Но даже во время этой речи он с ужасом вспоминал об Айрин.
– Ерунда! – припечатал Беджер, отметая его слова одним взмахом руки. – Сплошная болтовня, набор банальностей.
Миссис Тиндермарш сидела неподвижно, опустив голову, словно только что подверглась жестокому нападению. Харт-Джонс утратил интерес к разговору – эти сложности были не для его комариных мозгов – и вновь занялся едой. Миссис Хукстраттен откинулась на спинку стула и сосредоточенно наблюдала, уперев палец в подбородок. Уилл чувствовал себя лично задетым, он хотел довести спор до конца, готов был скинуть пиджак и колотить Беджера до тех пор, пока самодовольные маленькие глазки, будто вылепленные из грязи, не сделаются холодными, как два камушка. Но до этого не дошло. Элеонора, громко втянув в себя воздух, испуганно поднесла руку ко рту:
– Господи, Лайонел! Я же опаздываю к доктору! – вскрикнула она, поспешно подымаясь с места. – Прошу прощения, – пробормотала она, обращаясь ко всей собравшейся за столом компании с напряженной улыбкой.
Элеонора уже двинулась прочь от стола, улыбка так и прилипла к губам, будто ее булавкой прикололи.
– Терапия, сами знаете, – пробормотала она, пытаясь одновременно пожать плечами и присесть в реверансе. – Ради этого мы тут и живем.
* * *
Что все это значило для Уилла? Его жена попала под влияние Беджера и подвергалась какой-то тайной терапии за пределами Санатория – вот и все, что он смог узнать. Пока он не задавал ей прямых вопросов. И еще Элеонора стала жестко контролировать свой аппетит. Уилл отнюдь не был сторонником жесткого контроля – он бы предпочел изжарить стейк и откупорить бутылочку бальзама Сирса, всеисцеляющей «Белой Звезды». Хотя, если бы не жесткий контроль над собой, он завтра же спалил бы Санаторий к чертовой матери и сбежал в Нью-Йорк на первом же поезде. А если и терпел, то исключительно ради Элеоноры. Потому что он ее любил.
Но неделю спустя, в вызолоченный солнцем день, садясь тайком в кэб, стоявший позади того экипажа, что выбрала жена, Уилл поневоле призадумался о том, не близится ли предел его любви. Выслеживает свою жену, будто преступницу. Он не пытался анализировать свои действия, но знал, что все это ужасно. Когда коляска тронулась с места, что-то у него внутри оборвалось.
– Куда? – поинтересовался кучер, заглядывая в окошко. Уилл, ощущая, как кишки у него в животе завязываются узлом, велел кучеру следовать за коляской, ехавшей впереди. Кэбмен одарил Уилла заговорщическим взглядом, отвернулся, смачно сплюнул на мостовую и легонько огрел кнутом выступающие лошадиные ягодицы.
Оба экипажа свернули направо на Вашингтон-стрит, затем налево на улицу Манчестер. По мере продвижения в город дома становились больше и красивее, из-под колес коляски выбегали тени, порой встречался автомобиль, сворачивающий за угол или стоящий одиноко под навесом, будто на выставке. Еще один поворот – налево, на улицу Джордан – и вот уже видна мутная река Каламазу. Экипаж Элеоноры замедлил движение перед горчично-желтым особняком в стиле Тюдор, с полированными коричневыми балками и ставнями того же цвета.
– Поезжайте вперед, – велел кэбмену Уилл и скорчился за занавеской, чтобы укрыться от глаз Элеоноры. – Только медленней, как можно медленней.
Кучер повиновался. Кэб Уилла прополз мимо экипажа Элеоноры, остановившегося на углу перед особняком. Проезжая, Уилл следил за силуэтом своей жены – вот она расплачивается, кэбмен спускается на мостовую, распахивает перед пассажиркой дверь экипажа. Движение коляски неумолимо увлекало Уилла вперед, но он, повернувшись на сиденье, глядя через плечо, все еще наблюдал за Элеонорой в заднее окошко. Она поднималась по дорожке к дому.
– Медленнее, – прошипел Уилл кучеру. Он успел разглядеть, как отворилась дверь дома и оттуда вышел мужчина – мелькнул монокль, будто карандашом нарисованная линия усов, и вот оба исчезли.
Уилл велел кэбмену в конце квартала завернуть за угол и сделать еще один круг. Подъезжая к особняку, кэб снова замедлил движение, и Уилл принялся изучать этот дом столь пристально, словно мог видеть сквозь стены. Когда особняк во второй раз скрылся из виду, Уилл наклонился вперед и спросил кучера, кто живет в этом доме.
Ерзая на сиденье, коротышка кэбмен с минуту обдумывал вопрос, ритмично сплевывая через плечо – ему понадобилось три или четыре плевка, чтобы освежить память. Обращаясь словно не к Уиллу, а вообще, в пространство, он ответил:
– Доктор.
– Вы знаете, как его зовут?
