храбрый, но в разумных пределах. С ним можно ужиться, а вот с тем, чья воля не знает ни страха, ни границ, жить невозможно. Старший брат должен взять деньги и причитающуюся ему славу и идти своей дорогой.
Выслушав короля, старший брат вскочил на ноги, оглядел мачете стражников, посмотрел на мешок денег и плачущую девушку. И потом, не сказав ни единого слова и не взяв ничего, кроме окровавленной шкуры буйвола, ушел.
Снова воцарилась тишина. Старый Маас Натти заговорил:
— Это правда, что человек сказал, правда живая. — Старые люди закивали головами, приглушенно выражая согласие со словами рассказчика. Возраст научил их тому, что дух компромисса — прикусить, когда надо, язык, быть гибким, пригнуться — самое важное качество в жизни тех, кто хочет жить в человеческом обществе.
—Сильный человек всегда прав, — пробурчала мисс Аманда. — Слабому грех обижаться.
Айван вскочил, с трудом подбирая слова, задыхаясь от чувства несправедливости. Его гнев был направлен на Джо Бека, который отвечал ему улыбкой терпимости.
—Это неправильно!… Вы коварный человек. Это несправедливо.
—Ай, сынок, — ответил Джо Бек. — Сам все узнаешь, когда подрастешь. Будь ты королем или отцом, ты бы взглянул на все по-другому. Справедливость — вещь не простая, а кривая и извилистая, запутанная. Она крутится, изгибается, гнется в три погибели, — он сопровождал свои слова сложным движением курительной трубки, — пока не дойдет туда, куда ей положено.
—Садись и уйми свой пыл, молодой бвай, это всего лишь история, — сказал другой мужчина.
Устыдившись своего порыва, но все еще с клокочущим от гнева сердцем Айван сел. Он схватил початок кукурузы и принялся бешено его грызть, низко опустив голову и стараясь ни на кого не смотреть. Где же здесь справедливость? Разве понравилось бы самому Джо Беку — этому старому ибо, краснорожему увальню, — если бы он сам поймал буйвола, а люди бы так с ним обошлись? Ах, если бы старший брат вернулся к ним ночью и сжег весь их городишко, как Самсон — посевы филистимлян! Во всяком случае, размышлял Айван в ярости, ему не по душе эти обряды очищения: слишком много женщин и детей и пустой болтовни. Конечно, будь это обряд копания, никто бы не согласился с таким решением. Но ведь копание — обряд настоящих мужчин, когда новую землю расчищают и вспахивают руками. Никаких тебе женщин, детей и стариков, только сильные молодые мужчины, те, что умеют как следует работать, Айван вспомнил, что участок под новую ферму мисс Аманды расчищали два дня. Мужчины собрались рано, они принесли с собой мачете и тяжелые вилы и выстроились в ряд, голые по пояс, так что их мускулистые торсы блестели на солнце; черные мужчины с могучими руками, гордые своей силой и способностью выполнять самую тяжелую физическую работу под безжалостно палящим солнцем и петь дерзко-вызывающие песни, подстегивая себя в процессе труда. Айван вспоминал их возбуждение, когда они собирались, поддразнивая друг друга во время осмотра, казалось бы, непроходимой зеленой стены джунглей, которой предстояло пасть под ударами мачете. Они встали плечом к плечу, предводитель запел песню, и его баритон эхом прокатился по долине. Песню подхватил хор голосов, заблестели на солнце клинки, и мужчины пошли на зеленую стену.
Я скажу: По оврагам по лощинам скачет,
По оврагам по лощинам, ха!
Я скажу: по оврагам по лощинам скачет,
По оврагам по лощинам, ха!
Ты ногу сломаешь, ты споткнешься и…
По опрагам по лощинам, ха!
Ты споткнешься, упадешь и сломаешь шею
По оврагам по лощинам, ха!
Ты сломаешь шею и к чертям поскачешь
По оврагам по лощинам, ха!
Непрерывный ритм рабочих песен, песен мужчин, непристойных и агрессивных, звучал под свист серебряных мачете, и завывающий хор обрывался согласным ударом клинков, звенящих высокой нотой о древесину. Ряд мужчин, подобно многорукой машине, жестокой поступью прорубал просеку в тропическом лесу. Айван бегал туда-сюда и разносил ковши с холодной водой мужчинам, которые останавливались только для того, чтобы влить в себя галлоны воды. И вода, казалось, тут же просачивалась сквозь их кожу, проступала потоками пота и превращала мужчин в блестящие на солнце полированные статуэтки из черного дерева; штаны их промокали до нитки и вокруг ступней образовывались маленькие лужицы. На их плечах и спинах вздымались горы мускулов, словно клубки огромных змей, борющихся под кожей, а вены напоминали реки на географической карте. Заросли шаг за шагом отступали под натиском сверкающих клинков и изобильного буйства необузданных песен, которые наполняли сердца радостью и приводили руки в движение. Айван любил эту грубую телесность, этот сладковатый запах сырой черной земли, открываемой солнцу, орошаемой потом и оживающей под песнями.
