.. В Лебяжьем восстанье. Наших пе-
рестреляют.
- В Ле-ебяжьем.
Олимпиада передразнила:
- Бя-я... Бякаете тут. У тебя кирпичные заводы не отняли? Отымут.
Портки последни отымут, так и знай.
- Изничтожут их.
- Кто? Уж не ты ли?
- Хоть бы и я?
- Шерсто-биты!.. На бабе верхом. Запус-то тебе глаза пальцем выдавит,
смолчишь. Восстанье поедет подавлять. От Лебяжья, говорит, угли останут-
ся.
- Врет.
- Переври лучше. Когда бороду тебе спалят, поверишь. И то скажешь,
может не так...
Кирилл Михеич отчаянно взмахнул петухом и крикнул:
- Да я-то при чем? Что вы все на меня навязались? Что у меня голо-
ва-то колокольня, каждый приходит и звонит!
Он рухнул перед бревном на колени и, вытирая о петуха вспотевшее ли-
цо, выговорил:
- Давай топор.
Олимпиада, щупая пальцем острие, проговорила словно с неохотой:
- А ты его топором.
- Ково?
Она наклонилась к самой сапфирно-фиолетовой шее петуха и, прикрывая
пальцем розовое птичье веко, сказала:
- Запуса.
Кирилл Михеич вытолкнул из-под мышки петуха, протягивая его шею к
бревну.
- Не болтай глупостев, - сказал он недовольно.
- Вот так!
Она наклонилась к петуху и вдруг разом перекусила ему горло. Сплевы-
вая со смуглых и пушистых губ кровь, пошла и крикнула через открытое ок-
но, в кухню:
- Фиеза, возьми петуха - мужик-то зарубил ведь...
Поликарпыч починил телегу, прибив на переломившуюся грядку - дубовую
планку; исправил в колодце ворот и съездил на завод узнать, работают ли
кирпичи. Киргизы, оказалось, работали. Поликарпыч очень обрадовался.
Кирилл Михеич стоял у мастерской. Пальцы в кармане пиджака шевелились
как спрятанные щенята...
- К чему ты все?
- А что?
- Робишь.
- Ну?
- Отымут.
Поликарпыч, не думая, ответил:
- Сгодится.
Запахло смолой откуда-то. У соседей в ограде запиликали на гармошке.
Кирилл Михеич поглядел на отца и подумал:
"Сказать разве".
И он сказал:
- Прятать надо.
Поликарпыч, завертывая папироску в прокуренных коричневато-синих
пальцах, отозвался:
- Ты и ране говорил.
Кирилл Михеич удивился.
- Не помню.
- Говорил. Только ничего, поди, у них не выдет.
- У кого?
- У этих, у парней-то с пароходу. Матросы пропьются и забудут. А мо-
лодой-то, должно, все больше насчет баб, а?
- Ты места подыщи, - сказал Кирилл Михеич тихо.
Поликарпыч клюнулся к земле и вдруг, точно поверив во что, утих,
одернул рубаху. Провел сына в мастерскую. Здесь часто поднося к его носу
пахнущие кислой шерстью ладони, тепло дышал в щеку:
- В сеновале - погреб старый, под сеном. Трухи над ним пол-аршина. Ты
его помнишь, я рыл... - Он хихикнул и хлопнул слегка сына по крыльцам. -
Вижу у старого память-то лучше. Там песок, на пять саженей. Человека
схоронить, тысячу лет пролежит не сгниет... Туда, парень, все и можно.
Хоть магазин.
От его дыханья было теплее. Да он и сам тоже, должно быть, тосковал,
потому что говорил потом совсем другое, пустое и глупое. Кирилл Михеич
терпеливо слушал.
Сизые тени расцвели на земле. Налился кровью задичавший кирпич. У
плах, близ постройки, серая и горькая выползла полынь. Ее здесь раньше
не было.
---------------
Кирилл Михеич наткнулся на жену у самого порога кабинета. Не успев
подобрать рассолодевшее тело, она мелко шла внутренним истомленным ша-
гом. Розовый капот особенно плотно застегнут, а ноги были босые и горя-
чие ( от пола отнимались с пенистым шумком).
