Церква-то неужто не мне да-
дут? Я ведь шестнадцать лет церкви строю...
Архитектор передвинул шлем на ухо и лихо сказал:
- Давайте мы с вами, Кирилл Михеич, в готическом стиле соорудим...
Скажем, хоть хохлам в пример.
- Зачем же хохлам готический? Они молиться не будут... И погром уст-
роют - церковь разрушат и нас могут избить. Теперь насчет драки - сво-
бодный самосуд.
Шмуро насунул шлем на брови, и соответственно этому голос его поре-
дел:
- Такому народу надо ограниченную монархию... А если нам колокольню
выстроить в готическом? Ни одной готической колокольни не строил. Одну
колокольню?
- Колокольню попробовать можно. Скажем, в расчетах ошиблись.
Шмуро кинул шлем на кровать и сказал обрадованно:
- Тогда мы с вами кумыса выпьем. Чаным!
Киргиз принес четверть с кумысом.
- Слышали? - спросил Шмуро. - Комиссар Запус приехал.
- Много их. Так, насчет церквей-то, как? У меня сейчас и лес и кирпич
запасен. Вы там...
- Можно, можно. Только вы политикой напрасно не интересуетесь. В Лон-
доне или даже в какой-нибудь Индии - просыпается сейчас джентльмен, и
перед носом у него - газета. Одних объявлений - шестнадцать страниц...
- Настоящая торговля, - вздохнул Кирилл Михеич. - Жениться не думае-
те?
- Нет? А что?
- Так. К слову. Жениться человеку не мешает. Невесту здесь найти лег-
ко можно. Если на казачке женишься - лошадей в приданое дадут.
- Вы, кажется, на казачке женились? Много лошадей получили?
- В джут*1 все подохли. Гололедица... ну, и того... высохли. Пойду.
- Сидите. Я вам про Запуса расскажу, комиссара.
- Ну их к богу! Я насчет церквей и так... вот коли рабочие не идут на
работу, как с ними? Закона такого нет? ______________
*1 Гололедица.
- Рассчитать.
- Только? Кроме расчета - никаких свободных самосудов?..
- Нельзя.
На улицах между домами - опять золотистая пыль. Как вода на рассвете
- легкая и светлая. Домишки деревянные, островерхие - зубоспинные и зе-
леноватые стерляди. У некоторых домов - палисадники. В деревянных опоя-
сачках пыльные жаркие тополи, под тополями, в затине - кошки. Глаз у
кошки золотой и легкий как пыль.
А за домами - Иртыш голубой, легкий и розовый. За Иртышом - душные
нескончаемые степи. И над Иртышом - голубые степи, и жарким вечным бегом
бежит солнце.
Встретился протоиерей Смирнов. Был он рослый, темноволосый и усы дер-
жал как у Вильгельма. А борода, как степь зимой, не росла, и он огорчал-
ся. Голос у него темный с ядреными домашними запахами, словно ряса, -
говорит:
- На постройку?
Благословился Кирилл Михеич, туго всунул голову в шляпу.
- Туда. К церкви.
Смирнов толкнул его легонько, - повыше локтя. И, спрятав внутри тем-
ный голос, непривычным шопотом сказал:
- Ступайте обратно. От греха. Я сам шел - посмотреть. Приятно, когда
этак...
Он потряс ладонями, полепил воздух:
- ...растет... Небо к земле приближается... А вернулся. Квартала не
дошел. Плюнул. У святого места, где тишина должна, - птица и та млеет -
сборище...
- Каменщики?
Когда протоиерей злился - бил себя в лысый подбородок. Шлепнул он
тремя пальцами, и опять тронул Кирилла Михеича выше локтя:
- Заворачивайте ко мне. Чаем с малиновым вареньем, дыни еще из Долона
привезли, - угощу.
- На постройку пойду.
- Не советую. Со всего города собрались. Комиссар этот, что на паро-
ходе. Запус. Непотребный и непочтительный крик. Очумели. Ворочайтесь.
- Пойду.
Шлепнул ладонью в подбородок. Пошел, тяжело вылезая ногами из темной
рясы, - мимо палисадников, мимо островерхих домов - темный, потный, гу-
лом чужим наполненный колокол. Протоиерей Евстафий Владимирович Смирнов,
сорока пяти лет от роду.
На кирпичах, принадлежащих Кириллу Михеичу, на плотных и веселых сте-
нах постройки, на выпачканных известкой лесах - красные, синие, голубые
рубахи. Крыльца, сутулые спины, привыкшие к поклажам - кирпича, ругани,
кулаков - натянули жилы цветные материи, - красные, синие, голубые, -
слушают.
И Кирилл Михеич слушает. Раз пришел...
На бывшей исправничьей лошади - говорящий. Звали ее в 1905 году Мика-
до, а как заключили мир с Японией - неудобно - стали кликать: Кадо. Те-
перь прозвали Императором. Лошадь добрая, Микадо так Микадо, Император
так Император - ржет. Копытца у ней тоненькие, как у барышни, головка
литая и зуб в тугой губе - крепкая...
