Ей очень понравилось путешествие до Гаваны на пароходе. Море почти все время волновалось, но она не чувствовала никакой морской болезни, ни минуты, чего нельзя сказать о Тони. Он с желтовато-бледным лицом лежал на своей койке в каюте и лишь жалобно стонал, когда она пыталась вывести его на палубу, чтобы подышать свежим воздухом. Впереди показался этот остров, и только тогда она заставила его одеться. Он настолько ослабел, что ей самой пришлось его одевать как маленького ребенка. Он лежал с закрытыми глазами, с провалившимися щеками, а она завязывала ему шнурки на ботинках. Потом выбежала на палубу, чтобы посмотреть, что же это за Гавана, столица Кубы.
Море все не успокаивалось. Волны разбивались о крутые скалы под маяком, поднимая целые водяные столбы. Молодой третий штурман с тонким лицом, который неизменно в течение всего путешествия был с ней отменно любезен, показал ей замок Морро за маяком и маленькие рыбачьи лодки с черными или коричневыми фигурками на них. Их то и дело подбрасывало на громадных волнах, резко кидало вниз. Выцветшие, похожие на карамельки дома, казалось, возвышались прямо из ревущих валов. Она спросила у него, где же Ведадо, и он, указав рукой над туманным маревом пенистых волн, сказал: «Вон этот самый красивый жилой район». Солнце сияло вовсю, и в небо одно за другим плыли большие облака.
Они наконец вошли в спокойную воду бухты, миновали выстроившиеся в ряд большие шхуны на фоне крутого холма, освещенные солнцем форты старинной крепости. Она вернулась в их тесную каюту, чтобы поднять с койки Тони и закрыть собранные чемоданы. Он все еще был ужасно слаб, и у него кружилась голова. Она помогла ему спуститься по трапу.
На обветшавшей пристани было полно людей с черными, как бусинки, глазами, в белой или коричнево-желтой одежде. Все они суетились, громко и невнятно тараторили. Казалось, что все они собрались здесь, чтобы встретить Тони. Старушки в наброшенных шалях, прыщавые молодые люди в соломенных шляпах, какой-то старик с белыми, кустистыми седыми усами, в панаме. Детишки с темными кругами под глазами путались у всех под ногами. На всех желтая или цвета кофе одежда, у всех черные глаза, одна седая старуха негритянка в розовом платье. Все они громко кричали, взмахивали руками, целовали и крепко обнимали Тони. А на Марго никто не обращал никакого внимания. Вдруг все старухи сгрудились вокруг нее, принялись и ее целовать, разглядывать в упор, что-то кричать по-испански, указывая на ее волосы и на глаза, и она чувствовала себя ужасно глупо, так как ничего не понимала, ни единого слова, и только спрашивала у Тони, где его мать, но Тони, ошеломленный встречей, забыл свой английский. Наконец, он все же ткнул пальцем в дородную старуху в шали и сказал, что это его мама, и Марго с удовлетворением отметила, что она не цветная.
«Если вот это самый красивый их жилой район, – подумала Марго, когда все они гурьбой вышли на улицу, пропитанную запахами подгоревшего масла, и после довольно долгой поездки на трамвае по шумным улицам, вдоль рядов покрытых пылью домов, фургонов, повозок, запряженных мулами, и свернули в раскаленный солнцем переулок, покрытый булыжной мостовой, – то в таком случае я богатая наследница с миллионом долларов в кармане».
Они вошли под высокую арку в ветхой облупившейся оштукатуренной розовой стене с узкими решетчатыми окошками до самого тротуара, в маленький дворик, а из него в прохладный зловонный патио с плетеными стульями и растениями в горшках. Попугаи в клетке завопили в знак приветствия, а маленькая лохматая белая собачонка облаяла Марго. Старуха, которую Тони назвал своей мамой, подошла к ней, и, обняв за плечи, тараторила без умолку по-испански. Марго стояла, переминаясь с ноги на ногу. В патио толпились соседи, не спуская с нее любопытных, как у обезьянок, глаз.
– Послушай, Тони, разве трудно тебе перевести, что она мне говорит? – зло проворчала Марго.
– Мама говорит, что это твой дом и она рада тебя здесь видеть. Добро пожаловать! А теперь скажи ей «мучас грасиас, мама»!
Но Марго ничего не сумела вымолвить. К горлу подкатил комок, и она вдруг заплакала.
