кто курицу, кто ямс или бананы прямо с полей — все шло в общий котел. Вскоре приготовления перенесли из кухни во двор, где уже горел костер. Детей послали по домам за ведрами, они наполняли их у водонапорной колонки. Люди восхваляли благочестие, трудолюбие и порядочность мисс Аманды и ее семьи, и с каждым новым оратором похвалы становились все более щедрыми. Айван сопровождал Маас Натти, который ходил между людьми, смотрел, как они работают, и подбадривал их. Вопреки своим желаниям мальчик оказался в центре самого пристального внимания как ближайший родственник умершей и принимал от всех соболезнования и выражения симпатии. Время от времени он слышал, как Маас Натти бормочет:
—Ты ведь так хотела, любовь моя! Ты довольна? Твои похороны люди будут вспоминать и говорить о них не одно поколение.
Айван вынужден был признать, что это было что-то: непрерывно растущая толпа народа, неугомонная активность там и здесь…
—Да, сэр, — повторял один старик, обращаясь ко всем, кто мог его услышать. — Даппи мисс Аманды должен быть доволен, давно уже никого из них так не потчевали. — Всякий раз, когда он произносил эти слова, им то овладевала какая-то странная гордость, словно он говорил о своих собственных похоронах, то он испытывал глубокий покой в связи с размахом и правильностью этих приготовлений в мире, который день ото дня становился все неустойчивее и неопределеннее. Маас Натти полностью разделял эти чувства, сияя всякий раз, когда слышал эту фразу.
Смеркалось. Вскоре похолодало, и гроб внесли в дом, чтобы тот принял тело умершей. Незадолго до этого ропот пронесся между людьми, сидящими под навесом: туда пришел Изик и занял место возле гроба, молча усевшись у одного из столбов. Традиционно это место предназначалось для главных плакальщиков, а он, казалось, и не понял того, что нарушает обычай: спокойно сел и улыбнулся всем своей доброй безмятежной улыбкой, которая всегда была на его лице, когда его не тревожил дух.
Гроб вновь вынесли и поставили на помост, а возле головы и в ногах умершей зажгли свечи. Маас Натти, вопреки обычаю, вывесил красно-зелено-черный флаг вместо обычного белого, и церемония бдения, или песнопений началась. Протяжные меланхоличные звуки исполняемых в «долгом размере» песен скорби повисли над горами и долинами как богатый бархатный саван, вытканный голосами страсти. Потом стали рассказывать сказки и истории, в основном о смерти или же о характере и поступках умершей и ее родственников. Были также загадки, игры в слова, истории о даппи, много еды и питья. Айван, как ближайший родственник, сидел возле гроба вместе с Маас Натти. Мирриам и ее бабушка находились неподалеку. С Голубого Залива прибыли Дадус и его отец.
Люди, вдохновленные белым ромом, пением и своими воспоминаниями об умершей, поднимались, задыхаясь от волнения и слез, и сообщали о своих особых отношениях с мисс Аман-дой. Впрочем, несмотря на частые всхлипывания и рыдания, нельзя было сказать, что среди собравшихся царило уныние.
Мисс Аманда была старой женщиной, врагов у нее не было, так что ничего дурного не ожидалось. Описание того, как она приняла смерть, свидетельствовало о ее смирении, а также о том, что она не «умирала тяжело». По общему мнению, все еще чувствовался ее дух и это был дух доброй воли и согласия. Безоблачную улыбку Изика у изножия гроба восприняли как благоприятный знак, ибо всем было известно, что он способен видеть даппи. Джо Бек, слегка уже захмелевший, поднялся и объявил, что на этот раз даже «очень тяжелые вещи» даются легко. Никогда еще, сказал он, животные с такой легкостью и готовностью не шли под его нож. Айван стал соображать, не о том ли визжащем поросенке идет речь, что дважды чуть не вырвался, в потоках крови, струящихся из его перерезанного горла. Он и Мирриам толкнули друг дружку локтями и улыбнулись.
—Айван, Айван, посмотри на Дадуса, — шепнула Мирриам.
—Что?
—Ты разве не видишь, как он напился?
—Ты с ума сошла! Маас Барт убьет его. Дадус стоял у края навеса, и его младший брат Отниэль с опаской на него поглядывал. Дадус едва держался на ногах, он громко хлопал в ладоши, не попадая в ритм песни, которую распевал:
Я хожу-брожу по долинам
Много-много лет,
Но я никогда не устану,
Но…
Крупные блестящие слезы текли по его веснушчатым щекам. Айван с Мирриам отвели его к костру, где жарился, наполняя ночной воздух изумительным ароматом, поросенок. Дадуса стошнило. Он страстно плакал и обнимал Айвана.
