— Теперь другие времена. Мы должны исполнять свой долг, — сказала она, глядя ему в глаза.
Зрачки Дины расширились. На левом зрачке у нее было янтарное пятнышко. Ее свинцово-голубые глаза были так холодны, что Фома ощутил почти телесную боль. Эти глаза завораживали его. Он не мог сдвинуться с места. Хотя она ясно дала понять, чтобы он пропустил ее. Фома не смел прикоснуться к ней, а ведь она стояла так близко, что их разделяла только одежда и кожа.
Дина как будто что-то вспомнила. Подняла руку и погладила Фому по небритой щеке. Влажной от жары, волнения и стыда.
— Что было, то прошло, — равнодушно сказала она. — Но ездить верхом ты умеешь.
В тот же день Дина, с еще мокрыми после купания волосами, уже ехала с Фомой верхом по распадку.
Несколько раз она так осаживала Вороного, что ее нога касалась ноги Фомы.
Осень уже напоминала о себе. Лес пожелтел, и осина стояла словно охваченная пламенем.
Фома больше не смел досаждать Дине. Он бы не выдержал ее второго отказа в один и тот же день.
Но огонь в нем не погас. Фома спал беспокойно, он не мог бы пересказать в людской свои сны.
То он замирал во время работы, вдруг уловив ее запах. То ему казалось, что Дина стоит у него за спиной, и он резко оборачивался. Но ее там не было.
А тем временем кипрей затеплил свои красно-фиолетовые свечи по придорожным канавам и пустошам.
Птенцы давно научились летать. Резкие крики чаек и крачек, которыми они встречали лодки с сайдой, сменились ленивой воркотней. И колодцы начали высыхать.
ГЛАВА 4
Кто украдет человека и продаст его, или найдется он в руках у него, то должно предать его смерти.
Исход, 21:16
Дина перестала прятаться от людей, но матушка Карен с растущей тревогой замечала, что в то же время она вернулась к своим неприличным повадкам и вела себя неподобающим образом.
Посторонних Дина всегда приводила в смятение. Она держалась как богатый, имеющий вес барин. Если у нее возникало такое желание, она, не моргнув глазом, выкуривала после обеда сигару. Она словно нарочно вела себя вызывающе.
Если мужчины удалялись в курительную, Дина невозмутимо шла вместе с ними.
Скрестив ноги, она лежала на кушетке. Рука с сигарой лениво покоилась на плюше.
Ей ничего не стоило сбросить башмаки.
Говорила она немного. Редко принимала участие в спорах, но делала короткие замечания, если ей казалось, что это необходимо.
Под ее внимательным взглядом мужчины чувствовали себя скованно. Вечера с сигарой и стаканом пунша стали уже не такими приятными, как раньше.
Присутствие Дины и выражение ее лица раздражали мужчин. Но она была тут хозяйка, и никто не смел даже намекнуть ей, что ее присутствие мешает. Отделаться от нее было не так-то просто.
Общество Дины было равносильно обществу пастора. К ней нельзя было повернуться спиной, нельзя было при ней рассказать пикантную историю.
Дина сидела со своей обычной усмешкой и внимательно слушала. Мужчины терялись — им не хотелось предстать перед ней в невыгодном свете.
Особенно неприятно было, когда она прерывала говорящего, чтобы поправить цифры или даты, напомнить, что и когда было выгодно в торговле или о чем писали газеты.
Вначале мужчины надеялись, что Дина уйдет, если услышит плач Вениамина. Но Дина и бровью не вела.
В конце концов Нильс не выдержал. Теперь он предпочитал пить пунш у себя в конторе. Во всяком случае, в одном из углов он оборудовал нечто вроде салона.
Но Дина не допустила, чтобы от нее отделались таким образом. Она, как Аргус, проверяла все конторские счета. И тоже пила в конторе пунш.
Однажды, когда Вениамину исполнился год, Дина застала Стине, кормившую мальчика, всю в слезах.
Слезы бежали ручьем. Стине даже не всхлипывала. Вениамин сосал, глядя на кормилицу. Время от времени он жмурился — он уже понял, что слеза может попасть ему в глаз.
Вообще-то сосал он только потому, что это доставляло ему удовольствие и чтобы чувствовать близость Стине, молока у нее уже почти не было. Матушка Карен удивлялась, что оно у нее давно не пропало. После долгих уговоров Стине поведала Дине свое горе.
Она позволила увлечь себя и попалась. Не думала, что забеременеет, пока кормит. Но видно, это старое правило не годится для таких, как она.
Стине долго не говорила, кто отец ее ребенка. Но Дина не сдавалась:
— Если ты не назовешь его, я не смогу оставить тебя в Рейнснесе. Он должен загладить свою вину.
— Это невозможно, — плакала Стине.
— Почему?
— Он не простой человек.
— Значит, он не из Рейнснеса? Стине продолжала плакать.
— Он из Страндстедета?
Стине всхлипнула и покачала головой.
— Из Сандторга?
Дина продолжала допрос, пока не узнала то, что ей уже и так стало ясно. Отцом ребенка был Нильс. Он не только пил пунш в своем салоне.
— Я слышала, ты собираешься стать отцом?
Дина прикрыла за собой дверь конторы и подбоченилась. Нильс сидел за большим дубовым столом.
Он поднял голову. Взгляд его погас. Он не мог смотреть ей в глаза.
Потом сделал вид, что не понимает, о чем она говорит.
Его задыхающиеся слова текли как сахарный песок из дырявого мешка.
— Это сущая клевета! — твердо заявил он.
— Ты уже не так молод, Нильс, и должен отвечать за свои поступки. Это ты и без меня знаешь. От Святого Духа детей не бывает. По крайней мере в наших краях. Другое дело — у иудеев. И то это особый случай. Как я понимаю, ты соблазнил Стине здесь, в конторе?..
Нильс встал на дыбы, не дав ей договорить. Оба горячились и перебивали друг друга.
Наконец глаза Дины сверкнули. К бешенству и презрению прибавилась даже какая-то радость.
Дина медленно подошла к письменному столу. Она пристально глядела на Нильса. Склонилась над ним и положила руку ему на плечо. Голос ее напоминал мурлыканье кошки, гревшейся на солнце.
— Ты взрослый человек, Нильс, и в состоянии сделать выбор. Либо ты ведешь Стине под венец, либо уезжаешь из Рейнснеса по-хорошему. Получишь жалованье за полгода вперед.
Нильс похолодел. Он давно предчувствовал, что Дина только и ждет случая, чтобы избавиться от него. Понял он это, когда она начала рыться в его накладных.
— Ты хочешь прогнать меня из усадьбы Ингеборг! — Он был так взволнован, что даже не позволил себе никакой грубости.
— Вспомни, когда Ингеборг владела усадьбой! — презрительно фыркнула Дина.
— Вот увидишь, я напишу Юхану!
— И не забудь сообщить ему, что через полгода станешь отцом и весь позор хочешь взвалить на Стине. Вряд ли Юхан, который вот-вот станет пастором, сочтет такой поступок достойным мужчины!
Она спокойно повернулась и пошла к двери.
— Вечером скажешь мне о своем решении. — Она даже не обернулась. Осторожно прикрыла за собой дверь и приветливо кивнула служанке из лавки, которая, навострив уши, стояла подозрительно близко от двери.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119