Слезы вновь полились у нее, когда она увидала свою комнату – большой темный альков с порванными вышитыми шторами. Большая железная кровать с пятнами ржавчины, покрытая большим желтым стеганым одеялом. Слезы сразу высохли, и она захихикала, когда увидела, что из-под большой кровати выглядывает ночной горшок с нарисованными на нем крупными розами.
Тони явно был раздражен.
– А теперь веди себя приличнее, – предупредил он ее. – Мои говорят, что ты очень красивая девушка, только дурно воспитана.
– Ах, пошли они все к черту! – огрызнулась Марго.
Все время пребывания в Гаване она жила в этом алькове, с экраном перед стеклянной дверью, ведущей во двор. Тони все время где-то пропадал с приятелями. Он никуда ее с собой не брал. Но хуже всего ей стало, когда она поняла, что беременна и у нее скоро будет ребенок. День за днем она лежала на кровати, уставившись в потрескавшуюся штукатурку потолка, прислушиваясь к режущей перепонки пронзительной болтовне женщин в патио и в вестибюле, к галдежу попугая и лаю маленькой противной собачонки по кличке Кики. Тараканы беспрепятственно бегали по стенам и проедали дырки в одежде, когда она забывала немедленно убрать ее в сундук.
Каждый полдень в комнату через стеклянную крышу проникал жаркий солнечный свет, и этот прямоугольник падал вдоль кровати, на изразцовый пол, отчего в алькове было очень светло и душно.
Родные Тони никогда не позволяли ей одной никуда выходить, только в сопровождении старух, и это обычно были визиты либо на рынок, либо в церковь. Как она ненавидела эти выходы на рынок, такой грязный, вонючий, на нем полным-полно суетливых, потных негров и китайцев, которые громко вопили над разложенными на прилавках клетками для домашней птицы и липкими, скользкими кучками рыбы. Его мать, тетка Феличиана, Карна, все эти старухи негритянки просто обожали туда ходить. В церкви все же куда лучше. По крайней мере люди там были одеты опрятнее, а на алтарях с блестящими накидками часто стояли свежие цветы. Она регулярно исповедовалась, хотя священник не понимал тех испанских слов, которые ей пока удалось выучить, а она не улавливала смысл его ответов. В любом случае там все же лучше, чем сидеть целый день в душной комнате и нюхать прогорклые запахи из вестибюля, разговаривать со старухами, которые никогда ничего не делали, а просто болтали без умолку, обмахиваясь веерами, а маленькая белая собачонка дремала на грязной подушке на продавленном стуле и время от времени щелкала зубами, пытаясь схватить на лету муху.
Тони теперь не обращал на нее никакого внимания, да и трудно было его в этом винить, – теперь ее было не узнать:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175
Море все не успокаивалось. Волны разбивались о крутые скалы под маяком, поднимая целые водяные столбы. Молодой третий штурман с тонким лицом, который неизменно в течение всего путешествия был с ней отменно любезен, показал ей замок Морро за маяком и маленькие рыбачьи лодки с черными или коричневыми фигурками на них. Их то и дело подбрасывало на громадных волнах, резко кидало вниз. Выцветшие, похожие на карамельки дома, казалось, возвышались прямо из ревущих валов. Она спросила у него, где же Ведадо, и он, указав рукой над туманным маревом пенистых волн, сказал: «Вон этот самый красивый жилой район». Солнце сияло вовсю, и в небо одно за другим плыли большие облака.
Они наконец вошли в спокойную воду бухты, миновали выстроившиеся в ряд большие шхуны на фоне крутого холма, освещенные солнцем форты старинной крепости. Она вернулась в их тесную каюту, чтобы поднять с койки Тони и закрыть собранные чемоданы. Он все еще был ужасно слаб, и у него кружилась голова. Она помогла ему спуститься по трапу.
На обветшавшей пристани было полно людей с черными, как бусинки, глазами, в белой или коричнево-желтой одежде. Все они суетились, громко и невнятно тараторили. Казалось, что все они собрались здесь, чтобы встретить Тони. Старушки в наброшенных шалях, прыщавые молодые люди в соломенных шляпах, какой-то старик с белыми, кустистыми седыми усами, в панаме. Детишки с темными кругами под глазами путались у всех под ногами. На всех желтая или цвета кофе одежда, у всех черные глаза, одна седая старуха негритянка в розовом платье. Все они громко кричали, взмахивали руками, целовали и крепко обнимали Тони. А на Марго никто не обращал никакого внимания. Вдруг все старухи сгрудились вокруг нее, принялись и ее целовать, разглядывать в упор, что-то кричать по-испански, указывая на ее волосы и на глаза, и она чувствовала себя ужасно глупо, так как ничего не понимала, ни единого слова, и только спрашивала у Тони, где его мать, но Тони, ошеломленный встречей, забыл свой английский. Наконец, он все же ткнул пальцем в дородную старуху в шали и сказал, что это его мама, и Марго с удовлетворением отметила, что она не цветная.
