Адонезек, царь Иерусалима; Ногам, царь Хеврона; Пирам, царь Ярмута.
Красноречие Принца было зажигательным. Слыша эти грозные слова, идущие в возвышенном ритме, его последователи танцевали и голосили от радости, взмахивая мечами и жезлами. «Избавление, избавление!» — провозглашали они, и их бородатые лица с черными патлами светились от экстаза и долгожданного освобождения, ныне оказавшегося наконец в их руках. «Растафарай!!! — пели они. — Да снизойдет на меня благодать Зайона».
Так велики были страсть и пыл, встретившие заявление Принца, что захват и очищение города казались уже свершившимся фактом. Радость ликующей братии вызвала в толпе неподдельное возбуждение.
— Что ты думаешь, Риган? Как ты считаешь, они это могут? — многозначительно прошептал Уидмэрк.
—Не знаю, откуда мне знать, — ответил Айван. Он вспомнил истории Маас Натти о черных; войнах и героях и хотел всему верить.
Но что-то было не так, что-то в этой странной армии не соответствовало тому, о чем говорил Маас Натти. И все же…
Не закрывая ртов, толпа восторженно наблюдала за тем, как Принц Эммануэль Давид и примкнувшие к нему первосвященник по правую руку и одноногий полководец по левую возглавили шествие. Над их головами реяло огромное знамя, за ними следовали служители культа в парчовых одеяниях, «по старинному магическому закону Мелхиседека» благоговейно неся что-то обернутое в ткань, о чем говорили, что это «Ноев Ковчег». Затем шли барабанщики, а за ними все войско, «жуткие» воины Найябинги, танцевавшие исступленно, но почему-то без оружия, если не считать деревянных посохов и почти игрушечных мечей и копий. Судя по всему, они были вооружены только верой. Шествуя по спящему городу, поддерживаемые толпой любопытных и скептиков, они били в барабаны, звенели тамбуринами и пели псалмы, прославляющие имя Божье:
Слово Господа нашего Бога
Джейхаджа Рас Тафари -
Милость и правда тем,
Кто держит Его Ковчег и Его Заповеди.
Ибо Хайле сей человек, Селассиай,
Джейхаджа Рас Тафари,
Негус Негусов,
Король Королей,
Бог Богов,
Побеждающий Лев колена Иудина,
Избранник Неба и Светоч Мира Сего.
Селаах.
—Лев колена Иуды, — провозглашали они, — разобьет все цепи, принесет нам победу. Он воздаст нам за все.
Они не оставили в этом сомнений, когда вознесли песнь радости к своему Богу и в экстазе пустились в пляс перед Ковчегом.
Поначалу марш тронулся нестройными рядами, словно видению, ниспосланному Ракуну, недоставало мощи, но, когда они вошли в город и направились к парку Виктории, шествие шаг за шагом набрало силу и стройность. Приходская церковь возвышалась в северной оконечности парка, и та быстрота, с которой Ракун поспешил к официальной церкви, должна была снять вопрос, какой смысл несет в себе этот мятеж — политический или богословский. На дверях церкви Ракун вывесил декларацию, отрицающую Англиканского Епископа и его деяния. Он призывал его признать свои ошибки, отречься от лживой религии белого человека, провозгласить божественность Рас Тафари и приоритет истинной веры и Церкви Триумфа. После чего Ракун исполнил Бхинги — ритуал изгнания сил зла из этого здания.
Братия разделилась на два потока и, играя на барабанах и тамбуринах, промаршировала вокруг парка в разных направлениях. Семь раз они обошли вокруг парка, прежде чем снова войти в него и водрузить свое трехцветное знамя на флагшток королевы Виктории, где по праздникам вывешивался «Юнион Джек». Они попытались — кажется, не вполне от всего сердца — сбросить с постамента статую королевы, но статуя была такой же твердой и несгибаемой, как и сама осанистая пучеглазая белая леди, чье изображение она собой являла, и потому сошлись в конце концов на том, что лучший выход из возникшего положения — закутать ее в черную материю.
Затем первосвященник совершил обряд изгнания духов колониализма, и Эммануэль Давид провозгласил город завоеванным. К губернатору и премьер-министру были посланы эмиссары сообщить о перемене их статуса, призвать их мирно передать бразды правления новому правительству и «преклонить колени» перед новой властью. Воины заняли оборонительную позицию и были проинспектированы государем и его оруженосцем, которые признали их боевую готовность вполне удовлетворительной. Вскоре все три предводителя поднялись на открытую сцену, где по праздникам военный оркестр играл имперскую музыку, и со сдержанным достоинством стали ожидать прибытия представителей Вавилона.
