным голосом прямо ей на ушко.
Горы, казалось, были от них далеко-далеко, а от быстро бегущих над головой облаков у нее закружилась голова.
– Только мы с тобой вдвоем, больше никого, – сказал он. – Но только если ты не будешь плакать, даешь слово? Все в школе станут завидовать тебе, Мэри…
В сентябре она пошла в среднюю школу. Как все же страшно идти в новую школу, где у тебя нет подруг. Все девочки в старшем классе, так хорошо одетые, показались ей ужасно чванливыми и заносчивыми. Гуляя по школьным коридорам, они только и говорили о вечеринках, о танцульках в клубе, о теннисных турнирах, о летних отелях, автомобилях, о своих дружках в последнем классе средних школ на Востоке. А Мэри, с ее очками, с пластинкой, которую по просьбе матери ей вставил зубной врач, чтобы выровнять ряд зубов, из-за чего она теперь пришепетывала, с ее веснушками на лице, не рыжими и не белокурыми, а песочного цвета волосами, чувствовала себя среди них несчастной иностранкой, как те дурно пахнущие, горластые черные детишки в Тринидаде.
Ей куда больше нравились мальчики. Один рыжеголовый ей иногда широко улыбался. По крайней мере, они к ней не приставали. В своем классе она была на хорошем счету, и ей нравились учителя. На уроках английского они читали «Району», и однажды Мэри, до смерти напуганная одиночеством, пошла на кладбище, чтобы посмотреть на могилу Элен Хант Джексон. Это был такой прекрасный, такой печальный день, и она провела его на кладбище Эвергрин. Когда она вырастет, то будет такой же, какой была Элен Хант Джексон, твердо решила она.
В доме у них была теперь горничная, шведка Анна, занимавшаяся всеми домашними делами. Когда Мэри возвращалась домой из школы, то редко заставала папочку или мать. У папочки был кабинет в даунтауне в новом билдинге, построенном специально для офисов, а мать либо была занята своей церковной деятельностью, либо сидела в библиотеке, просматривая газеты, которые доставляли в женские клубы. Почти всегда Мэри приходилось ужинать в полном одиночестве, затем читать книгу или делать уроки. Потом она шла на кухню, помогала там Анне прибраться и не отпускала ее из дома, так как боялась оставаться одна. Заслышав, как открывается Дверь, она стремглав летела в прихожую. Обычно это была мать, но иногда, очень редко, приходил папочка со своей привычной сигарой, как всегда усталый. От его одежды пахло табаком, йодоформом и карболкой. Порой перед сном ей удавалось уговорить его, и он, сидя в ногах ее кровати, рассказывал ей увлекательные истории о старине, о шахтерах, о геологах, о войне между пастухами и хозяевами ранчо.
В школе закадычной подружкой Мэри стала Ада Кон. Ее отец был знаменитым чикагским адвокатом, который уехал оттуда по состоянию здоровья. Мать делала все, что только могла, чтобы отбить у своей дочери охоту посещать дом Конов, прибегала к самым мерзким доводам, постоянно упрекала отца в мягкотелости и безволии, коли он позволяет своему ребенку якшаться только с евреями и с каким-то там Томом, Диком или Гарри. Почему он до сих пор не вступил в местный клуб и какой в таком случае прок от бурной деятельности, которую она развила в лоне церкви, в женских клубах и в общине только ради того, чтобы добиться для него достойного положения среди лучших представителей местного общества? Нет, он упрямо оставался доктором для бедняков, и все часто видят, как он шатается со всяким сбродом по бильярдным и местам похуже. Почему он не добьется для себя приличной врачебной практики в городе, где полно состоятельных пациентов? Почему не может отказаться от своих старых привычек, почему не оставил их там, в далеком Тринидаде?
– Но, Хильда, – отвечал папочка, – будь все же благоразумной. Ведь только благодаря дружбе Мэри с Адой ее родители стали моими пациентами, расширили мою практику. Они очень милые, добрые люди.
Мать, глядя на него в упор, только шипела в ответ сквозь зубы:
– Ах, если бы у тебя была хоть кроха честолюбия!
Мэри после таких сцен выбегала из-за стола со слезами, бросалась на кровать с книжкой в руках и лежала, прислушиваясь к их раздраженным голосам. Потом раздавались тяжелые, грузные шаги отца, стук захлопнутой им двери, шум заведенного мотора автомобиля. Он уезжал по своим вызовам. Довольно часто она лежала на кровати, стиснув зубы. Как ей хотелось в такие минуты, чтобы мать наконец умерла, оставила их с папочкой в покое – они бы с ним так мирно жили. От такой ужасной мысли у нее пробегали по спине мурашки и ей становилось не по себе. Да как она осмелилась! Она начинала читать, и на первых же страницах буквы у нее расплывались из-за слез, но понемногу она приходила в себя, и чтение захватывало ее целиком.
Мать с папочкой были согласны только в одном – оба они хотели отправить Мэри в хороший колледж на Востоке, в самом деле хороший. Еще за год до окончания школы она успешно сдала все экзамены, предлагаемые абитуриентам ученым советом колледжа, кроме стереометрии. Ей так хотелось туда поехать, она просто сходила с ума.
Если не считать нескольких дней, которые она проводила вместе с папочкой в кемпинге, и месяца ее летних каникул, она торчала все время дома, постоянно отвечала на телефонные звонки пациентов, сортировала их истории болезни, оформляла и рассылала отцовские счета в его кабинете – как ей осточертело все в этом Колорадо-Спрингс!
У нее был только один мальчик – молодой косолапый парень, которого звали Джо Денни, сын содержателя салуна в Колорадо-Сити. Он учился в колледже штата Колорадо. Сильный, с ужасно медлительной манерой разговаривать, с мелкими кудельками на голове, с выступающей вперед нижней челюстью, но настоящий кудесник в математике. Он больше всего на свете ненавидел спиртное и Джона Д. Рокфеллера. Ада и она с Джо иногда по воскресеньям выезжали на пикники в Гарденд-оф-Годс, или Остин-Блаффс, или в один из каньонов и там вместе читали стихи. Среди их любимых поэм были «Небесный пес» и «Город жутких ночей». Однажды Джо поразил девочек. Стоя на отвесной скале перед небольшим костром, на котором они жарили яйца с беконом, он стал торжественным тоном с завываниями читать «Человек с мотыгой», да так, что у них мурашки поползли по коже. Вначале они даже подумали, что он сам написал эти стихи.
Когда они возвращались домой, такие веселые, такие счастливые, загоревшие после целого дня, проведенного на открытом воздухе, Мэри иногда грустила. Почему и она не может свободно приглашать друзей в свой дом, как, например, Ада? Коны – такая милая, такая радушная семья, они всегда предлагали любому гостю остаться пообедать с ними, несмотря на то, что мистер Кон был очень больным человеком.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175