Разворачивайтесь, только не спешите. Осторожней, не разбейте стекло!
Наконец все было сделано так, как она хотела. Дина помогла ей подняться наверх, чтобы она могла все увидеть своими глазами.
Может, виной тому был возраст, но матушке Карен показалась, что комната стала меньше и в длину и в ширину.
Дина же прямо заявила, что дорогая мебель, которая, по мнению матушки Карен, приличествует пастору, слишком громоздка для мансарды Рейнснеса. Для такой мебели мансарду следовало бы перестроить.
Матушка Карен прикусила язык и опустилась на стул, стоявший у двери. Наконец она проговорила еле слышно:
— Ему бы следовало отдать залу…
Дина не ответила. Подбоченясь, она оглядывала комнату.
— У него будет стол, что стоял в зале, и стул к нему. Их мы поставим рядом с книжным шкафом. А тисненые стулья унесем обратно туда, где они стояли.
Растерянный взгляд матушки Карен метался от стены к стене.
— Да, комната слишком мала.
— Так ведь он же не будет сидеть здесь все время. В его распоряжении будет весь дом. А здесь у него — книжный шкаф, стол, стул и кровать. По-моему, этого достаточно, если ему захочется поработать в одиночестве.
Так все и осталось. Хотя матушка Карен считала, что вернувшемуся домой богослову следовало отдать залу.
С юго-запада принесло дождь.
Четыре лиственницы, обступившие старую голубятню, пластали по ветру свои мягкие лапы.
Розовые кусты Ингеборг, точно дрессированные, покорно терпели непогоду у стен дома и вокруг беседки. Гордость матушки Карен — клумба с лилиями выглядела так, словно ее несколько часов продержали в крепком растворе щелочи.
Плита на кухне трижды гасла. Олине поминала и Судный день, и геенну огненную, плакала и причитала.
Служанки носились по дому, забыв, что и в какой последовательности им следует делать. Бывало, что Олине раза два в год теряла рассудок, но с каждым разом все больше.
Андерс забежал за кухню, он только что распорядился убрать лодки в сараи и хотел выпить кофе.
Увидев, что там творится, он добродушно заметил:
— Не беда, Олине. Если ты когда-нибудь и лопнешь пополам от злости, тебя хватит на обе половины!
— Но у каждой будет только по одной руке и ноге. Не мешайся под ногами, щенок! — сердито ответила она и бросила в него деревянным башмаком.
Но кофе он получил. Таков был закон. И принес за это две охапки березового хвороста на растопку.
Работники убрали лодки и теперь закрепляли на причалах все, что осталось непривязанным.
На флагштоке висел жалкий обрывок флага, большую его часть унесло ветром. Этот обрывок можно было принять за издевательский пиратский флаг.
Но хуже всего был дождь. Он так стучал по крыше и водостокам, что действовал на нервы матушке Карен.
В людской протекла крыша. Служанки и работники бегали с ведрами и ушатами, спасая от воды постели и укладки.
Фома плашмя лежал на крыше, пытаясь залатать дыру, но ему пришлось отказаться от этой затеи.
В проливе уже несколько часов пыхтел «Принц Густав», но все не мог приблизиться к Рейнснесу.
Люди, отрываясь от своих занятий, то и дело поглядывали в его сторону. Никак «Принц Густав» припадает на один бок? Да, похоже на то.
Шли жаркие споры, поднимать ли поврежденный флаг. Запасного в Рейнснесе не оказалось. Матушка Карен была решительно против. Никто не виноват, что непогода унесла с собой половину флага, но такой флаг на флагштоке будет выглядеть как оскорбление.
Нильс хотел послать Фому к одному из арендаторов, чтобы взять флаг взаймы.
Но Дина воспротивилась. Прежде чем Фома вернется, Юхан будет уже дома — и флаг не понадобится.
Вениамин несколько раз выбегал на улицу посмотреть, где пароход, и каждый раз его приходилось переодевать во все сухое.
Не выдержав, Олине крикнула на весь дом, что мальчишка дикарь и Стине должна лучше следить за ним.
Высоким звонким голосом Вениамин крикнул ей в ответ:
— Нет, Олине, я не дикарь! Я язычник!
Ханна серьезно кивала, выражая свое согласие, и помогала Вениамину расстегивать многочисленные пуговицы. Их любовь и дружба были незыблемы. Ханна как тень ходила за Вениамином. Если он падал в ручей, падала в ручей и Ханна. Если Вениамин разбивал колено, плакала за него Ханна. Когда Олине назвала его язычником, Ханна подняла рев и не успокоилась до тех пор, пока Олине не назвала язычницей и ее.
Из дверей, окон и щелей летели звуки виолончели. И уносились прочь, подхваченные шквалами ветра.
Дождь, как водяная арфа, выводил свою мелодию.
