Жить там Маджи нравилось, и она отлично ладила с театральным людом. Все они жили в апартаментах наверху, всегда так хорошо одетые, настоящие городские жители. Эгнис все время предупреждала ее быть поосторожнее, чтобы, не дай Бог, ее не испортили, потому что все актеры обращали внимание на ее голубые выразительные глаза, на ее кудряшки, как у Мэри Пикфорд, на ее свежее, абсолютно спокойное, неподвижное лицо, даже когда она рассказывала что-нибудь очень смешное.
Фрэнк Мандевилл обычно спал до полудня. Эгнис с Маджи приходилось довольно рано завтракать одним, и они осторожно перешептывались, чтобы его не потревожить, не разбудить. Они вместе смотрели через окно вниз, на улицу, на грузовики, экипажи, фургончики, а Эгнис рассказывала Маджи о театральных спектаклях, однодневных гастролях, о том, как она счастлива, потому что ведет теперь такую веселую, такую беззаботную жизнь, которую никак не сравнить с ее ежедневной нудной рутиной в Брод-Чэннел, о том, как она встретилась с Фрэнком Мандевиллем, когда он оказался на дне, ужасно хандрил и уже подумывал, не включить ли ему на кухне газ.
Он приходил к ним в пекарню каждый день, обычно часа в два дня, когда там уже не было посетителей, чтобы перекусить. Он жил неподалеку, на углу Сто четвертой улицы. Когда у него в кармане не осталось ни гроша, она сама платила за его завтраки и очень его жалела, а он, хотя и безработный, всегда вел себя как истинный джентльмен, а когда у него начался плеврит, угрожавший перейти в туберкулез, то она, такая одинокая и несчастная, решила наплевать на всех, на то, что о ней подумают, и переехала к нему, чтобы ухаживать за больным, да так с тех пор у него и осталась, и теперь вот они для всех друзей мистер и миссис Мандевилл, а он зарабатывает большие деньги, играя в своем мюзикле. Маджи расспрашивала о его партнерах – о Флориде Шварц, крупной женщине с грубым низким голосом и золотисто-каштановыми волосами, об этом ужасном восемнадцатилетнем молодом человеке с осиной талией, который вообще не обращал никакого внимания на нее, Маджи. Хиропрактика, жившего внизу, под ними, все называли Индейцем, и он был любовником Флориды, поэтому все они и оказались в его доме.
– Люди сцены все с причудами, – говорила Эгнис, – но у них просто золотые сердца.
Днем в передней комнате, где стояло пианино, они репетировали мюзикл Мандевилла. Актеры играли на разных инструментах, распевали песенки, а Манни, сценическое имя которого было Эдди Келер, исполнял какой-то эксцентрический танец и ловко подражал Хейзл Дауну. Все это казалось Маджи каким-то чудом, и она чуть не умерла от охватившего ее восторга, когда вдруг однажды за ужином, доставленным им из кулинарии, Мандевилл сказал, что ребенку нужно брать уроки пения и танца.
– Напрасная трата денег, Фрэнк, – сказал Манни, обгладывая куриную ножку.
– Манни, думай, о чем говоришь! – огрызнулась Флорида.
– Ее отец в прошлом неплохо пел и танцевал, – робко вступилась за своего прежнего мужа Эгнис.
В Нью-Йорке все строили свою карьеру, почему же она, Маджи, должна быть исключением? Теперь она каждый день ходила по Бродвею в студию, расположенную в том же здании, что и «Линкольн-сквер театр». В октябре там две недели подряд шел мюзикл Мандевилла. Почти каждый день после уроков за ней заходила Эгнис, и они, подкрепившись сэндвичем и стаканом молока в молочной, шли смотреть представление.
Эгнис всегда с восторгом отзывалась о миссис Шварц – какая она молодая, какая красивая на сцене и какой печальный, исполненный собственного достоинства Фрэнк, когда он выходит из-за кулис в своей накидке.
Зимой Эгнис тоже нашла себе работу – теперь она заправляла в артистическом кафе между Бруклином и Семьдесят второй улицей, вместе с мисс Фрэнклин, рыжеволосой дамой, теософкой, которая вложила в предприятие свой капитал. Им обеим приходилось там много работать, поэтому они с Маджи виделись только по вечерам, когда Фрэнк, Флорида и Манни, перекусив что-нибудь на скорую руку, бежали в свой театр на спектакль.
Они играли мюзикл Мандевилла в Ньюарке, когда Маджи впервые в своей жизни вышла на сцену. Она появлялась в середине спектакля «Все это умеют» с обручем, в голубом муслиновом платьице, которое ей не нравилось, потому что в нем она казалась совсем крохой, не старше шести лет, а на сцене нужно выглядеть достаточно взрослой. Она катала обруч по сцене, потом исполняла несколько па рэгтайма, потом поклон, как учили в монастыре, – и убегала за кулисы.
