- Я исполняю ваше приказание, я еду по степям, не зная ни слова
по-киргизски. Мне кажется, атаман... я и то, - у меня мать в Томске, а
меня отправили в степь...
Балиханов сбивался с тропы, быстро выскакивал откуда-то сбоку. Плечи
у него острые, злые.
- Я ж пускаю вас, Налецкий, от аула к аулу. Я - хан!
Он сбрасывает фуражку и, визгливо смеясь, трясет синей бритой голо-
вой.
- Атаман скучает, а то бы он поехал, с радостью... Ему хочется очень
в Павлодар... Какую роль исполняет там Запус? И заметили ли вы что-ни-
будь внутреннее в большевиках... А?.. Если вам хочется в Томск, вы долж-
ны обратиться к атаману, я вас только по аулам... я - хан!
- Но мне, Чокан...
Атаман Трубычев присутствовал на совещании генералов, бежавших из
Омска. Накатанные старые слова говорили генералы. Чокан Балиханов неожи-
данно начал хвастаться степью и киргизами: атаман тоскливо смотрел на
его скрипучее смуглое горло, похожее на просмоленную веревку. Горло сла-
бо пришито к шее - зачем?..
Канавы у дорог наполнены желтыми (пахнущими грибом) назьмами. Плотно
стояли они в глазах атамана, может быть, потому что Чокан скакал по
назьмам.
Казаки скрозь пыль - как темные проросли. Пыль над дорогами гуще жел-
тых назьмов.
---------------
Пески, как небо. Курганы, как идолы - голубые бурханы. Озера, как об-
лака.
Острые мордочки сусликов пахнут полынью и можжевельником.
На монгольских скалах белые грифы рвут падаль.
Падаль, потому что - война. Падаль, потому что - мор.
Голубыми землями уходят караваны киргиз в Индию. Пыльно-головые табу-
ны казаков мчатся на города.
Подошвы караванных верблюдов стерлись, подошвы подшиты шкурами. От
белесых солончаков выпадают ресницы людей, мокнут ноги и как саксаул-де-
рево гнутся руки.
Небо - голубые пески. Пески - голубое небо.
---------------
Мало радости! Мало у вас радости!
... От радости сгорит мое сердце, как степь от засухи. Сгорит - и
воскреснет!
II.
Летом 1918 года Сибирь занята чехами.
Тем же летом, через степь, на Аик рвался офицер Ян Налецкий.
Атаман Трубычев - под Павлодаром. Над поводами казацких узд - пики,
винтовки, шашки. Не сотрется, сохнет, в'едается в сталь шашек липкая
красная влага. От плеча к плечу, выдирая сердце, выворачивая на спаленую
землю мокрые кости: медь, свинец, железо - в человеческом теле.
Атаман Трубычев - под Павлодаром.
III.
Дни Запуса и Олимпиады:
Матрос Егорко Топошин влетел в ограду на таратайке. Трещала плетеная
ива под его толстыми, как столетние ивовые стволы, ногами. Плетенье ко-
робка оседало рыхло, мешком, на дроги.
Орет:
- Вась!.. Давай сюды.
И нарочно что ль Запус сидел, свесив ноги с крыши сеновала. Над золо-
тисто-розовым (слегка веснушчатом) лбом выкинуло, трепало ветром - теп-
лым, веселым - горсть сена, ковыль желтовато-белесый, маслянистый. Кого
Запусу кормить этим сеном? Егорко Топошин смотрит на его руки.
- Ва-ась!.. Ревштаб, конечно... да иди ты, стерва, вниз. - Ва-ась!..
Атаманы под городом, Трубычев там, генералье казаков ведет, растуды
их... Я им, в штабе, заявил на общем собраньи - пленум? Конешно... При
сюда Ваську.
- А в партию?
