Повесился.
— Не знаю… Поэтому я и принесла тебе карту.
— А вот я знаю, Стине, почему он повесился. И к тебе это не имеет никакого отношения!
— Люди говорят, что это мое колдовство довело его до могилы.
— У людей язык как помело! — рявкнула Дина.
— Но иногда… они бывают правы…
— Нет!
— Откуда ты знаешь?
— У него были свои причины. Никто, кроме меня, о них не знает. Он не мог больше жить здесь.
— Потому что хотел жениться на тебе? — спросила вдруг Стине.
— Он хотел владеть Рейнснесом! Это единственное, что у нас с ним было общего!
Глаза их встретились. Дина кивнула.
— Ты умеешь колдовать, Стине?
— Не знаю… — ответила Стине едва слышно.
— Тогда, значит, мы с тобой заодно, — сказала Дина. — И пусть люди поостерегутся! Правда?
Стине смотрела на нее во все глаза:
— Ты и впрямь так думаешь?
— Да!
— Понимаешь… бывают силы…
— Я знаю. Если бы не эти силы, нам бы не победить.
— Меня они спасли…
— Спасли? Каким образом?
— Это все дьявол…
— Дьявол не занимается такими пустяками, Стине. Спроси хоть у матушки Карен.
— Нильс повесился, какие же это пустяки!
— Ты жалеешь Нильса?
— Не знаю.
— Это хорошо, даже если ты жалеешь человека, который повесился.
— Может быть.
— Я думаю, что твоя жалость спасет его во всех отношениях. Значит, он повесился не напрасно.
— Ты правда так думаешь?
— Да. Одно доброе дело Нильс, во всяком случае, сделал. Поэтому я и просила тебя прийти ко мне. Он оставил в банке небольшую сумму на имя Ханны. Это поможет ей в жизни. Денег там примерно столько, сколько стоит билет до Америки.
— О Господи! — проговорила Стине, внимательно изучая клетки на своем переднике. — Я слышала об этом, но думала, что это не правда, как и всё, что говорят обо мне! Что мне делать с этими деньгами? — прошептала она не сразу.
— Они избавят тебя от нужды, если Рейнснес вдруг попадет в лапы черта, — многозначительно сказала Дина.
— Черт никогда не бывал в Рейнснесе, — серьезно сказала Стине. Она снова замкнулась в себе. Собралась уходить. — А Нильсу следовало подумать о Ханне, прежде чем он решился на это…
— Он подумал и о тебе.
— Зря он это сделал! — с неожиданной силой сказала Стине.
— Что зря — оставил вам деньги?
— Нет, повесился.
— Но может, это был единственный способ отдать вам эти деньги, — сухо сказала Дина.
Стине судорожно глотнула воздух. Потом лицо у нее посветлело. Старинная, украшенная резьбой дверь с медной ручкой осторожно разделила женщин.
Матушка Карен называла это весенним чудом. Оно повторялось каждый год с той самой весны, когда в грудях у Стине не осталось больше молока. А началось все с того, что Стине увидела гагу, которая гнездилась на прибрежных шхерах и островах. И узнала, что в нынешние времена гагачий пух ценится очень высоко.
Стине всегда ладила с природой. Она начала строить укрытия для гаги. Связывала из веток можжевельника что-то вроде палаток. Кормила птиц и разговаривала с ними. А главное, следила, чтобы никто не тревожил их и не трогал их яйца.
Весна за весной птицы сотнями возвращались к родным берегам. Они выщипывали на груди пух и выстилали им свои гнезда.
По всему приходу шла молва о том, как лопарка из Рейнснеса пасет гагу. И суммы, которые она выручала за собранный в опустевших гнездах пух, вырастали до невероятных размеров.
Денег было столько, что лопарка даже положила их в банк. Небось собирается уехать в Америку и открыть там свое дело.
Некоторые женщины, имевшие к тому склонность, пытались подражать Стине. Но у них ничего не вышло. Лопарка своим колдовством переманила в Рейнснес всю гагу! Гага у нее как ручная, говорили те, кто видел все своими глазами.
Когда подходил срок садиться на яйца, гага неожиданно появлялась в самых немыслимых местах. Как-то раз одна птица зашла в открытую дверь поварни и расположилась высиживать яйца в большой печи, где пекли хлеб.
Стине и Олине не могли договориться, что важнее: пользоваться в период высиживания печью или оставить гагу в покое.
Олине проиграла битву.
Дело было так. Олине послала работника в поварню, чтобы он вынес гнездо и развел в печи огонь, но на него ястребом налетела Стине. Она схватила парня за руку и что-то сказала по-лопарски, глаза у нее сверкали.
Этого было достаточно. Белый как мел работник пришел на кухню к Олине.
— Боюсь, погубит она меня своим колдовством! — объявил он.
На том все и кончилось.
С тех пор двери в поварню и дверцы печи были открыты, чтобы гага в любое время могла свободно выходить за кормом.
