Я в род свой поеду, джатачников у
нас немного: мы - вымрем, а революций у нас не будет.
Говорил он немножко по книжному, жесты у него быстрые и ломкие.
- Я уехал из Петербурга потому, что русские бунтуют грязно, кроваво и
однообразно. Даже убивают или из-за угла, или топят. У нас, как в стари-
ну - раздирают лошадьми...
- Лебяжий поселок Запус выжег. Я комиссию составил и прокурора из
Омска вызвал.
Балиханов улыбнулся, перевернул чашку и по-киргизски поблагодарил:
- Щикур. Я в Омске о Запусе слышал. Страшно смелый человек, много...
да... много...
Олимпиада вышла.
- Его женщины очень любят. Я вам по секрету: когда арестуете его,
пошлите за мной. Я приеду. Я посмотрю. У нас в академии малоросс один
был, я не помню фамилии его, он чудеса делал.
Атаман вдруг вспомнил, что с инженером раньше, до войны еще, они были
на "ты", теперь Балиханов улыбается снисходительно, говорит ему "вы", и
на руках его нет колец.
"Украдем, что ли?" - подумал атаман и сказал со злостью:
- Врут очень много. Запуса выдрать и перестанет.
- О, да. Лгут люди много. Я согласен. Я ведь крови не люблю...
- Это к чему же?
Балиханов не ответил. Улыбаясь протяжно, чуть шевеля худыми желтыми
пальцами, просидел он еще с полчаса. Артюшка показал ему новую винтовку
- винчестер. Киргиз похвалил, а про себя ничего не стал рассказывать.
Артюшка вытащил седло, привезенное из степи, - инженер поднял брови,
крепко пожал руки и ушел.
Олимпиада сказала:
- Обиделся.
- Повиляла бы перед ним больше, глядишь бы не обиделся.
- Артемий!..
- Молчи лучше, потаскуха!
Ночью, когда Олимпиада опять повторила мужу - не отдавалась она Запу-
су, только поцеловала, сам же Артюшка просил выведать, - тогда атаман
стал врать ей о ненормальностях Запуса; о том, что это сказал ему Бали-
ханов. Олимпиада краснела, отворачивалась.
Атаман дергал ее за плечо, шипел в теплое ухо:
- Молчишь? Ты больше моего знаешь... молчишь! Сознайся, прощу - лучше
он меня? Не веришь?..
- Пусти, Артемий, - больно ведь.
Он вспоминал какой-то туманный образ, а за ним слова старой актрисы,
пришедшей на-днях просить пропуск из города: "женщина отдается не из-за
чувственности, а из любопытства".
- Потаскуха, потаскуха!..
IX.
Вверху, где тонкие перегородки отделяли людские страдания (не много-
численные страдания), где потели ночью в кроватях (со своей или куплен-
ной любовью), где днем было холодно (дров в городок не везли - у лесов
сидел Запус) - вверху жила Олимпиада.
Внизу, где в двух заплеванных комнатах толкались люди у биллиарда,
где казаки из узких медных чайников пили самогон, днем гогот стоял: над
самосудами, над крестьянскими приговорами, над собой, - сюда по
скользской - словно вымазанной слюной - проходила Олимпиада.
Были у ней смуглые руки (я уже о них говорил), как вечерние птицы.
Платья муж приказывал носить широкие, синие, с высоким воротником. Как и
о платье, так же важно упомянуть о холодной осени, о потвердевших песках
и о птицах, улетающих медленно, словно неподвижно.
Над такими городками самое главное здание - тюрьма, потому - раньше
здесь шли каторжные тракты на рудники, в тачки. Еще - церкви, но церкви
(не так как тюрьмы) пусты, их словно не было; они проснулись в револю-
цию. Вкруг тюрьмы - ров с полынью, перед воротами - палисадник - боярыш-
ник, тополя, шиповник.
Все это к тому, - в тюрьму казаки водили людей, мужиков из уезда;
пахли мужики соломой, волосы были выцветшие, как солома. Как ворох соло-
мы, - осеннее солнце; как выцветшие ситцы, - холодные облака.
И любовь Олимпиады - никому не сказанная - темна, тонка. От каждод-
невной лжи мужу высыхали груди (старая бабка об'яснила бы, но умерла в
поселке Лебяжьем); от раздумий высыхали глаза; губы - об губах ли гово-
рить, когда подле нее весь городок спрыгнул, понесся, затарахтел.
От Пожиловской мельницы (хотя она не одна), сутулясь, бегали сговари-
ваться с Мещанской слободки рабочие; ночью внезапно на кладбищенской
церкви вскрикивал колокол; офицеры образовали союз защиты родины; атаман
Артемий Трубычев заявил на митинге:
- Весь город спалим, - большевики здесь не будут.
А внутри сухота и темень, и колокол какой-то бьет внезапно и туго.
Ради горя какого ходила Олимпиада городком этим с серыми заборчиками,
песками, желтым ветром из-за Иртыша?
X.