Фрэнк все время заставлял ее репетировать свою сцену. Довольно часто на репетициях она вдруг начинала «плавать» – уж больно язвительные замечания кидал в ее адрес этот противный Манни.
Ожидая вызова на сцену, Маджи трусила, ее сердце громко стучало в груди, но все кончилось так быстро, что она и понять толком ничего не смогла. Она выбежала из мрачных темных кулис на ярко освещенную сцену. Ее предупредили, чтобы она не смотрела на публику. Только раз она бросила взгляд в этот черный зев зала, на ряды бледных, словно чуть напудренных лиц и тут же забыла пару строчек своей песенки, скомкала всю свою сцену, а прибежав в свою уборную, горько расплакалась. К ней пришла Эгнис, пыталась ее успокоить, говорила, что все прошло очень мило, что Фрэнку понравилось, он все время улыбался, глядя на нее, Маджи, и даже этот гадкий Манни воздержался от своих обычных наглых комментариев. В следующий раз, когда она выходила на сцену, сердце у нее уже не колотилось так бешено. Все, что она делала на сцене, любая мелочь, вызывала ответную реакцию со стороны этих расплывчатых рядов бледных лиц. К концу недели ей уже сопутствовал такой успех, что Фрэнк решил перенести сцену поближе к финалу.
Флорида Шварц сказала, что имя Марджери – это слишком вульгарно и не подходит для сцены, и ее тут же переименовали в Маленькую Марго.
Всю зиму и все лето они гастролировали. Приходилось спать в «пульманах», в отелях. Они побывали в Чикаго, Милуоки, Канзас-Сити и еще во многих городах, так что Маджи и не могла упомнить их все. С ними поехала и Эгнис, теперь уже в роли реквизитора. К тому же она обеспечивала транспорт для актеров, сама таскала их вещи, заботилась обо всех. Она всегда что-то стирала, гладила, готовила суп из консервов на спиртовой плитке. Маджи иногда было стыдно за нее. Как бедно она одета по сравнению с Флоридой Шварц! С ней рядом и показаться-то на улице неудобно. Когда она встречалась с другими девушками, выступающими на сцене, и они спрашивали, кто ее кумир в театральном мире, она не задумываясь отвечала: Фрэнк Мандевилл.
Началась война, и труппа мюзикла Мандевилла вернулась в Нью-Йорк в поисках новых контрактов. Однажды Фрэнк поделился с ними своими планами: сделать их спектакль настоящей сенсацией, переделать его в оперетту.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175
Фрэнк Мандевилл обычно спал до полудня. Эгнис с Маджи приходилось довольно рано завтракать одним, и они осторожно перешептывались, чтобы его не потревожить, не разбудить. Они вместе смотрели через окно вниз, на улицу, на грузовики, экипажи, фургончики, а Эгнис рассказывала Маджи о театральных спектаклях, однодневных гастролях, о том, как она счастлива, потому что ведет теперь такую веселую, такую беззаботную жизнь, которую никак не сравнить с ее ежедневной нудной рутиной в Брод-Чэннел, о том, как она встретилась с Фрэнком Мандевиллем, когда он оказался на дне, ужасно хандрил и уже подумывал, не включить ли ему на кухне газ.
Он приходил к ним в пекарню каждый день, обычно часа в два дня, когда там уже не было посетителей, чтобы перекусить. Он жил неподалеку, на углу Сто четвертой улицы. Когда у него в кармане не осталось ни гроша, она сама платила за его завтраки и очень его жалела, а он, хотя и безработный, всегда вел себя как истинный джентльмен, а когда у него начался плеврит, угрожавший перейти в туберкулез, то она, такая одинокая и несчастная, решила наплевать на всех, на то, что о ней подумают, и переехала к нему, чтобы ухаживать за больным, да так с тех пор у него и осталась, и теперь вот они для всех друзей мистер и миссис Мандевилл, а он зарабатывает большие деньги, играя в своем мюзикле. Маджи расспрашивала о его партнерах – о Флориде Шварц, крупной женщине с грубым низким голосом и золотисто-каштановыми волосами, об этом ужасном восемнадцатилетнем молодом человеке с осиной талией, который вообще не обращал никакого внимания на нее, Маджи. Хиропрактика, жившего внизу, под ними, все называли Индейцем, и он был любовником Флориды, поэтому все они и оказались в его доме.
– Люди сцены все с причудами, – говорила Эгнис, – но у них просто золотые сердца.