- Вся наша партия на небо пойдет. Бридько говорит: Омск взят чехами,
а коли не взят - откуда, кто поможет? Там, разберемся коли прогоним. Не
прогоним - каки у тебя ни востры жилы на шеях-то, а шашка крепче ка-
зачья...
- Крепче. Мне - что...
- Понес?
- Есть.
И, когда Егорко полез опять разрушать таратайку, Запус, мотая руками,
крикнул:
- А прогоним, возьмут?
- В партию-то?
- Ну!
- По моему с комфортом... Они заелись, ну и выперли.
Еще:
- Они послали?
В воротах по кирпичам, словно грохочет бревно:
- Кто?..
- Ревштаб, кикимора!
- Не-е... это я са-ам, Ва-ась... Не ломайсь!.. "Революци-и... прег-
ра-ады не зна-ако-мы!.." Крой - гвоздем!
Олимпиада помнила такие же дни - когда у пароходных пристаней метался
"Андрей Первозванный", а Запус жег казачьи поселки. Такое же как и в
прошлом году сероватое, горькое как полынь, над степью небо. Сердце что
ль старится, - болит крепче и выходит наружу сухими алыми пятнами. Олим-
пиада шла в Уком. Стук пишущих машинок - словно прутом сухим вести по
плетню. Закрыть глаза и машинка, как длинный звонкий прут. В бревенчатых
стенах Народного Дома, среди плакатов, похожих на ситцы, Запус и другие,
о которых не думала Олимпиада. И вот - часами из этих бревенчатых стен
они и Запус вырывались наружу, кого-то убивали и, возвращаясь обратно,
совсем не становились спокойнее.
История взятия казаками Павлодара в восемнадцатом году будет историей
Олимпиады, так как Запус через кровь и трупы видел ее мокрые - словно
все из воды - смугло-кожие глаза; над серым пеплом пожарищ - головни
тлели, сосали грудь, как ее косы. Чубастые (с носами, как челноки в ка-
мышах) казаки, заменившие было шинели домотканными бешметами, - их было
немного, едва ли сотня, и не потому ль особенно яростно гнали они в
степь коней, и яростно умирали (один всунул руку в рот киргиза и вырвал
челюсть).
Сопели бревенчатые улицы конскими глотками.
Загораживая нужную мещанам жизнь, мчались, тихо звеня железом, крас-
но-бантные.
Пустовали церкви. В собор, в простреленные окна, влетали и гикали под
кирпичными сводами твердозобые голуби. Слушая перестрелку, думал о них
протоиерей о. Палладий: "сожрут просфоры и причастье".
Лебеда в этот год подымалась почти синяя, выше человека, а лопух
толст был как лепешка и широк (под ним любили спать собаки). Мимо синей
лебеды тяжело ходить мещанам, а ходить нужно - мобилизовали рыть окопы.
А Кириллу Михеичу сказали:
- Сиди... стариков приказано отстранить.
И потому ль, что мчащиеся всадники, тряся весело бантами, загоражива-
ли нужную жизнь, или - что не взяли работать окопы, Кирилл Михеич поздно
ночью пришел в свой дом. В кабинете, где раньше на широком столе, раск-
ладывал он планы семнадцати церквей, стоял самовар и Запус, показывая
выложенную золотым волосом грудь, пил чай. Слышал Кирилл Михеич голос
Олимпиады, а матрос Егорко грохотал под потолками хохотом.
- Живут, - сказал Кирилл Михеич и перекрестился.
А Поликарпыч, растянув по жесткой шее, густую, как валенок, бороду,
лежал на верстаке. Усы у него потемнели, вошли в рот. Он повернул лицо к
сыну и, схаркивая густую слюну, протянул:
- Че-ево?..
Кирилл Михеич подставил табурет к верстаку и, наклоняясь к его боро-
де, сказал:
- Воду и то покупать приходится; за водой итти не хочут даром,
большие деньги надо... Палят.
Старик повел по шее бородой:
- Палят?
- Палят, батя... Фиоза-то меня послала, говорит:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47