Это бы еще ничего, но господин, сидевший сразу за Уиллом, ужасно кряхтел и скрипел зубами, да к тому же все время стукался лбом о спинку стула Уилла. А тот, что сидел слева, без умолку нес противным, визгливым голосом всякую чушь про ненадежность фондового рынка. Отсидев свое на стуле, Лайтбоди подвергся обработке раздельными вибраторами для пальцев рук и ног, а после этого еще угодил на вибротабурет, вибростол и виброкровать. К тому времени, когда сеанс вибротерапии наконец закончился, все вокруг – и стены, и шторы, и лампы – тряслось у него перед глазами. Уилл, поддерживаемый под ручку сестрой Грейвс, минут пять ковылял взад-вперед по коридору, прежде чем мир угомонился и обрел былую незыблемость.
Последним из утренних испытаний перед тем, как сестра Грейвс запеленала его в одеяло и уложила отдыхать на выстуженную веранду, было посещение электротерапевтического отделения. Там пациентов подвергали электрошоковому лечению для того, чтобы стимулировать или, наоборот, нейтрализовать работу отдельных групп мышц и нервов, в зависимости от симптомов и назначений врача. Уиллу предписали «горячую перчатку», а после этого – получасовое лежание в синусоидной ванне. Лайтбоди входил в кабинет, не ожидая ничего хорошего. Во-первых, он ужасно устал от всех этих издевательств. Во-вторых, название «горячая перчатка» звучало подозрительно. В-третьих, он всегда терпеть не мог публичных бань, плавательных бассейнов и прочих мест, где люди выставляют напоказ свои телеса: обезьяноподобные мужчины с шерстью, растущей в самых неожиданных местах; женщины, похожие на какие-то тыквы в своих мешковатых купальных костюмах. В период ухаживания и в первые годы брака Уилл и Элеонора ходили на Гудзон купаться, однако непременно выбирали такое место, где, кроме них, никого не было. В школе, конечно, от общей бани было не уклониться, так что Уилл за восемь лет обучения в Подготовительной школе для мальчиков (Нью-Милфорд, штат Коннектикут) вполне вкусил прелестей возни с другими голыми мальчишками. Это ему совсем не понравилось. Но школа есть школа, а теперь он – человек взрослый. С какой стати он будет раздеваться в присутствии посторонних людей? И с какой стати он должен смотреть, как в его присутствии раздеваются посторонние люди?
Однако сеанс электротерапии оказался приятным сюрпризом. Во-первых, Лайтбоди не увидел в кабинете бородатых и волосатых уродов в набедренных повязках – вроде тех, что бродили вокруг мужского бассейна, куда Ральф на минутку завел Уилла во время экскурсии по Санаторию. В зале вообще не оказалось дам или господ в неглиже. Служитель был в костюме, рубашке, воротничке и галстуке, как положено джентльмену. Он отвел Уилла в отдельную кабинку, попросил снять рубашку и лечь на обитый войлоком стол, под белейшую накрахмаленную простыню. «Горячая перчатка» тоже не представляла собой ничего страшного – наоборот, была не лишена приятности. Это приспособление стимулировало мышцы поясницы и многострадального живота Лайтбоди. Напряжение было минимальным и лишь приятно нагревало кожу. Потом Уилла попросили надеть рубашку, закатать рукава и брюки и опустить кисти и ступни в специальные емкости, которые, собственно, и являлись синусоидными ваннами.
Лайтбоди ничему не перечил. Все это было бы вполне сносно, если бы не присутствие еще одного пациента. Правда, не чужака, а знакомого, но такого знакомого, без общества которого Уилл охотно бы обошелся, – Хомера Претца. Их посадили рядышком, Уилла и этого промышленного магната. Совершенно одинаковые кресла, возле каждого – четыре белых ведра и паутина электрических проводов, носителей целительного заряда.
– Лайтбоди, это вы! – воскликнул Хомер Претц и крепко пожал Уиллу руку своей влажной пятерней. – Ударяете по синусоидам? – осведомился он и, понизив голос, прибавил: – Честно говоря, эта штука мне не очень-то нравится. Как будто муравьи ползают по ногам. А хуже всего приходится причиндалам. Не то чтобы больно, ничего особенного, но время от времени перекашивает физиономию.