—Айван, Айван, вааайооо, лучший мой друг. Добрый мой пассиеро. Прости меня Бог. Прости меня, слышишь? Бедный Айван, что ты будешь делать? Что с тобой станет? — Внезапно Дадус прервал свои стенания, отрыгнул, по лицу его пробежало выражение остолбенелого недоумения, и он немедленно бросился в темноту.
Айван смутился, но уже через миг, когда звуки рвоты из леса достигли его и Мирриам ушей, засмеялся:
—Белый ром его наказывает!
—Чо, Айван, не смейся! Думаешь, ром — приятная вещь? К тому же он прав, сам знаешь.
—По-твоему, правильно так напиваться?
—Не строй из себя дурака. Я имею в виду то, что будет с тобой.
—Со мной? Я уеду в город.
Слова вылетели, прежде чем Айван сумел остановить их. Собственно говоря, он еще не строил никаких планов и не думал о них, но эти слова тяжело повисли между ними в наступившей тишине. В отблесках пламени Айван увидел, как лицо Мирриам отяжелело, а у рта проступили крохотные морщинки. Он понимал, что она думает сейчас о том, что произошло между ними у реки, и мысль о ее возможной беременности впервые пришла ему в голову.
—А как же…— прошептала Мирриам почти непроизвольно, — как же тогда мы?
—Я пришлю за вами — скоро, скоро.
Она посмотрела на него и стала вдруг какой-то незнакомой, со старушечьим лицом.
—Ты ведь знаешь, что я не собираюсь жить в городе, — тихо проговорила она. — Ты должен это знать.
Айван не знал, что и ответить. Мирриам не изменила своей позы и по-прежнему глядела в яму с пылающими углями, но видно было, что она где-то далеко-далеко. Он подумал, что губы ее дрожат. Опять появился Дадус, уже увереннее державшийся на ногах, но с таким выражением на лице, подумал Айван, с каким смотрит щенок, которому грозит наказание. Он обратился к Дадусу ободряюще:
—Что случилось, ман, ты живой?
Мирриам встала и ушла, и больше он ее в ту ночь не видел.
Первые слабые лучи солнца пробивались уже над горой Джанкро, и петухи кукарекали друг другу через долину, когда Маас Натти объявил, что похороны состоятся в полдень. Вскоре во дворе остались только самые железные леди, они и занялись костром, на котором сегодня будут готовить еду для пира после похорон.
Солнце стояло прямо над головой, когда люди собрались вновь; среди них было немало крестьян, пришедших на похороны из отдаленных деревень.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125
—Ты ведь так хотела, любовь моя! Ты довольна? Твои похороны люди будут вспоминать и говорить о них не одно поколение.
Айван вынужден был признать, что это было что-то: непрерывно растущая толпа народа, неугомонная активность там и здесь…
—Да, сэр, — повторял один старик, обращаясь ко всем, кто мог его услышать. — Даппи мисс Аманды должен быть доволен, давно уже никого из них так не потчевали. — Всякий раз, когда он произносил эти слова, им то овладевала какая-то странная гордость, словно он говорил о своих собственных похоронах, то он испытывал глубокий покой в связи с размахом и правильностью этих приготовлений в мире, который день ото дня становился все неустойчивее и неопределеннее. Маас Натти полностью разделял эти чувства, сияя всякий раз, когда слышал эту фразу.
Смеркалось. Вскоре похолодало, и гроб внесли в дом, чтобы тот принял тело умершей. Незадолго до этого ропот пронесся между людьми, сидящими под навесом: туда пришел Изик и занял место возле гроба, молча усевшись у одного из столбов. Традиционно это место предназначалось для главных плакальщиков, а он, казалось, и не понял того, что нарушает обычай: спокойно сел и улыбнулся всем своей доброй безмятежной улыбкой, которая всегда была на его лице, когда его не тревожил дух.
Гроб вновь вынесли и поставили на помост, а возле головы и в ногах умершей зажгли свечи. Маас Натти, вопреки обычаю, вывесил красно-зелено-черный флаг вместо обычного белого, и церемония бдения, или песнопений началась. Протяжные меланхоличные звуки исполняемых в «долгом размере» песен скорби повисли над горами и долинами как богатый бархатный саван, вытканный голосами страсти. Потом стали рассказывать сказки и истории, в основном о смерти или же о характере и поступках умершей и ее родственников. Были также загадки, игры в слова, истории о даппи, много еды и питья. Айван, как ближайший родственник, сидел возле гроба вместе с Маас Натти. Мирриам и ее бабушка находились неподалеку. С Голубого Залива прибыли Дадус и его отец.