За каждой кочкой и под каждым нависшим камнем пряталась жизнь.
Стине собирала пух, когда птицы садились на гнезда. Ее юбка постоянно мелькала среди камней.
Она никогда не забирала из гнезда весь пух. Брала понемногу то тут, то там.
Иногда темно-карие глаза Стине и черные круглые глаза гаги встречались. Птицы сидели спокойно, пока она собирала пух по краю гнезда.
После ее ухода гага немного шевелилась, вытягивала крылья и получше подбирала под себя яйца. Потом быстро выщипывала на груди пух вместо того, который унесла Стине.
В эти апрельские и майские дни Стине опекала сотни привыкших к ней птиц. Они прилетали каждый год. Те, что вывелись в Рейнснесе, непременно возвращались сюда. «Весеннее чудо» постепенно росло.
Когда птенцы вылуплялись, Стине в своем переднике относила пушистые комочки к морю. Чтобы помочь гаге защитить потомство от ворон.
Птицы спокойно замыкали шествие. Переваливаясь с боку на бок, они шли за Стине, о чем-то громко лопоча. Словно спрашивали у нее совета, как воспитывать детей.
Стине сидела на камнях и охраняла семьи, пока они не воссоединялись в воде. Самцы, те уже давно успели убраться восвояси. Вернуться в море, на свободу. Самки оставались одни. Стине принимала их одиночество близко к сердцу.
Постепенно пушистые комочки оперялись, меняли цвет, учились находить пищу. Осенью они улетали.
Корзины с пухом опорожнялись, пух чистили, зашивали в холщовые мешки и отвозили в Берген.
На гагачий пух был большой спрос. Особенно если были налажены связи с торговцами из Гамбурга и Копенгагена.
Андерс не требовал со Стине причитавшихся ему процентов. С нее он не брал ничего, ни за фрахт, ни за посредничество в сделке.
Глаза Стине были похожи на круглые влажные глаза гаги, смотревшей вслед супругу, улетавшему в море.
Стине опасалась, что налетят вороны и убьют хрупкую жизнь, за которую она чувствовала себя в ответе.
Она не знала, что в книге матушки Карен написано, будто «лопари не способны ни любить, ни тосковать».
ГЛАВА 4
Вот, зима уже прошла; дождь миновал, перестал; Цветы показались на земле; время пения настало, и голос горлицы слышен в стране нашей.
Книга Песни Песней Соломона, 2:11, 12
Дина велела прибить в конторе оторванную половицу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119
— Не знаю… Поэтому я и принесла тебе карту.
— А вот я знаю, Стине, почему он повесился. И к тебе это не имеет никакого отношения!
— Люди говорят, что это мое колдовство довело его до могилы.
— У людей язык как помело! — рявкнула Дина.
— Но иногда… они бывают правы…
— Нет!
— Откуда ты знаешь?
— У него были свои причины. Никто, кроме меня, о них не знает. Он не мог больше жить здесь.
— Потому что хотел жениться на тебе? — спросила вдруг Стине.
— Он хотел владеть Рейнснесом! Это единственное, что у нас с ним было общего!
Глаза их встретились. Дина кивнула.
— Ты умеешь колдовать, Стине?
— Не знаю… — ответила Стине едва слышно.
— Тогда, значит, мы с тобой заодно, — сказала Дина. — И пусть люди поостерегутся! Правда?
Стине смотрела на нее во все глаза:
— Ты и впрямь так думаешь?
— Да!
— Понимаешь… бывают силы…
— Я знаю. Если бы не эти силы, нам бы не победить.
— Меня они спасли…
— Спасли? Каким образом?
— Это все дьявол…
— Дьявол не занимается такими пустяками, Стине. Спроси хоть у матушки Карен.
— Нильс повесился, какие же это пустяки!
— Ты жалеешь Нильса?
— Не знаю.
— Это хорошо, даже если ты жалеешь человека, который повесился.
— Может быть.
— Я думаю, что твоя жалость спасет его во всех отношениях. Значит, он повесился не напрасно.
— Ты правда так думаешь?
— Да. Одно доброе дело Нильс, во всяком случае, сделал. Поэтому я и просила тебя прийти ко мне. Он оставил в банке небольшую сумму на имя Ханны. Это поможет ей в жизни. Денег там примерно столько, сколько стоит билет до Америки.
— О Господи! — проговорила Стине, внимательно изучая клетки на своем переднике. — Я слышала об этом, но думала, что это не правда, как и всё, что говорят обо мне! Что мне делать с этими деньгами? — прошептала она не сразу.
— Они избавят тебя от нужды, если Рейнснес вдруг попадет в лапы черта, — многозначительно сказала Дина.
— Черт никогда не бывал в Рейнснесе, — серьезно сказала Стине. Она снова замкнулась в себе. Собралась уходить. — А Нильсу следовало подумать о Ханне, прежде чем он решился на это…
— Он подумал и о тебе.