«Если вот это самый красивый их жилой район, – подумала Марго, когда все они гурьбой вышли на улицу, пропитанную запахами подгоревшего масла, и после довольно долгой поездки на трамвае по шумным улицам, вдоль рядов покрытых пылью домов, фургонов, повозок, запряженных мулами, и свернули в раскаленный солнцем переулок, покрытый булыжной мостовой, – то в таком случае я богатая наследница с миллионом долларов в кармане».
Они вошли под высокую арку в ветхой облупившейся оштукатуренной розовой стене с узкими решетчатыми окошками до самого тротуара, в маленький дворик, а из него в прохладный зловонный патио с плетеными стульями и растениями в горшках. Попугаи в клетке завопили в знак приветствия, а маленькая лохматая белая собачонка облаяла Марго. Старуха, которую Тони назвал своей мамой, подошла к ней, и, обняв за плечи, тараторила без умолку по-испански. Марго стояла, переминаясь с ноги на ногу. В патио толпились соседи, не спуская с нее любопытных, как у обезьянок, глаз.
– Послушай, Тони, разве трудно тебе перевести, что она мне говорит? – зло проворчала Марго.
– Мама говорит, что это твой дом и она рада тебя здесь видеть. Добро пожаловать! А теперь скажи ей «мучас грасиас, мама»!
Но Марго ничего не сумела вымолвить. К горлу подкатил комок, и она вдруг заплакала.
Слезы вновь полились у нее, когда она увидала свою комнату – большой темный альков с порванными вышитыми шторами. Большая железная кровать с пятнами ржавчины, покрытая большим желтым стеганым одеялом. Слезы сразу высохли, и она захихикала, когда увидела, что из-под большой кровати выглядывает ночной горшок с нарисованными на нем крупными розами.
Тони явно был раздражен.
– А теперь веди себя приличнее, – предупредил он ее. – Мои говорят, что ты очень красивая девушка, только дурно воспитана.
– Ах, пошли они все к черту! – огрызнулась Марго.
Все время пребывания в Гаване она жила в этом алькове, с экраном перед стеклянной дверью, ведущей во двор. Тони все время где-то пропадал с приятелями. Он никуда ее с собой не брал. Но хуже всего ей стало, когда она поняла, что беременна и у нее скоро будет ребенок. День за днем она лежала на кровати, уставившись в потрескавшуюся штукатурку потолка, прислушиваясь к режущей перепонки пронзительной болтовне женщин в патио и в вестибюле, к галдежу попугая и лаю маленькой противной собачонки по кличке Кики. Тараканы беспрепятственно бегали по стенам и проедали дырки в одежде, когда она забывала немедленно убрать ее в сундук.
Каждый полдень в комнату через стеклянную крышу проникал жаркий солнечный свет, и этот прямоугольник падал вдоль кровати, на изразцовый пол, отчего в алькове было очень светло и душно.
Родные Тони никогда не позволяли ей одной никуда выходить, только в сопровождении старух, и это обычно были визиты либо на рынок, либо в церковь. Как она ненавидела эти выходы на рынок, такой грязный, вонючий, на нем полным-полно суетливых, потных негров и китайцев, которые громко вопили над разложенными на прилавках клетками для домашней птицы и липкими, скользкими кучками рыбы. Его мать, тетка Феличиана, Карна, все эти старухи негритянки просто обожали туда ходить. В церкви все же куда лучше. По крайней мере люди там были одеты опрятнее, а на алтарях с блестящими накидками часто стояли свежие цветы. Она регулярно исповедовалась, хотя священник не понимал тех испанских слов, которые ей пока удалось выучить, а она не улавливала смысл его ответов. В любом случае там все же лучше, чем сидеть целый день в душной комнате и нюхать прогорклые запахи из вестибюля, разговаривать со старухами, которые никогда ничего не делали, а просто болтали без умолку, обмахиваясь веерами, а маленькая белая собачонка дремала на грязной подушке на продавленном стуле и время от времени щелкала зубами, пытаясь схватить на лету муху.
Тони теперь не обращал на нее никакого внимания, да и трудно было его в этом винить, – теперь ее было не узнать:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175