Люди, вдохновленные белым ромом, пением и своими воспоминаниями об умершей, поднимались, задыхаясь от волнения и слез, и сообщали о своих особых отношениях с мисс Аман-дой. Впрочем, несмотря на частые всхлипывания и рыдания, нельзя было сказать, что среди собравшихся царило уныние.
Мисс Аманда была старой женщиной, врагов у нее не было, так что ничего дурного не ожидалось. Описание того, как она приняла смерть, свидетельствовало о ее смирении, а также о том, что она не «умирала тяжело». По общему мнению, все еще чувствовался ее дух и это был дух доброй воли и согласия. Безоблачную улыбку Изика у изножия гроба восприняли как благоприятный знак, ибо всем было известно, что он способен видеть даппи. Джо Бек, слегка уже захмелевший, поднялся и объявил, что на этот раз даже «очень тяжелые вещи» даются легко. Никогда еще, сказал он, животные с такой легкостью и готовностью не шли под его нож. Айван стал соображать, не о том ли визжащем поросенке идет речь, что дважды чуть не вырвался, в потоках крови, струящихся из его перерезанного горла. Он и Мирриам толкнули друг дружку локтями и улыбнулись.
—Айван, Айван, посмотри на Дадуса, — шепнула Мирриам.
—Что?
—Ты разве не видишь, как он напился?
—Ты с ума сошла! Маас Барт убьет его. Дадус стоял у края навеса, и его младший брат Отниэль с опаской на него поглядывал. Дадус едва держался на ногах, он громко хлопал в ладоши, не попадая в ритм песни, которую распевал:
Я хожу-брожу по долинам
Много-много лет,
Но я никогда не устану,
Но…
Крупные блестящие слезы текли по его веснушчатым щекам. Айван с Мирриам отвели его к костру, где жарился, наполняя ночной воздух изумительным ароматом, поросенок. Дадуса стошнило. Он страстно плакал и обнимал Айвана.
—Айван, Айван, вааайооо, лучший мой друг. Добрый мой пассиеро. Прости меня Бог. Прости меня, слышишь? Бедный Айван, что ты будешь делать? Что с тобой станет? — Внезапно Дадус прервал свои стенания, отрыгнул, по лицу его пробежало выражение остолбенелого недоумения, и он немедленно бросился в темноту.
Айван смутился, но уже через миг, когда звуки рвоты из леса достигли его и Мирриам ушей, засмеялся:
—Белый ром его наказывает!
—Чо, Айван, не смейся! Думаешь, ром — приятная вещь? К тому же он прав, сам знаешь.
—По-твоему, правильно так напиваться?
—Не строй из себя дурака. Я имею в виду то, что будет с тобой.
—Со мной? Я уеду в город.
Слова вылетели, прежде чем Айван сумел остановить их. Собственно говоря, он еще не строил никаких планов и не думал о них, но эти слова тяжело повисли между ними в наступившей тишине. В отблесках пламени Айван увидел, как лицо Мирриам отяжелело, а у рта проступили крохотные морщинки. Он понимал, что она думает сейчас о том, что произошло между ними у реки, и мысль о ее возможной беременности впервые пришла ему в голову.
—А как же…— прошептала Мирриам почти непроизвольно, — как же тогда мы?
—Я пришлю за вами — скоро, скоро.
Она посмотрела на него и стала вдруг какой-то незнакомой, со старушечьим лицом.
—Ты ведь знаешь, что я не собираюсь жить в городе, — тихо проговорила она. — Ты должен это знать.
Айван не знал, что и ответить. Мирриам не изменила своей позы и по-прежнему глядела в яму с пылающими углями, но видно было, что она где-то далеко-далеко. Он подумал, что губы ее дрожат. Опять появился Дадус, уже увереннее державшийся на ногах, но с таким выражением на лице, подумал Айван, с каким смотрит щенок, которому грозит наказание. Он обратился к Дадусу ободряюще:
—Что случилось, ман, ты живой?
Мирриам встала и ушла, и больше он ее в ту ночь не видел.
Первые слабые лучи солнца пробивались уже над горой Джанкро, и петухи кукарекали друг другу через долину, когда Маас Натти объявил, что похороны состоятся в полдень. Вскоре во дворе остались только самые железные леди, они и занялись костром, на котором сегодня будут готовить еду для пира после похорон.
Солнце стояло прямо над головой, когда люди собрались вновь; среди них было немало крестьян, пришедших на похороны из отдаленных деревень.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125