Разрядка напряжения подействовала на зрителей явно удручающе. Со своего дерева, где они устроились наблюдать происходящее, Богарт и его ребята услышали громкие критические реплики в адрес предводителей. Особенно все были недовольны Эммануэлем Давидом в качестве военного и политического стратега и Ракуном в качестве провидца; нравились им только воинственные действия полководца.
—Чо, я затем так далеко шел, чтоб все это увидеть? — пожаловался какой-то мужчина.
—Погоди-ка? Они думают, что город так завоевывают? Да они шутят так, люди эти, это шутка.
Но само войско и особенно его предводители, высокомерно игнорируя насмешки, раскурили чалис и стали наивно ожидать прибытия посланцев Вавилона. Но ровно ничего не происходило. Толпа становилась все более беспокойной, комментарии — все более громкими и вызывающими.
В этот момент появились два сонных констебля из бригады пешего патрулирования, протиравших глаза в вялом изумлении.
—Вавилон! Вавилон! — закричала толпа.
Увидев, что полицейских всего двое, Ракун-священник получил новое откровение. Он объявил, что Рас Тафари второй раз не будет требовать жертвы. Он сейчас желает головы двух вавилонян как дань. С криками «Гори, Вавилон!» и «Вавилон должен пасть!» группа воинов побежала за их головами.
—Беги, Вавилон! — кричала толпа со смехом и улюлюканьем. — Растаман бежит за тобой!
—Ваайии, смотри, как Вавилон драпает! Ха— ха-ха, — смеялись люди и грозно добавляли: — Я говорю, беги, Вавилон!
Вид бросившихся наутек полицейских несказанно всех обрадовал, и добрый дух немедленно был восстановлен, особенно при мысли увидеть столь необычное зрелище, как жертвоприношение вавилонян. Но передовой экспедиционный отряд вернулся лишь с дубинками и шлемами, брошенными полицейскими во время бегства.
Полиция, однако, прибыла с подкреплением: в парк с ревом въехали шесть автобусов. Готовые к подавлению бунта полицейские держали в руках длинные дубинки и деревянные щиты; они торопливо выбегали из автобусов, зловеще стуча каблуками. Сформировав сплошную линию за плотной стеной щитов, поблескивая остриями шлемов, полицейские с военной четкостью затопали по асфальту и забарабанили дубинками по щитам, создавая устрашающий шум.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125
Красноречие Принца было зажигательным. Слыша эти грозные слова, идущие в возвышенном ритме, его последователи танцевали и голосили от радости, взмахивая мечами и жезлами. «Избавление, избавление!» — провозглашали они, и их бородатые лица с черными патлами светились от экстаза и долгожданного освобождения, ныне оказавшегося наконец в их руках. «Растафарай!!! — пели они. — Да снизойдет на меня благодать Зайона».
Так велики были страсть и пыл, встретившие заявление Принца, что захват и очищение города казались уже свершившимся фактом. Радость ликующей братии вызвала в толпе неподдельное возбуждение.
— Что ты думаешь, Риган? Как ты считаешь, они это могут? — многозначительно прошептал Уидмэрк.
—Не знаю, откуда мне знать, — ответил Айван. Он вспомнил истории Маас Натти о черных; войнах и героях и хотел всему верить.
Но что-то было не так, что-то в этой странной армии не соответствовало тому, о чем говорил Маас Натти. И все же…
Не закрывая ртов, толпа восторженно наблюдала за тем, как Принц Эммануэль Давид и примкнувшие к нему первосвященник по правую руку и одноногий полководец по левую возглавили шествие. Над их головами реяло огромное знамя, за ними следовали служители культа в парчовых одеяниях, «по старинному магическому закону Мелхиседека» благоговейно неся что-то обернутое в ткань, о чем говорили, что это «Ноев Ковчег». Затем шли барабанщики, а за ними все войско, «жуткие» воины Найябинги, танцевавшие исступленно, но почему-то без оружия, если не считать деревянных посохов и почти игрушечных мечей и копий. Судя по всему, они были вооружены только верой. Шествуя по спящему городу, поддерживаемые толпой любопытных и скептиков, они били в барабаны, звенели тамбуринами и пели псалмы, прославляющие имя Божье:
Слово Господа нашего Бога
Джейхаджа Рас Тафари -
Милость и правда тем,
Кто держит Его Ковчег и Его Заповеди.
Ибо Хайле сей человек, Селассиай,
Джейхаджа Рас Тафари,
Негус Негусов,
Король Королей,
Бог Богов,
Побеждающий Лев колена Иудина,
Избранник Неба и Светоч Мира Сего.
Селаах.