Генеральша Саженова пожертвовала драгоценности в пользу инвалидов. На
мельнице Пожиловых чуть не случился пожар; прискакали пожарные - нашли
между мешков типографский станок и большевистские прокламации. Арестова-
ли прекрасного Франца и еще двоих. Варвара Саженова поступила в сестры
милосердия, братья ее - в союз защиты родины. Старик Поликарпыч забил
досками ограду, ворота, сидел внутри с дробовиком и вновь купленной су-
кой. Атаман Трубычев увеличил штаты милиции, из казаков завели ночные
об'езды. Три парохода дежурили у пристаней.
И все-таки: сначала лопнули провода, - не отвечал Омск; потом ночью
восстала милиция, казаки; загудели пароходы, и - на рассвете в город
ворвался Запус.
Исчез Артюшка (говорили - утопил его кто-то). Утром в Народном Доме
заседал совет, выбирая Революционный Трибунал для суда над организатора-
ми белогвардейского бунта.
XI.
Надо было-б об'яснить или спросить о чем-то Олимпиаду. Пришел секре-
тарь исполкома т. Спитов и помешал. Бумажку какую-то подписать.
Запус - в другой рубашке только, или та же, но загорела гуще, - как и
лицо. Задорно, срывая ладони со стола, спросил:
- Контреволюция?.. Весело было?
Олимпиада у дверей липкими пальцами пошевелила медную ручку. Шатает-
ся, торчит из дерева наполовину выскочивший гвоздик:
- Или мне уйти?
Здесь-то и вошел т. Спитов.
- Инженер Балиханов скрылся, товарищ. Джатачники организовали погоню
в степь...
- Некогда, с погонями там... Вернуть.
- Есть.
Так же быстро, как и ладони, поднял Запус лицо. На висках розовые по-
лоски от спанья на дерюге. В эту неделю норма быстрого сна - три часа в
сутки.
- Куда пойдешь? Останься.
- Останусь. Фиоза где?
- Фиоза? После...
Здесь тоже надо бы спросить. Некогда. Мелькнуло, так, словно падающий
лист: "пишут книжки, давал читать. Ерунда. Любовь надо...". Вслух:
- Любовь...
- Что?
- Дома, дома об'ясню. На ключ. Отопри. У меня память твердая, остано-
вился на старом месте... Кирилл Михеич Качанов... Товарищ Спитов!
- Есть.
- Пригласите по делу белогвардейского бунта подрядчика Качанова.
- Это - у вас домохозяин?
- Там найдете.
- Есть.
Еще мелькнули тощенькие книжки: "кого выбирать в Учредительное Собра-
ние", "Демократическая Республика", "Почему власть должна принадлежать
трудовому народу".
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47
нас немного: мы - вымрем, а революций у нас не будет.
Говорил он немножко по книжному, жесты у него быстрые и ломкие.
- Я уехал из Петербурга потому, что русские бунтуют грязно, кроваво и
однообразно. Даже убивают или из-за угла, или топят. У нас, как в стари-
ну - раздирают лошадьми...
- Лебяжий поселок Запус выжег. Я комиссию составил и прокурора из
Омска вызвал.
Балиханов улыбнулся, перевернул чашку и по-киргизски поблагодарил:
- Щикур. Я в Омске о Запусе слышал. Страшно смелый человек, много...
да... много...
Олимпиада вышла.
- Его женщины очень любят. Я вам по секрету: когда арестуете его,
пошлите за мной. Я приеду. Я посмотрю. У нас в академии малоросс один
был, я не помню фамилии его, он чудеса делал.
Атаман вдруг вспомнил, что с инженером раньше, до войны еще, они были
на "ты", теперь Балиханов улыбается снисходительно, говорит ему "вы", и
на руках его нет колец.
"Украдем, что ли?" - подумал атаман и сказал со злостью:
- Врут очень много. Запуса выдрать и перестанет.
- О, да. Лгут люди много. Я согласен. Я ведь крови не люблю...
- Это к чему же?
Балиханов не ответил. Улыбаясь протяжно, чуть шевеля худыми желтыми
пальцами, просидел он еще с полчаса. Артюшка показал ему новую винтовку
- винчестер. Киргиз похвалил, а про себя ничего не стал рассказывать.
Артюшка вытащил седло, привезенное из степи, - инженер поднял брови,
крепко пожал руки и ушел.
Олимпиада сказала:
- Обиделся.
- Повиляла бы перед ним больше, глядишь бы не обиделся.
- Артемий!..
- Молчи лучше, потаскуха!
Ночью, когда Олимпиада опять повторила мужу - не отдавалась она Запу-
су, только поцеловала, сам же Артюшка просил выведать, - тогда атаман
стал врать ей о ненормальностях Запуса; о том, что это сказал ему Бали-
ханов. Олимпиада краснела, отворачивалась.
Атаман дергал ее за плечо, шипел в теплое ухо:
- Молчишь? Ты больше моего знаешь... молчишь! Сознайся, прощу - лучше
он меня? Не веришь?..
- Пусти, Артемий, - больно ведь.
Он вспоминал какой-то туманный образ, а за ним слова старой актрисы,
пришедшей на-днях просить пропуск из города: "женщина отдается не из-за
чувственности, а из любопытства".