Вновь тот же процесс: прочистить глотку, откашляться, сплюнуть.
– Не-а. Я знаю одно: я вожу сюда этих хворых дамочек из Санатория, а иногда я отвожу их отсюда, это уж как случится, ну и вот… (очередной плевок, потом кучер утер рот рукавом и быстро взмахнул кнутом).
– Да?
– Ну, я не могу сказать, чего тут происходит, но что касается дамочек, они вроде как намного спокойнее, когда я их отвожу обратно, чем когда я их сюда доставляю. Так что похоже, это действует. Отбоя от них нет. В смысле, от дамочек.
Кэб двигался дальше; Уилл напряженно обдумывал полученную информацию. Выводы были малоутешительными. Вероятно, это очередное «прогрессивное» увлечение Элеоноры (вернее, сумасбродство). В таком случае, волноваться совершенно незачем. Не может же это оказаться опаснее синусоидальных ванн? Однако вдруг это и впрямь что-то вредное, извращенное, вызывающее наркотическое привыкание? Пусть другие леди толпой устремляются в коричневый особняк – это еще ничего не доказывает. Все эти постоянные обитательницы Санатория, ветераны вегетарианства, кидаются на все шарлатанские новинки и с готовностью подставляют свое тело очередной терапии. И кто вообще такой этот загадочный «доктор»? Если он так хорош, почему же в штате Санатория нет ни его самого, ни его последователей? И самое скверное: почему Элеонора решила сохранить все это в тайне от собственного мужа? Крайне подозрительно.
Погрузившись в эти размышления, Уилл не заметил, как кэбмен доставил его обратно в Санаторий, и очнулся только тогда, когда коляска уже сворачивала на круговую дорожку. Он поднял глаза – вот он высится, огромный, непоколебимый, Храм Здоровья, Истина и Путь, обретшие конкретную форму, воплотившиеся в камне. Колеса легко скользили по мостовой, и Уилл, покачиваясь в экипаже, с ужасом осознал: он возвращается домой. Он перестал быть Уильямом Фицроем Лайтбоди, проживающим на Парсонидж-лейн в Петерскилле, он превратился в чековую книжку, в члена Всеамериканского Общества Поджелудочной Железы, в идолопоклонника строжайшего контроля.
– Кэбмен! – отчаянно вскрикнул он, будто вынырнул со дна топкого пруда, едва выпутавшись из водорослей. – Увезите меня отсюда.
В ответ послышалась резкая гортанная команда, вожжи туго натянулись, и колеса прекратили свой бег.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141
– Ерунда! – припечатал Беджер, отметая его слова одним взмахом руки. – Сплошная болтовня, набор банальностей.
Миссис Тиндермарш сидела неподвижно, опустив голову, словно только что подверглась жестокому нападению. Харт-Джонс утратил интерес к разговору – эти сложности были не для его комариных мозгов – и вновь занялся едой. Миссис Хукстраттен откинулась на спинку стула и сосредоточенно наблюдала, уперев палец в подбородок. Уилл чувствовал себя лично задетым, он хотел довести спор до конца, готов был скинуть пиджак и колотить Беджера до тех пор, пока самодовольные маленькие глазки, будто вылепленные из грязи, не сделаются холодными, как два камушка. Но до этого не дошло. Элеонора, громко втянув в себя воздух, испуганно поднесла руку ко рту:
– Господи, Лайонел! Я же опаздываю к доктору! – вскрикнула она, поспешно подымаясь с места. – Прошу прощения, – пробормотала она, обращаясь ко всей собравшейся за столом компании с напряженной улыбкой.
Элеонора уже двинулась прочь от стола, улыбка так и прилипла к губам, будто ее булавкой прикололи.
– Терапия, сами знаете, – пробормотала она, пытаясь одновременно пожать плечами и присесть в реверансе. – Ради этого мы тут и живем.
* * *
Что все это значило для Уилла? Его жена попала под влияние Беджера и подвергалась какой-то тайной терапии за пределами Санатория – вот и все, что он смог узнать. Пока он не задавал ей прямых вопросов. И еще Элеонора стала жестко контролировать свой аппетит. Уилл отнюдь не был сторонником жесткого контроля – он бы предпочел изжарить стейк и откупорить бутылочку бальзама Сирса, всеисцеляющей «Белой Звезды». Хотя, если бы не жесткий контроль над собой, он завтра же спалил бы Санаторий к чертовой матери и сбежал в Нью-Йорк на первом же поезде. А если и терпел, то исключительно ради Элеоноры. Потому что он ее любил.
Но неделю спустя, в вызолоченный солнцем день, садясь тайком в кэб, стоявший позади того экипажа, что выбрала жена, Уилл поневоле призадумался о том, не близится ли предел его любви. Выслеживает свою жену, будто преступницу. Он не пытался анализировать свои действия, но знал, что все это ужасно. Когда коляска тронулась с места, что-то у него внутри оборвалось.