Он тяжело вздохнул, скинул халат и выставил напоказ огромное брюхо, сплошь покрытое черными волосами, да еще прошелся в набедренной повязке взад-вперед, словно давая Уиллу возможность полюбоваться своей неописуемой красотой. Потом наконец сел: поставил сначала одну бледную, как бы не вполне живую, ногу в ведро, потом вторую.
– Ma что только не по пойдешь ради здоровья, правда? – прошептал он, подмигнув соседу.
Ответить Лайтбоди не успел, потому что в это самое время служитель – тот самый, в строгом темном костюме, – повернул переключатель, где-то в недрах Санатория зажужжал большой электрогенератор, и маленькие колючие разряды тока стали пощипывать, покусывать, покалывать кожу. Уилл счел, что на муравьев это совсем не похоже. Он закрыл глаза, смирившись со своей участью, и представил, что его усталые ноги опущены в пруд, где прорва маленьких голодных рыбок дергает его за волоски и собирается им полакомиться живьем.
* * *
В субботу, когда у Уилла наконец закончилась расслабляющая диета, Шеф устроил традиционный «банкет вновь прибывших», подготовленный светским отделом Санатория. На этом общественном мероприятии новые пациенты должны были предстать перед самыми знаменитыми из старожилов – таковых насчитывалось человек сто. Уилл и Элеонора получили общее приглашение, как и подобает мужу и жене, любовным партнерам, обитателям красивого кирпичного дома, который построил для молодой четы Лайтбоди-старший на улице Парсонидж-лейн. Элеонора даже согласилась произнести небольшую речь о деятельности петерскиллского дамского общества «За здоровый образ жизни».
Уилл был на седьмом небе. Мало того что ему наконец представилась возможность побыть с женой и щегольнуть ее умом и красотой перед всеми этими недужными миллионерами, так еще и настало долгожданное расставание с этим чертовым псиллиумом и водорослями.
Конечно, тут тоже не обошлось без терний. Вместо прежней диеты назначили новую, молочную. После утренней клизмы Лайтбоди должен был выпивать четыре унции чистейшего цельного молока, производимого на санаторской ферме, где коров дважды в день чистили пылесосом, чтобы в молоко, упаси боже, не попало волоска или соринки. В течение дня Уилл должен был выпивать все те же четыре унции с интервалом в пятнадцать минут, а ночью ему делали поблажку: достаточно было стакана молока раз в час. Эта диета не ограничивалась временными рамками – доктор Келлог и доктор Линниман сами решат, когда ее прекратить.
Все бы ничего, но Лайтбоди никогда, даже в раннем детстве, не испытывал особого пристрастия к молоку. Последние пятнадцать лет он вообще к нему не прикасался – разве что изредка выпивал молочный коктейль или добавлял капельку-другую в утренний кофе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141
Последним из утренних испытаний перед тем, как сестра Грейвс запеленала его в одеяло и уложила отдыхать на выстуженную веранду, было посещение электротерапевтического отделения. Там пациентов подвергали электрошоковому лечению для того, чтобы стимулировать или, наоборот, нейтрализовать работу отдельных групп мышц и нервов, в зависимости от симптомов и назначений врача. Уиллу предписали «горячую перчатку», а после этого – получасовое лежание в синусоидной ванне. Лайтбоди входил в кабинет, не ожидая ничего хорошего. Во-первых, он ужасно устал от всех этих издевательств. Во-вторых, название «горячая перчатка» звучало подозрительно. В-третьих, он всегда терпеть не мог публичных бань, плавательных бассейнов и прочих мест, где люди выставляют напоказ свои телеса: обезьяноподобные мужчины с шерстью, растущей в самых неожиданных местах; женщины, похожие на какие-то тыквы в своих мешковатых купальных костюмах. В период ухаживания и в первые годы брака Уилл и Элеонора ходили на Гудзон купаться, однако непременно выбирали такое место, где, кроме них, никого не было. В школе, конечно, от общей бани было не уклониться, так что Уилл за восемь лет обучения в Подготовительной школе для мальчиков (Нью-Милфорд, штат Коннектикут) вполне вкусил прелестей возни с другими голыми мальчишками. Это ему совсем не понравилось. Но школа есть школа, а теперь он – человек взрослый. С какой стати он будет раздеваться в присутствии посторонних людей? И с какой стати он должен смотреть, как в его присутствии раздеваются посторонние люди?