В полдень, когда солнце достигало зенита и долина превращалась в гигантскую жаровню, мужчины отдыхали. Тогда приходили женщины и мисс Аманда, сгибаясь под тяжелой ношей с едой, — они несли подносы с ямсом, бананами, круглыми пирогами под названием «завяжи-зубы», жареное козье мясо, проперченое так сильно, что глаза и нос разбегались в разные стороны, а пот струйками брызгал из пор. Усевшись в тени, мужчины поглощали громадные порции пищи, изрядно потея от перца и запивая еду глотками белого рома. Когда Айван попробовал ром, он обжег себе рот и горло, а в животе у него загорелся огонь. Мужчины смеялись над тем, как он задыхается и обливается слезами.
— Как вы можете есть такую острую пищу да еще запивать ромом? — спросил он, когда к нему вернулся наконец дар речи.
— Все в порядке, молодой бвай, — объяснили они, все в поту. — Один жар прогоняет другой.
Для него их слова пока еще ничего не значили.
В тот день после отдыха Джо Бек и получил свое прозвище. Когда все мужчины поели, а женщины забрали котелки и ушли, снова началась работа. Джо Бек затянул песню, которую он в присутствии женщин никогда не пел.
У жены горит над морем — ха!
Между ног горит над морем — ха!
Ты гори себе гори — я тушить не буду!
Джо только что женился, и потому мужчины, услышав его песню, принялись смеяться. Но Джо не знал того, что его молодая жена, высокая, пылкая черная девушка по имени Жемчужина, забыла, возможно, с умыслом, котелок и теперь вернулась полюбоваться на своего мужа за работой. Ее-то голос и прервал мужской смех.
—Ну-ка, Джо Бек, спой эту песенку еще раз. Что-то я плохо ее расслышала.
Джо Бек обернулся и увидел, что Жемчужина стоит рядом, руки-в-боки, глаза полыхают пламенем.
— Но… Но я ничего не говорил, любовь моя… — начал было Джо.
—Ты выдал себя, я слышала, что ты пел. Значит, если все так плохо днем, когда ты со своими друзьями, — ты и ночью это припомни, скажи, что сгорела в море, ты понял, любовь моя?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125
Выслушав короля, старший брат вскочил на ноги, оглядел мачете стражников, посмотрел на мешок денег и плачущую девушку. И потом, не сказав ни единого слова и не взяв ничего, кроме окровавленной шкуры буйвола, ушел.
Снова воцарилась тишина. Старый Маас Натти заговорил:
— Это правда, что человек сказал, правда живая. — Старые люди закивали головами, приглушенно выражая согласие со словами рассказчика. Возраст научил их тому, что дух компромисса — прикусить, когда надо, язык, быть гибким, пригнуться — самое важное качество в жизни тех, кто хочет жить в человеческом обществе.
—Сильный человек всегда прав, — пробурчала мисс Аманда. — Слабому грех обижаться.
Айван вскочил, с трудом подбирая слова, задыхаясь от чувства несправедливости. Его гнев был направлен на Джо Бека, который отвечал ему улыбкой терпимости.
—Это неправильно!… Вы коварный человек. Это несправедливо.
—Ай, сынок, — ответил Джо Бек. — Сам все узнаешь, когда подрастешь. Будь ты королем или отцом, ты бы взглянул на все по-другому. Справедливость — вещь не простая, а кривая и извилистая, запутанная. Она крутится, изгибается, гнется в три погибели, — он сопровождал свои слова сложным движением курительной трубки, — пока не дойдет туда, куда ей положено.
—Садись и уйми свой пыл, молодой бвай, это всего лишь история, — сказал другой мужчина.