И вот на бывшей исправничьей лошади - говорящий. Волос у него под зо-
лото, волной растрепанный на шапочку. А шапочка-пирожок - без козырька и
наверху - алый каемчатый разрубец. На боку, как у казаков, - шашка в че-
канном серебре.
Спросил кого-то Кирилл Михеич:
- Запус?
- Он...
Опять Кирилл Михеич:
- На какой, то-есть, предмет представляет себя?
И кто-то басом с кирпичей ухнул:
- Не мешай... Потом возразишь.
Стал ждать Кирилл Михеич, когда ему возразить можно.
Слова у Запуса были розовые, крепкие, как просмоленные веревки, и
теплые. От слов потели и дымились ситцевые рубахи, ветер над головами
шел едкий и медленный.
И Кириллу Михеичу почти также показалось, хотя и не понимал слов, не
понимал звонких губ человека в зеленом киргизском седле.
- Товарищи!.. Требуйте отмены предательских договоров!.. Требуйте
смены замаскированного слуги капиталистов - правительства Керенского!..
Берите власть в свои мозолистые руки!.. Долой войну... Берите власть...
И он, взметывая головой, точно вбивал подбородком - в чьи руки должна
перейти власть. А потом корявые, исщемленные кислотами и землей, подня-
лись кверху руки - за властью...
Кирилл Михеич оглянулся. Кроме него, на постройке не было ни одного
человека в сюртуке. Он снял шляпу, разгладил мокрый волос, вытер платком
твердую кочковатую ладонь и одним глазом повел на Запуса.
Гришка Заботин, наборщик из типографии, держась синими пальцами за
серебряные ножны, говорил что-то Запусу. И выпачканный краской, темный,
как типографская литера, гришкин рот глядел на Кирилла Михеича. И Запус
туда же.
Кирилл Михеич сунул платок в карман и, проговорив:
- Стрекулисты... тоже... Политики! отправился домой.
Но тут-то и стряслось.
За Казачьей площадью, где строится церковь, есть такой переулочек -
Непроезжий. Грязь в нем бывает в дождь желтая и тягучая, как мед, и глу-
бин неизведанных. Того ради, не как в городе - проложен переулком тем -
деревянный мосток, по прозванью троттуар.
Публика бунтующая на площади галдит. По улицам ополченцы идут, рас-
пускательные марсельезные песни поют. А здесь спокойнехонько по дощечкам
каблуками "скороходовских" ботинок отстукивай. Хоть тебе и жена изменя-
ет, хоть и архитектор-англичанин надуть хочет - постукивай знай.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47
дут? Я ведь шестнадцать лет церкви строю...
Архитектор передвинул шлем на ухо и лихо сказал:
- Давайте мы с вами, Кирилл Михеич, в готическом стиле соорудим...
Скажем, хоть хохлам в пример.
- Зачем же хохлам готический? Они молиться не будут... И погром уст-
роют - церковь разрушат и нас могут избить. Теперь насчет драки - сво-
бодный самосуд.
Шмуро насунул шлем на брови, и соответственно этому голос его поре-
дел:
- Такому народу надо ограниченную монархию... А если нам колокольню
выстроить в готическом? Ни одной готической колокольни не строил. Одну
колокольню?
- Колокольню попробовать можно. Скажем, в расчетах ошиблись.
Шмуро кинул шлем на кровать и сказал обрадованно:
- Тогда мы с вами кумыса выпьем. Чаным!
Киргиз принес четверть с кумысом.
- Слышали? - спросил Шмуро. - Комиссар Запус приехал.
- Много их. Так, насчет церквей-то, как? У меня сейчас и лес и кирпич
запасен. Вы там...
- Можно, можно. Только вы политикой напрасно не интересуетесь. В Лон-
доне или даже в какой-нибудь Индии - просыпается сейчас джентльмен, и
перед носом у него - газета. Одних объявлений - шестнадцать страниц...
- Настоящая торговля, - вздохнул Кирилл Михеич. - Жениться не думае-
те?
- Нет? А что?
- Так. К слову. Жениться человеку не мешает. Невесту здесь найти лег-
ко можно. Если на казачке женишься - лошадей в приданое дадут.
- Вы, кажется, на казачке женились? Много лошадей получили?
- В джут*1 все подохли. Гололедица... ну, и того... высохли. Пойду.
- Сидите. Я вам про Запуса расскажу, комиссара.
- Ну их к богу! Я насчет церквей и так... вот коли рабочие не идут на
работу, как с ними? Закона такого нет? ______________
*1 Гололедица.
- Рассчитать.
- Только? Кроме расчета - никаких свободных самосудов?..
- Нельзя.
На улицах между домами - опять золотистая пыль. Как вода на рассвете
- легкая и светлая. Домишки деревянные, островерхие - зубоспинные и зе-
леноватые стерляди. У некоторых домов - палисадники. В деревянных опоя-
сачках пыльные жаркие тополи, под тополями, в затине - кошки. Глаз у
кошки золотой и легкий как пыль.