Дина была несокрушимой скалой, тогда как весь дом, перевернутый вверх дном, и вся усадьба крутились и пенились, точно сливки в маслобойке. Она не вмешивалась в эту неразбериху. Хаос как будто не касался ее.
Людям необходимо порой испытывать сильные чувства. Когда пароход был уже почти у берега, Дину стали звать вниз. Слышались топот на лестнице, хруст ракушек на дорожках, звон посуды в кухне и в буфетной, хлопанье дверей.
Наконец в доме все стихло — на берегу приветствовали сына Иакова. Далекие крики «Ура!» и гудок парохода долетали сюда вместе с ветром и слышались довольно отчетливо.
Дина словно только этого и ждала. Чтобы спуститься по аллее и приветственно помахать рукой. Не смешиваясь ни с кем. Может, ей хотелось встретить его одной, чтобы понять, каким он стал.
Но все получилось совсем не так, как ждали, хотя люди уже смирились и с непогодой, и с опозданием парохода.
«Принц Густав» издал привычный гудок, собираясь следовать дальше. Андерс и Нильс сами встречали на шлюпке возвратившегося наконец домой сына Иакова. Один из работников схватил шлюпку за нос и провел ее между камней.
Дождь временно затих. Дина остановилась в дверях и смотрела вниз, на аллею.
Юхан, стоя среди своих сундуков, с улыбкой поднял шляпу и приветствовал людей, толпившихся между камнями и причалами. Рядом с ним стоял смуглый высокий человек в кожаной шляпе.
По всему берегу, рвущиеся вместе с ветром на север, пестрели платки, шали и юбки. По разъяренным небесам неслись тучи.
Неожиданно ударила молния. Вспыхнуло пламя. Красное, жирное, злобное.
— На хлеве крыша горит! — крикнул кто-то из работников.
Люди забегали, все смешалось.
Богослов богословом, «Принц Густав» «Принцем Густавом», они и сами как-нибудь обойдутся.
Толкая друг друга, люди со всех ног бросились к хлеву.
Фома первым оказался с топором на коньке крыши. Черный от сажи, он с бешенством рубил загоревшиеся доски и сбрасывал их вниз, по земле рассыпались искры. Никто не знал, откуда у Фомы такое проворство и сила. Никто не учил его, что ему делать.
Неожиданно в толпе возникла Дина, она властно отдавала короткие приказы:
— Андерс, выводи животных! Сперва лошадей! Нильс, давай мокрый парус на сено! Эверт, принеси еще топоры! Гудмунд, закрой загон!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119
Наконец все было сделано так, как она хотела. Дина помогла ей подняться наверх, чтобы она могла все увидеть своими глазами.
Может, виной тому был возраст, но матушке Карен показалась, что комната стала меньше и в длину и в ширину.
Дина же прямо заявила, что дорогая мебель, которая, по мнению матушки Карен, приличествует пастору, слишком громоздка для мансарды Рейнснеса. Для такой мебели мансарду следовало бы перестроить.
Матушка Карен прикусила язык и опустилась на стул, стоявший у двери. Наконец она проговорила еле слышно:
— Ему бы следовало отдать залу…
Дина не ответила. Подбоченясь, она оглядывала комнату.
— У него будет стол, что стоял в зале, и стул к нему. Их мы поставим рядом с книжным шкафом. А тисненые стулья унесем обратно туда, где они стояли.
Растерянный взгляд матушки Карен метался от стены к стене.
— Да, комната слишком мала.
— Так ведь он же не будет сидеть здесь все время. В его распоряжении будет весь дом. А здесь у него — книжный шкаф, стол, стул и кровать. По-моему, этого достаточно, если ему захочется поработать в одиночестве.
Так все и осталось. Хотя матушка Карен считала, что вернувшемуся домой богослову следовало отдать залу.
С юго-запада принесло дождь.
Четыре лиственницы, обступившие старую голубятню, пластали по ветру свои мягкие лапы.
Розовые кусты Ингеборг, точно дрессированные, покорно терпели непогоду у стен дома и вокруг беседки. Гордость матушки Карен — клумба с лилиями выглядела так, словно ее несколько часов продержали в крепком растворе щелочи.
Плита на кухне трижды гасла. Олине поминала и Судный день, и геенну огненную, плакала и причитала.
Служанки носились по дому, забыв, что и в какой последовательности им следует делать. Бывало, что Олине раза два в год теряла рассудок, но с каждым разом все больше.
Андерс забежал за кухню, он только что распорядился убрать лодки в сараи и хотел выпить кофе.
Увидев, что там творится, он добродушно заметил:
— Не беда, Олине. Если ты когда-нибудь и лопнешь пополам от злости, тебя хватит на обе половины!
— Но у каждой будет только по одной руке и ноге. Не мешайся под ногами, щенок! — сердито ответила она и бросила в него деревянным башмаком.
Но кофе он получил. Таков был закон. И принес за это две охапки березового хвороста на растопку.