- Потаскуха, потаскуха!..
IX.
Вверху, где тонкие перегородки отделяли людские страдания (не много-
численные страдания), где потели ночью в кроватях (со своей или куплен-
ной любовью), где днем было холодно (дров в городок не везли - у лесов
сидел Запус) - вверху жила Олимпиада.
Внизу, где в двух заплеванных комнатах толкались люди у биллиарда,
где казаки из узких медных чайников пили самогон, днем гогот стоял: над
самосудами, над крестьянскими приговорами, над собой, - сюда по
скользской - словно вымазанной слюной - проходила Олимпиада.
Были у ней смуглые руки (я уже о них говорил), как вечерние птицы.
Платья муж приказывал носить широкие, синие, с высоким воротником. Как и
о платье, так же важно упомянуть о холодной осени, о потвердевших песках
и о птицах, улетающих медленно, словно неподвижно.
Над такими городками самое главное здание - тюрьма, потому - раньше
здесь шли каторжные тракты на рудники, в тачки. Еще - церкви, но церкви
(не так как тюрьмы) пусты, их словно не было; они проснулись в револю-
цию. Вкруг тюрьмы - ров с полынью, перед воротами - палисадник - боярыш-
ник, тополя, шиповник.
Все это к тому, - в тюрьму казаки водили людей, мужиков из уезда;
пахли мужики соломой, волосы были выцветшие, как солома. Как ворох соло-
мы, - осеннее солнце; как выцветшие ситцы, - холодные облака.
И любовь Олимпиады - никому не сказанная - темна, тонка. От каждод-
невной лжи мужу высыхали груди (старая бабка об'яснила бы, но умерла в
поселке Лебяжьем); от раздумий высыхали глаза; губы - об губах ли гово-
рить, когда подле нее весь городок спрыгнул, понесся, затарахтел.
От Пожиловской мельницы (хотя она не одна), сутулясь, бегали сговари-
ваться с Мещанской слободки рабочие; ночью внезапно на кладбищенской
церкви вскрикивал колокол; офицеры образовали союз защиты родины; атаман
Артемий Трубычев заявил на митинге:
- Весь город спалим, - большевики здесь не будут.
А внутри сухота и темень, и колокол какой-то бьет внезапно и туго.
Ради горя какого ходила Олимпиада городком этим с серыми заборчиками,
песками, желтым ветром из-за Иртыша?
X.
Генеральша Саженова пожертвовала драгоценности в пользу инвалидов. На
мельнице Пожиловых чуть не случился пожар; прискакали пожарные - нашли
между мешков типографский станок и большевистские прокламации. Арестова-
ли прекрасного Франца и еще двоих. Варвара Саженова поступила в сестры
милосердия, братья ее - в союз защиты родины. Старик Поликарпыч забил
досками ограду, ворота, сидел внутри с дробовиком и вновь купленной су-
кой. Атаман Трубычев увеличил штаты милиции, из казаков завели ночные
об'езды. Три парохода дежурили у пристаней.
И все-таки: сначала лопнули провода, - не отвечал Омск; потом ночью
восстала милиция, казаки; загудели пароходы, и - на рассвете в город
ворвался Запус.
Исчез Артюшка (говорили - утопил его кто-то). Утром в Народном Доме
заседал совет, выбирая Революционный Трибунал для суда над организатора-
ми белогвардейского бунта.
XI.
Надо было-б об'яснить или спросить о чем-то Олимпиаду. Пришел секре-
тарь исполкома т. Спитов и помешал. Бумажку какую-то подписать.
Запус - в другой рубашке только, или та же, но загорела гуще, - как и
лицо. Задорно, срывая ладони со стола, спросил:
- Контреволюция?.. Весело было?
Олимпиада у дверей липкими пальцами пошевелила медную ручку. Шатает-
ся, торчит из дерева наполовину выскочивший гвоздик:
- Или мне уйти?
Здесь-то и вошел т. Спитов.
- Инженер Балиханов скрылся, товарищ. Джатачники организовали погоню
в степь...
- Некогда, с погонями там... Вернуть.
- Есть.
Так же быстро, как и ладони, поднял Запус лицо. На висках розовые по-
лоски от спанья на дерюге. В эту неделю норма быстрого сна - три часа в
сутки.
- Куда пойдешь? Останься.
- Останусь. Фиоза где?
- Фиоза? После...
Здесь тоже надо бы спросить. Некогда. Мелькнуло, так, словно падающий
лист: "пишут книжки, давал читать. Ерунда. Любовь надо...". Вслух:
- Любовь...
- Что?
- Дома, дома об'ясню. На ключ. Отопри. У меня память твердая, остано-
вился на старом месте... Кирилл Михеич Качанов... Товарищ Спитов!
- Есть.
- Пригласите по делу белогвардейского бунта подрядчика Качанова.
- Это - у вас домохозяин?
- Там найдете.
- Есть.
Еще мелькнули тощенькие книжки: "кого выбирать в Учредительное Собра-
ние", "Демократическая Республика", "Почему власть должна принадлежать
трудовому народу".
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47