Днем в передней комнате, где стояло пианино, они репетировали мюзикл Мандевилла. Актеры играли на разных инструментах, распевали песенки, а Манни, сценическое имя которого было Эдди Келер, исполнял какой-то эксцентрический танец и ловко подражал Хейзл Дауну. Все это казалось Маджи каким-то чудом, и она чуть не умерла от охватившего ее восторга, когда вдруг однажды за ужином, доставленным им из кулинарии, Мандевилл сказал, что ребенку нужно брать уроки пения и танца.
– Напрасная трата денег, Фрэнк, – сказал Манни, обгладывая куриную ножку.
– Манни, думай, о чем говоришь! – огрызнулась Флорида.
– Ее отец в прошлом неплохо пел и танцевал, – робко вступилась за своего прежнего мужа Эгнис.
В Нью-Йорке все строили свою карьеру, почему же она, Маджи, должна быть исключением? Теперь она каждый день ходила по Бродвею в студию, расположенную в том же здании, что и «Линкольн-сквер театр». В октябре там две недели подряд шел мюзикл Мандевилла. Почти каждый день после уроков за ней заходила Эгнис, и они, подкрепившись сэндвичем и стаканом молока в молочной, шли смотреть представление.
Эгнис всегда с восторгом отзывалась о миссис Шварц – какая она молодая, какая красивая на сцене и какой печальный, исполненный собственного достоинства Фрэнк, когда он выходит из-за кулис в своей накидке.
Зимой Эгнис тоже нашла себе работу – теперь она заправляла в артистическом кафе между Бруклином и Семьдесят второй улицей, вместе с мисс Фрэнклин, рыжеволосой дамой, теософкой, которая вложила в предприятие свой капитал. Им обеим приходилось там много работать, поэтому они с Маджи виделись только по вечерам, когда Фрэнк, Флорида и Манни, перекусив что-нибудь на скорую руку, бежали в свой театр на спектакль.
Они играли мюзикл Мандевилла в Ньюарке, когда Маджи впервые в своей жизни вышла на сцену. Она появлялась в середине спектакля «Все это умеют» с обручем, в голубом муслиновом платьице, которое ей не нравилось, потому что в нем она казалась совсем крохой, не старше шести лет, а на сцене нужно выглядеть достаточно взрослой. Она катала обруч по сцене, потом исполняла несколько па рэгтайма, потом поклон, как учили в монастыре, – и убегала за кулисы.
Фрэнк все время заставлял ее репетировать свою сцену. Довольно часто на репетициях она вдруг начинала «плавать» – уж больно язвительные замечания кидал в ее адрес этот противный Манни.
Ожидая вызова на сцену, Маджи трусила, ее сердце громко стучало в груди, но все кончилось так быстро, что она и понять толком ничего не смогла. Она выбежала из мрачных темных кулис на ярко освещенную сцену. Ее предупредили, чтобы она не смотрела на публику. Только раз она бросила взгляд в этот черный зев зала, на ряды бледных, словно чуть напудренных лиц и тут же забыла пару строчек своей песенки, скомкала всю свою сцену, а прибежав в свою уборную, горько расплакалась. К ней пришла Эгнис, пыталась ее успокоить, говорила, что все прошло очень мило, что Фрэнку понравилось, он все время улыбался, глядя на нее, Маджи, и даже этот гадкий Манни воздержался от своих обычных наглых комментариев. В следующий раз, когда она выходила на сцену, сердце у нее уже не колотилось так бешено. Все, что она делала на сцене, любая мелочь, вызывала ответную реакцию со стороны этих расплывчатых рядов бледных лиц. К концу недели ей уже сопутствовал такой успех, что Фрэнк решил перенести сцену поближе к финалу.
Флорида Шварц сказала, что имя Марджери – это слишком вульгарно и не подходит для сцены, и ее тут же переименовали в Маленькую Марго.
Всю зиму и все лето они гастролировали. Приходилось спать в «пульманах», в отелях. Они побывали в Чикаго, Милуоки, Канзас-Сити и еще во многих городах, так что Маджи и не могла упомнить их все. С ними поехала и Эгнис, теперь уже в роли реквизитора. К тому же она обеспечивала транспорт для актеров, сама таскала их вещи, заботилась обо всех. Она всегда что-то стирала, гладила, готовила суп из консервов на спиртовой плитке. Маджи иногда было стыдно за нее. Как бедно она одета по сравнению с Флоридой Шварц! С ней рядом и показаться-то на улице неудобно. Когда она встречалась с другими девушками, выступающими на сцене, и они спрашивали, кто ее кумир в театральном мире, она не задумываясь отвечала: Фрэнк Мандевилл.
Началась война, и труппа мюзикла Мандевилла вернулась в Нью-Йорк в поисках новых контрактов. Однажды Фрэнк поделился с ними своими планами: сделать их спектакль настоящей сенсацией, переделать его в оперетту.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175