—Лев колена Иуды, — провозглашали они, — разобьет все цепи, принесет нам победу. Он воздаст нам за все.
Они не оставили в этом сомнений, когда вознесли песнь радости к своему Богу и в экстазе пустились в пляс перед Ковчегом.
Поначалу марш тронулся нестройными рядами, словно видению, ниспосланному Ракуну, недоставало мощи, но, когда они вошли в город и направились к парку Виктории, шествие шаг за шагом набрало силу и стройность. Приходская церковь возвышалась в северной оконечности парка, и та быстрота, с которой Ракун поспешил к официальной церкви, должна была снять вопрос, какой смысл несет в себе этот мятеж — политический или богословский. На дверях церкви Ракун вывесил декларацию, отрицающую Англиканского Епископа и его деяния. Он призывал его признать свои ошибки, отречься от лживой религии белого человека, провозгласить божественность Рас Тафари и приоритет истинной веры и Церкви Триумфа. После чего Ракун исполнил Бхинги — ритуал изгнания сил зла из этого здания.
Братия разделилась на два потока и, играя на барабанах и тамбуринах, промаршировала вокруг парка в разных направлениях. Семь раз они обошли вокруг парка, прежде чем снова войти в него и водрузить свое трехцветное знамя на флагшток королевы Виктории, где по праздникам вывешивался «Юнион Джек». Они попытались — кажется, не вполне от всего сердца — сбросить с постамента статую королевы, но статуя была такой же твердой и несгибаемой, как и сама осанистая пучеглазая белая леди, чье изображение она собой являла, и потому сошлись в конце концов на том, что лучший выход из возникшего положения — закутать ее в черную материю.
Затем первосвященник совершил обряд изгнания духов колониализма, и Эммануэль Давид провозгласил город завоеванным. К губернатору и премьер-министру были посланы эмиссары сообщить о перемене их статуса, призвать их мирно передать бразды правления новому правительству и «преклонить колени» перед новой властью. Воины заняли оборонительную позицию и были проинспектированы государем и его оруженосцем, которые признали их боевую готовность вполне удовлетворительной. Вскоре все три предводителя поднялись на открытую сцену, где по праздникам военный оркестр играл имперскую музыку, и со сдержанным достоинством стали ожидать прибытия представителей Вавилона.
Разрядка напряжения подействовала на зрителей явно удручающе. Со своего дерева, где они устроились наблюдать происходящее, Богарт и его ребята услышали громкие критические реплики в адрес предводителей. Особенно все были недовольны Эммануэлем Давидом в качестве военного и политического стратега и Ракуном в качестве провидца; нравились им только воинственные действия полководца.
—Чо, я затем так далеко шел, чтоб все это увидеть? — пожаловался какой-то мужчина.
—Погоди-ка? Они думают, что город так завоевывают? Да они шутят так, люди эти, это шутка.
Но само войско и особенно его предводители, высокомерно игнорируя насмешки, раскурили чалис и стали наивно ожидать прибытия посланцев Вавилона. Но ровно ничего не происходило. Толпа становилась все более беспокойной, комментарии — все более громкими и вызывающими.
В этот момент появились два сонных констебля из бригады пешего патрулирования, протиравших глаза в вялом изумлении.
—Вавилон! Вавилон! — закричала толпа.
Увидев, что полицейских всего двое, Ракун-священник получил новое откровение. Он объявил, что Рас Тафари второй раз не будет требовать жертвы. Он сейчас желает головы двух вавилонян как дань. С криками «Гори, Вавилон!» и «Вавилон должен пасть!» группа воинов побежала за их головами.
—Беги, Вавилон! — кричала толпа со смехом и улюлюканьем. — Растаман бежит за тобой!
—Ваайии, смотри, как Вавилон драпает! Ха— ха-ха, — смеялись люди и грозно добавляли: — Я говорю, беги, Вавилон!
Вид бросившихся наутек полицейских несказанно всех обрадовал, и добрый дух немедленно был восстановлен, особенно при мысли увидеть столь необычное зрелище, как жертвоприношение вавилонян. Но передовой экспедиционный отряд вернулся лишь с дубинками и шлемами, брошенными полицейскими во время бегства.
Полиция, однако, прибыла с подкреплением: в парк с ревом въехали шесть автобусов. Готовые к подавлению бунта полицейские держали в руках длинные дубинки и деревянные щиты; они торопливо выбегали из автобусов, зловеще стуча каблуками. Сформировав сплошную линию за плотной стеной щитов, поблескивая остриями шлемов, полицейские с военной четкостью затопали по асфальту и забарабанили дубинками по щитам, создавая устрашающий шум.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125