А за домами - Иртыш голубой, легкий и розовый. За Иртышом - душные
нескончаемые степи. И над Иртышом - голубые степи, и жарким вечным бегом
бежит солнце.
Встретился протоиерей Смирнов. Был он рослый, темноволосый и усы дер-
жал как у Вильгельма. А борода, как степь зимой, не росла, и он огорчал-
ся. Голос у него темный с ядреными домашними запахами, словно ряса, -
говорит:
- На постройку?
Благословился Кирилл Михеич, туго всунул голову в шляпу.
- Туда. К церкви.
Смирнов толкнул его легонько, - повыше локтя. И, спрятав внутри тем-
ный голос, непривычным шопотом сказал:
- Ступайте обратно. От греха. Я сам шел - посмотреть. Приятно, когда
этак...
Он потряс ладонями, полепил воздух:
- ...растет... Небо к земле приближается... А вернулся. Квартала не
дошел. Плюнул. У святого места, где тишина должна, - птица и та млеет -
сборище...
- Каменщики?
Когда протоиерей злился - бил себя в лысый подбородок. Шлепнул он
тремя пальцами, и опять тронул Кирилла Михеича выше локтя:
- Заворачивайте ко мне. Чаем с малиновым вареньем, дыни еще из Долона
привезли, - угощу.
- На постройку пойду.
- Не советую. Со всего города собрались. Комиссар этот, что на паро-
ходе. Запус. Непотребный и непочтительный крик. Очумели. Ворочайтесь.
- Пойду.
Шлепнул ладонью в подбородок. Пошел, тяжело вылезая ногами из темной
рясы, - мимо палисадников, мимо островерхих домов - темный, потный, гу-
лом чужим наполненный колокол. Протоиерей Евстафий Владимирович Смирнов,
сорока пяти лет от роду.
На кирпичах, принадлежащих Кириллу Михеичу, на плотных и веселых сте-
нах постройки, на выпачканных известкой лесах - красные, синие, голубые
рубахи. Крыльца, сутулые спины, привыкшие к поклажам - кирпича, ругани,
кулаков - натянули жилы цветные материи, - красные, синие, голубые, -
слушают.
И Кирилл Михеич слушает. Раз пришел...
На бывшей исправничьей лошади - говорящий. Звали ее в 1905 году Мика-
до, а как заключили мир с Японией - неудобно - стали кликать: Кадо. Те-
перь прозвали Императором. Лошадь добрая, Микадо так Микадо, Император
так Император - ржет. Копытца у ней тоненькие, как у барышни, головка
литая и зуб в тугой губе - крепкая...
И вот на бывшей исправничьей лошади - говорящий. Волос у него под зо-
лото, волной растрепанный на шапочку. А шапочка-пирожок - без козырька и
наверху - алый каемчатый разрубец. На боку, как у казаков, - шашка в че-
канном серебре.
Спросил кого-то Кирилл Михеич:
- Запус?
- Он...
Опять Кирилл Михеич:
- На какой, то-есть, предмет представляет себя?
И кто-то басом с кирпичей ухнул:
- Не мешай... Потом возразишь.
Стал ждать Кирилл Михеич, когда ему возразить можно.
Слова у Запуса были розовые, крепкие, как просмоленные веревки, и
теплые. От слов потели и дымились ситцевые рубахи, ветер над головами
шел едкий и медленный.
И Кириллу Михеичу почти также показалось, хотя и не понимал слов, не
понимал звонких губ человека в зеленом киргизском седле.
- Товарищи!.. Требуйте отмены предательских договоров!.. Требуйте
смены замаскированного слуги капиталистов - правительства Керенского!..
Берите власть в свои мозолистые руки!.. Долой войну... Берите власть...
И он, взметывая головой, точно вбивал подбородком - в чьи руки должна
перейти власть. А потом корявые, исщемленные кислотами и землей, подня-
лись кверху руки - за властью...
Кирилл Михеич оглянулся. Кроме него, на постройке не было ни одного
человека в сюртуке. Он снял шляпу, разгладил мокрый волос, вытер платком
твердую кочковатую ладонь и одним глазом повел на Запуса.
Гришка Заботин, наборщик из типографии, держась синими пальцами за
серебряные ножны, говорил что-то Запусу. И выпачканный краской, темный,
как типографская литера, гришкин рот глядел на Кирилла Михеича. И Запус
туда же.
Кирилл Михеич сунул платок в карман и, проговорив:
- Стрекулисты... тоже... Политики! отправился домой.
Но тут-то и стряслось.
За Казачьей площадью, где строится церковь, есть такой переулочек -
Непроезжий. Грязь в нем бывает в дождь желтая и тягучая, как мед, и глу-
бин неизведанных. Того ради, не как в городе - проложен переулком тем -
деревянный мосток, по прозванью троттуар.
Публика бунтующая на площади галдит. По улицам ополченцы идут, рас-
пускательные марсельезные песни поют. А здесь спокойнехонько по дощечкам
каблуками "скороходовских" ботинок отстукивай. Хоть тебе и жена изменя-
ет, хоть и архитектор-англичанин надуть хочет - постукивай знай.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47