Устыдившись своего порыва, но все еще с клокочущим от гнева сердцем Айван сел. Он схватил початок кукурузы и принялся бешено его грызть, низко опустив голову и стараясь ни на кого не смотреть. Где же здесь справедливость? Разве понравилось бы самому Джо Беку — этому старому ибо, краснорожему увальню, — если бы он сам поймал буйвола, а люди бы так с ним обошлись? Ах, если бы старший брат вернулся к ним ночью и сжег весь их городишко, как Самсон — посевы филистимлян! Во всяком случае, размышлял Айван в ярости, ему не по душе эти обряды очищения: слишком много женщин и детей и пустой болтовни. Конечно, будь это обряд копания, никто бы не согласился с таким решением. Но ведь копание — обряд настоящих мужчин, когда новую землю расчищают и вспахивают руками. Никаких тебе женщин, детей и стариков, только сильные молодые мужчины, те, что умеют как следует работать, Айван вспомнил, что участок под новую ферму мисс Аманды расчищали два дня. Мужчины собрались рано, они принесли с собой мачете и тяжелые вилы и выстроились в ряд, голые по пояс, так что их мускулистые торсы блестели на солнце; черные мужчины с могучими руками, гордые своей силой и способностью выполнять самую тяжелую физическую работу под безжалостно палящим солнцем и петь дерзко-вызывающие песни, подстегивая себя в процессе труда. Айван вспоминал их возбуждение, когда они собирались, поддразнивая друг друга во время осмотра, казалось бы, непроходимой зеленой стены джунглей, которой предстояло пасть под ударами мачете. Они встали плечом к плечу, предводитель запел песню, и его баритон эхом прокатился по долине. Песню подхватил хор голосов, заблестели на солнце клинки, и мужчины пошли на зеленую стену.
Я скажу: По оврагам по лощинам скачет,
По оврагам по лощинам, ха!
Я скажу: по оврагам по лощинам скачет,
По оврагам по лощинам, ха!
Ты ногу сломаешь, ты споткнешься и…
По опрагам по лощинам, ха!
Ты споткнешься, упадешь и сломаешь шею
По оврагам по лощинам, ха!
Ты сломаешь шею и к чертям поскачешь
По оврагам по лощинам, ха!
Непрерывный ритм рабочих песен, песен мужчин, непристойных и агрессивных, звучал под свист серебряных мачете, и завывающий хор обрывался согласным ударом клинков, звенящих высокой нотой о древесину. Ряд мужчин, подобно многорукой машине, жестокой поступью прорубал просеку в тропическом лесу. Айван бегал туда-сюда и разносил ковши с холодной водой мужчинам, которые останавливались только для того, чтобы влить в себя галлоны воды. И вода, казалось, тут же просачивалась сквозь их кожу, проступала потоками пота и превращала мужчин в блестящие на солнце полированные статуэтки из черного дерева; штаны их промокали до нитки и вокруг ступней образовывались маленькие лужицы. На их плечах и спинах вздымались горы мускулов, словно клубки огромных змей, борющихся под кожей, а вены напоминали реки на географической карте. Заросли шаг за шагом отступали под натиском сверкающих клинков и изобильного буйства необузданных песен, которые наполняли сердца радостью и приводили руки в движение. Айван любил эту грубую телесность, этот сладковатый запах сырой черной земли, открываемой солнцу, орошаемой потом и оживающей под песнями.
В полдень, когда солнце достигало зенита и долина превращалась в гигантскую жаровню, мужчины отдыхали. Тогда приходили женщины и мисс Аманда, сгибаясь под тяжелой ношей с едой, — они несли подносы с ямсом, бананами, круглыми пирогами под названием «завяжи-зубы», жареное козье мясо, проперченое так сильно, что глаза и нос разбегались в разные стороны, а пот струйками брызгал из пор. Усевшись в тени, мужчины поглощали громадные порции пищи, изрядно потея от перца и запивая еду глотками белого рома. Когда Айван попробовал ром, он обжег себе рот и горло, а в животе у него загорелся огонь. Мужчины смеялись над тем, как он задыхается и обливается слезами.
— Как вы можете есть такую острую пищу да еще запивать ромом? — спросил он, когда к нему вернулся наконец дар речи.
— Все в порядке, молодой бвай, — объяснили они, все в поту. — Один жар прогоняет другой.
Для него их слова пока еще ничего не значили.
В тот день после отдыха Джо Бек и получил свое прозвище. Когда все мужчины поели, а женщины забрали котелки и ушли, снова началась работа. Джо Бек затянул песню, которую он в присутствии женщин никогда не пел.
У жены горит над морем — ха!
Между ног горит над морем — ха!
Ты гори себе гори — я тушить не буду!
Джо только что женился, и потому мужчины, услышав его песню, принялись смеяться. Но Джо не знал того, что его молодая жена, высокая, пылкая черная девушка по имени Жемчужина, забыла, возможно, с умыслом, котелок и теперь вернулась полюбоваться на своего мужа за работой. Ее-то голос и прервал мужской смех.
—Ну-ка, Джо Бек, спой эту песенку еще раз. Что-то я плохо ее расслышала.
Джо Бек обернулся и увидел, что Жемчужина стоит рядом, руки-в-боки, глаза полыхают пламенем.
— Но… Но я ничего не говорил, любовь моя… — начал было Джо.
—Ты выдал себя, я слышала, что ты пел. Значит, если все так плохо днем, когда ты со своими друзьями, — ты и ночью это припомни, скажи, что сгорела в море, ты понял, любовь моя?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125