Работники убрали лодки и теперь закрепляли на причалах все, что осталось непривязанным.
На флагштоке висел жалкий обрывок флага, большую его часть унесло ветром. Этот обрывок можно было принять за издевательский пиратский флаг.
Но хуже всего был дождь. Он так стучал по крыше и водостокам, что действовал на нервы матушке Карен.
В людской протекла крыша. Служанки и работники бегали с ведрами и ушатами, спасая от воды постели и укладки.
Фома плашмя лежал на крыше, пытаясь залатать дыру, но ему пришлось отказаться от этой затеи.
В проливе уже несколько часов пыхтел «Принц Густав», но все не мог приблизиться к Рейнснесу.
Люди, отрываясь от своих занятий, то и дело поглядывали в его сторону. Никак «Принц Густав» припадает на один бок? Да, похоже на то.
Шли жаркие споры, поднимать ли поврежденный флаг. Запасного в Рейнснесе не оказалось. Матушка Карен была решительно против. Никто не виноват, что непогода унесла с собой половину флага, но такой флаг на флагштоке будет выглядеть как оскорбление.
Нильс хотел послать Фому к одному из арендаторов, чтобы взять флаг взаймы.
Но Дина воспротивилась. Прежде чем Фома вернется, Юхан будет уже дома — и флаг не понадобится.
Вениамин несколько раз выбегал на улицу посмотреть, где пароход, и каждый раз его приходилось переодевать во все сухое.
Не выдержав, Олине крикнула на весь дом, что мальчишка дикарь и Стине должна лучше следить за ним.
Высоким звонким голосом Вениамин крикнул ей в ответ:
— Нет, Олине, я не дикарь! Я язычник!
Ханна серьезно кивала, выражая свое согласие, и помогала Вениамину расстегивать многочисленные пуговицы. Их любовь и дружба были незыблемы. Ханна как тень ходила за Вениамином. Если он падал в ручей, падала в ручей и Ханна. Если Вениамин разбивал колено, плакала за него Ханна. Когда Олине назвала его язычником, Ханна подняла рев и не успокоилась до тех пор, пока Олине не назвала язычницей и ее.
Из дверей, окон и щелей летели звуки виолончели. И уносились прочь, подхваченные шквалами ветра.
Дождь, как водяная арфа, выводил свою мелодию.
Дина была несокрушимой скалой, тогда как весь дом, перевернутый вверх дном, и вся усадьба крутились и пенились, точно сливки в маслобойке. Она не вмешивалась в эту неразбериху. Хаос как будто не касался ее.
Людям необходимо порой испытывать сильные чувства. Когда пароход был уже почти у берега, Дину стали звать вниз. Слышались топот на лестнице, хруст ракушек на дорожках, звон посуды в кухне и в буфетной, хлопанье дверей.
Наконец в доме все стихло — на берегу приветствовали сына Иакова. Далекие крики «Ура!» и гудок парохода долетали сюда вместе с ветром и слышались довольно отчетливо.
Дина словно только этого и ждала. Чтобы спуститься по аллее и приветственно помахать рукой. Не смешиваясь ни с кем. Может, ей хотелось встретить его одной, чтобы понять, каким он стал.
Но все получилось совсем не так, как ждали, хотя люди уже смирились и с непогодой, и с опозданием парохода.
«Принц Густав» издал привычный гудок, собираясь следовать дальше. Андерс и Нильс сами встречали на шлюпке возвратившегося наконец домой сына Иакова. Один из работников схватил шлюпку за нос и провел ее между камней.
Дождь временно затих. Дина остановилась в дверях и смотрела вниз, на аллею.
Юхан, стоя среди своих сундуков, с улыбкой поднял шляпу и приветствовал людей, толпившихся между камнями и причалами. Рядом с ним стоял смуглый высокий человек в кожаной шляпе.
По всему берегу, рвущиеся вместе с ветром на север, пестрели платки, шали и юбки. По разъяренным небесам неслись тучи.
Неожиданно ударила молния. Вспыхнуло пламя. Красное, жирное, злобное.
— На хлеве крыша горит! — крикнул кто-то из работников.
Люди забегали, все смешалось.
Богослов богословом, «Принц Густав» «Принцем Густавом», они и сами как-нибудь обойдутся.
Толкая друг друга, люди со всех ног бросились к хлеву.
Фома первым оказался с топором на коньке крыши. Черный от сажи, он с бешенством рубил загоревшиеся доски и сбрасывал их вниз, по земле рассыпались искры. Никто не знал, откуда у Фомы такое проворство и сила. Никто не учил его, что ему делать.
Неожиданно в толпе возникла Дина, она властно отдавала короткие приказы:
— Андерс, выводи животных! Сперва лошадей! Нильс, давай мокрый парус на сено! Эверт, принеси еще топоры! Гудмунд, закрой загон!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119