Кирилл Михеич уперся острым локтем ей в бок, и взмахнув рукой, хотел
ударить ее в слоистый подбородок. Но раздумал и вдруг с силой наступил
сапогом на розовые пальцы. Фиоза Семеновна вскрикнула. В кабинете скрип-
нула кровать.
Он намотал завитую прядь волос на руку и, с силой дергая, повел ее в
залу. Здесь, стукая затылком о край комода, сказал ей несколько раз:
- Таскаться... таскаться... таскаться...
Выпустил. В сенях, бороздя пальцами по стене, стоял долго. Потом, в
ограде, выдернув попавшую занозу, тупо глядя в ворота, кого-то ждал.
В мастерской Поликарпыч катал из поярка шляпу. Увидев сына, сказал
весело:
- Я кукиш ему выкатать могу.
Кирилл Михеич лег на кровать и со стоном вытянул ноющие руки.
- Будет тебе!..
Старик с беспокойством обернулся:
- Нездоровится? Може за фершалом сбегать?
- Да ты что смеешься... надо мной?..
Поликарпыч недовольно дмыхнул:
- Еще лучше!
X.
Гореть бы дню за днем - жаркому, вечному огню. Пески под огнями неп-
лавные, вихри на солнце, как радуга. Травы готовят человеку жатву - ве-
ликий и сладостный груз горбатит спелые и желтые выи.
А здесь каждый день, как рана. И плод ли созревший - люди?..
Стоит Кирилл Михеич посреди двора, слышит - в генеральшиных раскупо-
ренных комнатах пианино пробуют.
Фиоза Семеновна пронесла под навес платье:
- Куды?
- Вытресть, сложить. Моль сожрет.
Кирилл Михеич сказал жене:
- Сундуки приготовь, в комнату перетащи. Ночью рассмотреть надо... -
добавил торопливо: - Седни.
Фиоза Семеновна беком как-то, точно сто пудов ухмылочка:
- Ладно.
- Нечо губы гнуть, слушай, когды говорят.
- Я и то слушаю. Глядеть на тебя нельзя? Добрые люди на пианине игра-
ют... Плакать мне?
- Когда комиссар уедет?
- Я совдеп, что ли?.. Ступай в Народный Дом спроси. Я у него над го-
ловой не стою.
- Поговори еще.
Взвизгнула внезапно. Платье швырнула о-земь. Зеленобокая курица отбе-
жала испуганно. Перо у курицы заспанное, мятое, в фиолетовых пятнах.
- Ну, вдарь, вдарь!.. Бить только знашь!..
- Фиеза!..
- Бей, говорю, бей!..
Кофта злобно пошла буграми. Губы мокрее глаз. А зрачок вот-вот выпа-
дет... И голос уже в кухне:
- Пермяки проклятые, душегубы уральские!..
Кирилл Михеич сердито посмотрел на Сергевну, подбиравшую кинутое, и
прогнал:
- Не трожь!..
Устало поднимался на крыльцо Саженовых, увидал сбоку на доске кирпич,
придерживающий сушившуюся тряпку, подумал:
"Леса на стройке разворуют"...
Во всю залу по-киргизски разостланы кошмы. Ни стульев, ни столов; у
дверей забыли, надо думать, сундук. Офицеры, братья, бритоголовые лежат
на кошме, а позади их у стены Варвара. Потому, должно быть, что увидал
ее лежащую, - ноги заметил жиденькие и с широкой птичьей ступней.
Сидел Кирилл Михеич на сундуке, еле доставая каблуком до пола, и го-
ворил неодобрительно:
- Напрасно, господа, азиатам подражаете. Архитектор, вон, в англича-
нина метит, все-таки... У англичанки-то, сказывают пароходов больше
мильена. На сто человек пароход.
Старший брат-офицер, сухоликий, в мать, сказал:
- Европе конец, сосед. Европа, не привыкшая к крови, не выдержит и
рассыпится... Ты в Петербурге не был?