Однако сеанс электротерапии оказался приятным сюрпризом. Во-первых, Лайтбоди не увидел в кабинете бородатых и волосатых уродов в набедренных повязках – вроде тех, что бродили вокруг мужского бассейна, куда Ральф на минутку завел Уилла во время экскурсии по Санаторию. В зале вообще не оказалось дам или господ в неглиже. Служитель был в костюме, рубашке, воротничке и галстуке, как положено джентльмену. Он отвел Уилла в отдельную кабинку, попросил снять рубашку и лечь на обитый войлоком стол, под белейшую накрахмаленную простыню. «Горячая перчатка» тоже не представляла собой ничего страшного – наоборот, была не лишена приятности. Это приспособление стимулировало мышцы поясницы и многострадального живота Лайтбоди. Напряжение было минимальным и лишь приятно нагревало кожу. Потом Уилла попросили надеть рубашку, закатать рукава и брюки и опустить кисти и ступни в специальные емкости, которые, собственно, и являлись синусоидными ваннами.
Лайтбоди ничему не перечил. Все это было бы вполне сносно, если бы не присутствие еще одного пациента. Правда, не чужака, а знакомого, но такого знакомого, без общества которого Уилл охотно бы обошелся, – Хомера Претца. Их посадили рядышком, Уилла и этого промышленного магната. Совершенно одинаковые кресла, возле каждого – четыре белых ведра и паутина электрических проводов, носителей целительного заряда.
– Лайтбоди, это вы! – воскликнул Хомер Претц и крепко пожал Уиллу руку своей влажной пятерней. – Ударяете по синусоидам? – осведомился он и, понизив голос, прибавил: – Честно говоря, эта штука мне не очень-то нравится. Как будто муравьи ползают по ногам. А хуже всего приходится причиндалам. Не то чтобы больно, ничего особенного, но время от времени перекашивает физиономию.
Он тяжело вздохнул, скинул халат и выставил напоказ огромное брюхо, сплошь покрытое черными волосами, да еще прошелся в набедренной повязке взад-вперед, словно давая Уиллу возможность полюбоваться своей неописуемой красотой. Потом наконец сел: поставил сначала одну бледную, как бы не вполне живую, ногу в ведро, потом вторую.
– Ma что только не по пойдешь ради здоровья, правда? – прошептал он, подмигнув соседу.
Ответить Лайтбоди не успел, потому что в это самое время служитель – тот самый, в строгом темном костюме, – повернул переключатель, где-то в недрах Санатория зажужжал большой электрогенератор, и маленькие колючие разряды тока стали пощипывать, покусывать, покалывать кожу. Уилл счел, что на муравьев это совсем не похоже. Он закрыл глаза, смирившись со своей участью, и представил, что его усталые ноги опущены в пруд, где прорва маленьких голодных рыбок дергает его за волоски и собирается им полакомиться живьем.
* * *
В субботу, когда у Уилла наконец закончилась расслабляющая диета, Шеф устроил традиционный «банкет вновь прибывших», подготовленный светским отделом Санатория. На этом общественном мероприятии новые пациенты должны были предстать перед самыми знаменитыми из старожилов – таковых насчитывалось человек сто. Уилл и Элеонора получили общее приглашение, как и подобает мужу и жене, любовным партнерам, обитателям красивого кирпичного дома, который построил для молодой четы Лайтбоди-старший на улице Парсонидж-лейн. Элеонора даже согласилась произнести небольшую речь о деятельности петерскиллского дамского общества «За здоровый образ жизни».
Уилл был на седьмом небе. Мало того что ему наконец представилась возможность побыть с женой и щегольнуть ее умом и красотой перед всеми этими недужными миллионерами, так еще и настало долгожданное расставание с этим чертовым псиллиумом и водорослями.
Конечно, тут тоже не обошлось без терний. Вместо прежней диеты назначили новую, молочную. После утренней клизмы Лайтбоди должен был выпивать четыре унции чистейшего цельного молока, производимого на санаторской ферме, где коров дважды в день чистили пылесосом, чтобы в молоко, упаси боже, не попало волоска или соринки. В течение дня Уилл должен был выпивать все те же четыре унции с интервалом в пятнадцать минут, а ночью ему делали поблажку: достаточно было стакана молока раз в час. Эта диета не ограничивалась временными рамками – доктор Келлог и доктор Линниман сами решат, когда ее прекратить.
Все бы ничего, но Лайтбоди никогда, даже в раннем детстве, не испытывал особого пристрастия к молоку. Последние пятнадцать лет он вообще к нему не прикасался – разве что изредка выпивал молочный коктейль или добавлял капельку-другую в утренний кофе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141