– Куда? – поинтересовался кучер, заглядывая в окошко. Уилл, ощущая, как кишки у него в животе завязываются узлом, велел кучеру следовать за коляской, ехавшей впереди. Кэбмен одарил Уилла заговорщическим взглядом, отвернулся, смачно сплюнул на мостовую и легонько огрел кнутом выступающие лошадиные ягодицы.
Оба экипажа свернули направо на Вашингтон-стрит, затем налево на улицу Манчестер. По мере продвижения в город дома становились больше и красивее, из-под колес коляски выбегали тени, порой встречался автомобиль, сворачивающий за угол или стоящий одиноко под навесом, будто на выставке. Еще один поворот – налево, на улицу Джордан – и вот уже видна мутная река Каламазу. Экипаж Элеоноры замедлил движение перед горчично-желтым особняком в стиле Тюдор, с полированными коричневыми балками и ставнями того же цвета.
– Поезжайте вперед, – велел кэбмену Уилл и скорчился за занавеской, чтобы укрыться от глаз Элеоноры. – Только медленней, как можно медленней.
Кучер повиновался. Кэб Уилла прополз мимо экипажа Элеоноры, остановившегося на углу перед особняком. Проезжая, Уилл следил за силуэтом своей жены – вот она расплачивается, кэбмен спускается на мостовую, распахивает перед пассажиркой дверь экипажа. Движение коляски неумолимо увлекало Уилла вперед, но он, повернувшись на сиденье, глядя через плечо, все еще наблюдал за Элеонорой в заднее окошко. Она поднималась по дорожке к дому.
– Медленнее, – прошипел Уилл кучеру. Он успел разглядеть, как отворилась дверь дома и оттуда вышел мужчина – мелькнул монокль, будто карандашом нарисованная линия усов, и вот оба исчезли.
Уилл велел кэбмену в конце квартала завернуть за угол и сделать еще один круг. Подъезжая к особняку, кэб снова замедлил движение, и Уилл принялся изучать этот дом столь пристально, словно мог видеть сквозь стены. Когда особняк во второй раз скрылся из виду, Уилл наклонился вперед и спросил кучера, кто живет в этом доме.
Ерзая на сиденье, коротышка кэбмен с минуту обдумывал вопрос, ритмично сплевывая через плечо – ему понадобилось три или четыре плевка, чтобы освежить память. Обращаясь словно не к Уиллу, а вообще, в пространство, он ответил:
– Доктор.
– Вы знаете, как его зовут?
Вновь тот же процесс: прочистить глотку, откашляться, сплюнуть.
– Не-а. Я знаю одно: я вожу сюда этих хворых дамочек из Санатория, а иногда я отвожу их отсюда, это уж как случится, ну и вот… (очередной плевок, потом кучер утер рот рукавом и быстро взмахнул кнутом).
– Да?
– Ну, я не могу сказать, чего тут происходит, но что касается дамочек, они вроде как намного спокойнее, когда я их отвожу обратно, чем когда я их сюда доставляю. Так что похоже, это действует. Отбоя от них нет. В смысле, от дамочек.
Кэб двигался дальше; Уилл напряженно обдумывал полученную информацию. Выводы были малоутешительными. Вероятно, это очередное «прогрессивное» увлечение Элеоноры (вернее, сумасбродство). В таком случае, волноваться совершенно незачем. Не может же это оказаться опаснее синусоидальных ванн? Однако вдруг это и впрямь что-то вредное, извращенное, вызывающее наркотическое привыкание? Пусть другие леди толпой устремляются в коричневый особняк – это еще ничего не доказывает. Все эти постоянные обитательницы Санатория, ветераны вегетарианства, кидаются на все шарлатанские новинки и с готовностью подставляют свое тело очередной терапии. И кто вообще такой этот загадочный «доктор»? Если он так хорош, почему же в штате Санатория нет ни его самого, ни его последователей? И самое скверное: почему Элеонора решила сохранить все это в тайне от собственного мужа? Крайне подозрительно.
Погрузившись в эти размышления, Уилл не заметил, как кэбмен доставил его обратно в Санаторий, и очнулся только тогда, когда коляска уже сворачивала на круговую дорожку. Он поднял глаза – вот он высится, огромный, непоколебимый, Храм Здоровья, Истина и Путь, обретшие конкретную форму, воплотившиеся в камне. Колеса легко скользили по мостовой, и Уилл, покачиваясь в экипаже, с ужасом осознал: он возвращается домой. Он перестал быть Уильямом Фицроем Лайтбоди, проживающим на Парсонидж-лейн в Петерскилле, он превратился в чековую книжку, в члена Всеамериканского Общества Поджелудочной Железы, в идолопоклонника строжайшего контроля.
– Кэбмен! – отчаянно вскрикнул он, будто вынырнул со дна топкого пруда, едва выпутавшись из водорослей. – Увезите меня отсюда.
В ответ послышалась резкая гортанная команда, вожжи туго натянулись, и колеса прекратили свой бег.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141