И, не дожидая ответа, для себя больше, а может для сестры, сказал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47
рестреляют.
- В Ле-ебяжьем.
Олимпиада передразнила:
- Бя-я... Бякаете тут. У тебя кирпичные заводы не отняли? Отымут.
Портки последни отымут, так и знай.
- Изничтожут их.
- Кто? Уж не ты ли?
- Хоть бы и я?
- Шерсто-биты!.. На бабе верхом. Запус-то тебе глаза пальцем выдавит,
смолчишь. Восстанье поедет подавлять. От Лебяжья, говорит, угли останут-
ся.
- Врет.
- Переври лучше. Когда бороду тебе спалят, поверишь. И то скажешь,
может не так...
Кирилл Михеич отчаянно взмахнул петухом и крикнул:
- Да я-то при чем? Что вы все на меня навязались? Что у меня голо-
ва-то колокольня, каждый приходит и звонит!
Он рухнул перед бревном на колени и, вытирая о петуха вспотевшее ли-
цо, выговорил:
- Давай топор.
Олимпиада, щупая пальцем острие, проговорила словно с неохотой:
- А ты его топором.
- Ково?
Она наклонилась к самой сапфирно-фиолетовой шее петуха и, прикрывая
пальцем розовое птичье веко, сказала:
- Запуса.
Кирилл Михеич вытолкнул из-под мышки петуха, протягивая его шею к
бревну.
- Не болтай глупостев, - сказал он недовольно.
- Вот так!
Она наклонилась к петуху и вдруг разом перекусила ему горло. Сплевы-
вая со смуглых и пушистых губ кровь, пошла и крикнула через открытое ок-
но, в кухню:
- Фиеза, возьми петуха - мужик-то зарубил ведь...
Поликарпыч починил телегу, прибив на переломившуюся грядку - дубовую
планку; исправил в колодце ворот и съездил на завод узнать, работают ли
кирпичи. Киргизы, оказалось, работали. Поликарпыч очень обрадовался.
Кирилл Михеич стоял у мастерской. Пальцы в кармане пиджака шевелились
как спрятанные щенята...
- К чему ты все?
- А что?
- Робишь.
- Ну?
- Отымут.
Поликарпыч, не думая, ответил:
- Сгодится.
Запахло смолой откуда-то. У соседей в ограде запиликали на гармошке.
Кирилл Михеич поглядел на отца и подумал:
"Сказать разве".
И он сказал:
- Прятать надо.
Поликарпыч, завертывая папироску в прокуренных коричневато-синих
пальцах, отозвался:
- Ты и ране говорил.
Кирилл Михеич удивился.
- Не помню.
- Говорил. Только ничего, поди, у них не выдет.
- У кого?
- У этих, у парней-то с пароходу. Матросы пропьются и забудут. А мо-
лодой-то, должно, все больше насчет баб, а?
- Ты места подыщи, - сказал Кирилл Михеич тихо.
Поликарпыч клюнулся к земле и вдруг, точно поверив во что, утих,
одернул рубаху. Провел сына в мастерскую. Здесь часто поднося к его носу
пахнущие кислой шерстью ладони, тепло дышал в щеку:
- В сеновале - погреб старый, под сеном. Трухи над ним пол-аршина. Ты
его помнишь, я рыл... - Он хихикнул и хлопнул слегка сына по крыльцам. -
Вижу у старого память-то лучше. Там песок, на пять саженей. Человека
схоронить, тысячу лет пролежит не сгниет... Туда, парень, все и можно.
Хоть магазин.
От его дыханья было теплее. Да он и сам тоже, должно быть, тосковал,
потому что говорил потом совсем другое, пустое и глупое. Кирилл Михеич
терпеливо слушал.
Сизые тени расцвели на земле. Налился кровью задичавший кирпич. У
плах, близ постройки, серая и горькая выползла полынь. Ее здесь раньше
не было.
---------------
Кирилл Михеич наткнулся на жену у самого порога кабинета. Не успев
подобрать рассолодевшее тело, она мелко шла внутренним истомленным ша-
гом. Розовый капот особенно плотно застегнут, а ноги были босые и горя-
чие ( от пола отнимались с пенистым шумком).