— Зря он это сделал! — с неожиданной силой сказала Стине.
— Что зря — оставил вам деньги?
— Нет, повесился.
— Но может, это был единственный способ отдать вам эти деньги, — сухо сказала Дина.
Стине судорожно глотнула воздух. Потом лицо у нее посветлело. Старинная, украшенная резьбой дверь с медной ручкой осторожно разделила женщин.
Матушка Карен называла это весенним чудом. Оно повторялось каждый год с той самой весны, когда в грудях у Стине не осталось больше молока. А началось все с того, что Стине увидела гагу, которая гнездилась на прибрежных шхерах и островах. И узнала, что в нынешние времена гагачий пух ценится очень высоко.
Стине всегда ладила с природой. Она начала строить укрытия для гаги. Связывала из веток можжевельника что-то вроде палаток. Кормила птиц и разговаривала с ними. А главное, следила, чтобы никто не тревожил их и не трогал их яйца.
Весна за весной птицы сотнями возвращались к родным берегам. Они выщипывали на груди пух и выстилали им свои гнезда.
По всему приходу шла молва о том, как лопарка из Рейнснеса пасет гагу. И суммы, которые она выручала за собранный в опустевших гнездах пух, вырастали до невероятных размеров.
Денег было столько, что лопарка даже положила их в банк. Небось собирается уехать в Америку и открыть там свое дело.
Некоторые женщины, имевшие к тому склонность, пытались подражать Стине. Но у них ничего не вышло. Лопарка своим колдовством переманила в Рейнснес всю гагу! Гага у нее как ручная, говорили те, кто видел все своими глазами.
Когда подходил срок садиться на яйца, гага неожиданно появлялась в самых немыслимых местах. Как-то раз одна птица зашла в открытую дверь поварни и расположилась высиживать яйца в большой печи, где пекли хлеб.
Стине и Олине не могли договориться, что важнее: пользоваться в период высиживания печью или оставить гагу в покое.
Олине проиграла битву.
Дело было так. Олине послала работника в поварню, чтобы он вынес гнездо и развел в печи огонь, но на него ястребом налетела Стине. Она схватила парня за руку и что-то сказала по-лопарски, глаза у нее сверкали.
Этого было достаточно. Белый как мел работник пришел на кухню к Олине.
— Боюсь, погубит она меня своим колдовством! — объявил он.
На том все и кончилось.
С тех пор двери в поварню и дверцы печи были открыты, чтобы гага в любое время могла свободно выходить за кормом.
За каждой кочкой и под каждым нависшим камнем пряталась жизнь.
Стине собирала пух, когда птицы садились на гнезда. Ее юбка постоянно мелькала среди камней.
Она никогда не забирала из гнезда весь пух. Брала понемногу то тут, то там.
Иногда темно-карие глаза Стине и черные круглые глаза гаги встречались. Птицы сидели спокойно, пока она собирала пух по краю гнезда.
После ее ухода гага немного шевелилась, вытягивала крылья и получше подбирала под себя яйца. Потом быстро выщипывала на груди пух вместо того, который унесла Стине.
В эти апрельские и майские дни Стине опекала сотни привыкших к ней птиц. Они прилетали каждый год. Те, что вывелись в Рейнснесе, непременно возвращались сюда. «Весеннее чудо» постепенно росло.
Когда птенцы вылуплялись, Стине в своем переднике относила пушистые комочки к морю. Чтобы помочь гаге защитить потомство от ворон.
Птицы спокойно замыкали шествие. Переваливаясь с боку на бок, они шли за Стине, о чем-то громко лопоча. Словно спрашивали у нее совета, как воспитывать детей.
Стине сидела на камнях и охраняла семьи, пока они не воссоединялись в воде. Самцы, те уже давно успели убраться восвояси. Вернуться в море, на свободу. Самки оставались одни. Стине принимала их одиночество близко к сердцу.
Постепенно пушистые комочки оперялись, меняли цвет, учились находить пищу. Осенью они улетали.
Корзины с пухом опорожнялись, пух чистили, зашивали в холщовые мешки и отвозили в Берген.
На гагачий пух был большой спрос. Особенно если были налажены связи с торговцами из Гамбурга и Копенгагена.
Андерс не требовал со Стине причитавшихся ему процентов. С нее он не брал ничего, ни за фрахт, ни за посредничество в сделке.
Глаза Стине были похожи на круглые влажные глаза гаги, смотревшей вслед супругу, улетавшему в море.
Стине опасалась, что налетят вороны и убьют хрупкую жизнь, за которую она чувствовала себя в ответе.
Она не знала, что в книге матушки Карен написано, будто «лопари не способны ни любить, ни тосковать».
ГЛАВА 4
Вот, зима уже прошла; дождь миновал, перестал; Цветы показались на земле; время пения настало, и голос горлицы слышен в стране нашей.
Книга Песни Песней Соломона, 2:11, 12
Дина велела прибить в конторе оторванную половицу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119