VII.

В ночь, когда беи ели конину и пили кумыс, когда женщины едва успева-
ли приносить темные жесткие (на ощупь) турсуки, - Чокан Балиханов пришел
звать - атамана Трубычева.
Фиоза Семеновна лежала у своих телег, где подле передка, у горки ки-
зяка, на восток молился Кирилл Михеич. Восток черен и суров, как некая
риза, закрывающая лицо; какие молитвы надо читать Кирилл Михеичу, дабы
умилостивить и поднять ризы.
Чокан запнулся о сбрую.
- Вы спите, атаман?
Трубычев зажег лампу. Губы у него необычайно широкие, словно вышли из
нутра. Френч длинен не в меру и один карман оторван. Натягивая сапоги на
кривые ноги, он сказал:
- Я же совершенно твердо отказался, Чокан, от празднества. Мне тяжело
повторять мои слова о наших задачах... Здесь в этих песках, может быть,
необходим опий... слова мои не опий для моих людей, они ходят к мон-
гольским проституткам в юрты.
- И довольно часто.
- У меня нет также веры, - что беи примут предложение хана... Хотя вы
потомок хана...
Чокан распахнул халат. Бешмет у него был подпоясан дедовским серебря-
ным поясом. Он стукнул бляхами и сказал спокойно:
- В степи я могу кричать, - не так как в столице. Мне смешно кричать
вам... Я - хан!
Дым костров пахнет травой. Казаки, завернувшись в тулупы, видят род-
ные сны. Атаман, ворочая саблей кизяк в костре, задумчиво спросил Чока-
на:
- А вы видите когда-нибудь во сне Петербург?
Чокан солгал:
- Вижу... Хотя не часто.
- Я Монголию во сне еще ни разу... Я и не знаю, как можно видеть во
сне степь.
- Барон Унгерн прислал нам приглашение приехать на совещание... Там,
в приглашении, он отметил важность исполняемой вами работы.
- Меня нужно было известить первым... Я - русский.
- Но здесь степь, Монголия. Я - хан!
- Барон Унгерн - русский.
- Он хочет быть ханом, хутухтой, чыченом...
- Я поеду. Мне скучно, я становлюсь мелочным...
В степи завыл волк. Рога скота поднялись, как кустарники. Чокан ото-
шел от костра и шарил что-то по земле.
- Какая вам нужна родина, Чокан?
- Вы свою родину, атаман, почувствовали давно. Я до тридцати пяти лет
жил в Петербурге и думал: моя родина - Россия. А теперь я растерян, мне
так легко об'яснить - да вот хотя бы беям, что степь должна быть нашей
родиной, а не - русских. Они очень легко соглашаются со мной и говорят -
им не нужно итти с казаками в Россию, если степь их родина. Казаки захо-
тят большего и вернутся сюда.
Чокан бросил в костер баранью лопатку.
- Я сейчас гадать буду. Если трещины пересекаются, - к зиме мы придем
в Россию.
- Зачем?
- Вы же сами зовете меня. А затем, я же жил в Петербурге, я хочу ко-
роноваться монгольским ханом в Петербурге. Ха-а!.. Я люблю цивилизацию и
я защищаю не одну степь.
Атаман хотел выбранить барона Унгерна, а вместо этого сказал:
- Я сегодня Запуса вспомнил... В борьбе своей... с большевиками... я
как-то плохо отделял ложе...
Он сплюнул в костер.
- Ложе!.. Ложе жены от родины, от нации. Мне стыдно сейчас думать,
что я боролся за жену. Я сейчас спокоен. Я Запуса видел немного, он бо-
рется не за женщин, а женщины за него. Я одну сегодня из них... она не-
подвижна... в ней все-то еще горит Запус!
- Золото.
- Что?
- Я говорю он похож на золото, его волосы в сердцах русских, как зо-
лото скряге... А? Из вас он вышел?
- Совершенно.
- Я рад, что вы нашли родину. Я никогда не думаю о женщине... в степи
меньше всего... Хороший конский бег весьма способствует воздержанию.
- Я был ей благодарен за многое...
Чокан, внезапно гикнув, вонзил шашку в баранью лопатку. Кинул кость
на землю и наклонился.
- Е! Трещины прямые, как тракт. В России мы не будем, атаман. Я уйду
со своими стадами в Индию.
- Вам география знакома?
- По географии я в Индию не попаду. Но стада доведут. Мы пойдем за
стадами. Вы же раскаетесь пред Советским Правительством и, когда тысячи
дураков с красными флагами в день Октябрьской революции пойдут гадить на
улицы, вам, полковник, будет пожалована амнистия.
- Чокан!
- Я же учился в Петербурге. Там не верят бараньим лопаткам, - не
верьте и вы... Я завидую людям, нашедшим родину, ибо, полковник, сущест-
вует родина, похожая на текст "Слова о полку Игореве", читать можно, а
попробуйте разговаривать на таком языке?.. Пойдете есть казы?
- Благодарю.
- Если б разбудить ваших казаков и сказать им кое-что о ваших мыс-
лях... они бы на пятьсот верст за ночь ускакали... в Россию, конечно...
и воевать, а не сдаваться.
- Чокан, вы старый друг... и если бы...
Балиханов легонько всунул ему свою ладонь под мышки, шевельнул слегка
и, покачиваясь, отошел от костра. Лисий его малахай походил на вздыблен-
ную лодку.
- Угодно вам, полковник, выпить на "ты", так как с письмом барона Ун-
герна мне привезли еще ящик коньяка. Выпив, мы поговорим о дальнейших
судьбах родины... Угарное будущее познается угарным настоящим.
Атаман Артемий Трубычев согласился.
Атаман прислугой имел пленных красных. Иногда атаман бил прислугу -
когда жара удара отхлынет с мускулов, приятно сознавать, что побои при-
чинены не своим. В отряде атамана существовала порка, но в Монголии от
нее отучились - женщины покорны, их много. Степь что ли влияла на сердце
атамана, но преступлений по дисциплине находил мало.
Прислуга, красноармеец Еровчук, забыл выстоять коня. Атаман простил
ему. Он нехотя увидал конопатое светлобородое лицо Еровчука и подумал:
- Русский...
Атаману хотелось осязать найденную родину. Он спросил Еровчука: вели-
ка ли у того семья, какой губернии. Еровчук отвечал быстро, но слова бы-
ли глупые, крестьянские. Он новосел-переселенец, семья в пять человек.
- Видел ли он Запуса?
- Еровчук Запуса не видал, но наслышался много: безбожник и отчаянный
человек.
Атаман сказал ласково:
- Скоро война кончится, домой попадешь. Только большевиков в деревне
перережь.
Еровчук вытянулся и крикнул по-солдатски:
- Слушаюсь, господин полковник.
Лежа в постели, атаман думал: все не плохие люди и если бы не война,
разве он стал бы вешать людей. Он вспомнил одну жену комиссара, повешен-
ную на журавле колодца. Произошло это почти год назад - женщина походила
на Олимпиаду.
Атаман закурил.
Под утро он услышал топот - беи раз'езжались по своим юртам. Он ух-
мыльнулся наивным мыслям Чокана о великой Киргизии. Алаш-Орда (Великая
Орда) во времена Колчака помещалась подле Семипалатинска, в пригороде,
на левом берегу Иртыша.
Атаман сказал грустно:
- Джатачники, джатачники!.. И столицу-то свою уткнули в мазанки...
Засыпал он всегда, только подумав что-нибудь хорошее. Теперь он зас-
нул при мысли о любви какой-нибудь чистой, нетронутой девушки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47