Кирилл Михеич уперся острым локтем ей в бок, и взмахнув рукой, хотел
ударить ее в слоистый подбородок. Но раздумал и вдруг с силой наступил
сапогом на розовые пальцы. Фиоза Семеновна вскрикнула. В кабинете скрип-
нула кровать.
Он намотал завитую прядь волос на руку и, с силой дергая, повел ее в
залу. Здесь, стукая затылком о край комода, сказал ей несколько раз:
- Таскаться... таскаться... таскаться...
Выпустил. В сенях, бороздя пальцами по стене, стоял долго. Потом, в
ограде, выдернув попавшую занозу, тупо глядя в ворота, кого-то ждал.
В мастерской Поликарпыч катал из поярка шляпу. Увидев сына, сказал
весело:
- Я кукиш ему выкатать могу.
Кирилл Михеич лег на кровать и со стоном вытянул ноющие руки.
- Будет тебе!..
Старик с беспокойством обернулся:
- Нездоровится? Може за фершалом сбегать?
- Да ты что смеешься... надо мной?..
Поликарпыч недовольно дмыхнул:
- Еще лучше!
X.
Гореть бы дню за днем - жаркому, вечному огню. Пески под огнями неп-
лавные, вихри на солнце, как радуга. Травы готовят человеку жатву - ве-
ликий и сладостный груз горбатит спелые и желтые выи.
А здесь каждый день, как рана. И плод ли созревший - люди?..
Стоит Кирилл Михеич посреди двора, слышит - в генеральшиных раскупо-
ренных комнатах пианино пробуют.
Фиоза Семеновна пронесла под навес платье:
- Куды?
- Вытресть, сложить. Моль сожрет.
Кирилл Михеич сказал жене:
- Сундуки приготовь, в комнату перетащи. Ночью рассмотреть надо... -
добавил торопливо: - Седни.
Фиоза Семеновна беком как-то, точно сто пудов ухмылочка:
- Ладно.
- Нечо губы гнуть, слушай, когды говорят.
- Я и то слушаю. Глядеть на тебя нельзя? Добрые люди на пианине игра-
ют... Плакать мне?
- Когда комиссар уедет?
- Я совдеп, что ли?.. Ступай в Народный Дом спроси. Я у него над го-
ловой не стою.
- Поговори еще.
Взвизгнула внезапно. Платье швырнула о-земь. Зеленобокая курица отбе-
жала испуганно. Перо у курицы заспанное, мятое, в фиолетовых пятнах.
- Ну, вдарь, вдарь!.. Бить только знашь!..
- Фиеза!..
- Бей, говорю, бей!..
Кофта злобно пошла буграми. Губы мокрее глаз. А зрачок вот-вот выпа-
дет... И голос уже в кухне:
- Пермяки проклятые, душегубы уральские!..
Кирилл Михеич сердито посмотрел на Сергевну, подбиравшую кинутое, и
прогнал:
- Не трожь!..
Устало поднимался на крыльцо Саженовых, увидал сбоку на доске кирпич,
придерживающий сушившуюся тряпку, подумал:
"Леса на стройке разворуют"...
Во всю залу по-киргизски разостланы кошмы. Ни стульев, ни столов; у
дверей забыли, надо думать, сундук. Офицеры, братья, бритоголовые лежат
на кошме, а позади их у стены Варвара. Потому, должно быть, что увидал
ее лежащую, - ноги заметил жиденькие и с широкой птичьей ступней.
Сидел Кирилл Михеич на сундуке, еле доставая каблуком до пола, и го-
ворил неодобрительно:
- Напрасно, господа, азиатам подражаете. Архитектор, вон, в англича-
нина метит, все-таки... У англичанки-то, сказывают пароходов больше
мильена. На сто человек пароход.
Старший брат-офицер, сухоликий, в мать, сказал:
- Европе конец, сосед. Европа, не привыкшая к крови, не выдержит и
рассыпится... Ты в Петербурге не был?
И, не дожидая ответа, для себя больше, а может для сестры, сказал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47