ешь на здоровье. Если это будет стоить полтора доллара, ну и что? Такое уж у меня было настроение — я готова была выбросить полтора доллара на завтрак, ни на секунду не задумавшись. Итак, я пришла в. «Салон Фрагонара», а там у почти пустой стойки сидел герр доктор Рой Дьюер, придворный психиатр «Магна интернэшнл эйрлайнз», этот прекрасный, здоровый, благородный, чистоплотный милый парень, который дал мне эмоциональное крововливание пару ночей тому назад.
Он посмотрел на меня в тот самый момент, когда я увидела его. Он встал, нахмурился, затем совладал с собой и улыбнулся:
— Привет. Доброе утро.
— Доброе утро, сэр.
— Пришли на завтрак?
— Да, сэр.
— Не хотите ли присоединиться ко мне?
— Спасибо, сэр.
Я опустилась на стул слева от него, и он сказал:
— Вы выглядите этим утром довольно бодро.
— Полна мочи и уксуса, доктор, сэр, — сказала я.
— Что такое? — отрывисто спросил он.
Я ответила ему своей деревенско-идиотской улыбкой и сказала:
— Это всего лишь выражение доброй Новой Англии, сэр. Мисс, бекон, два жареных яйца, французское жаркое и тост, пожалуйста. Да, и кофе.
Она нахмурилась, глядя на меня. Я догадалась, у меня было своего рода рождественское настроение, когда каждый косился на меня. Она спросила:
— Вы не хотите завтрака стюардессы?
— Ей-Богу, нет. Даже не предлагайте мне этого.
Она пожала плечами и вернулась к своему грилю.
Я сказала это для герра доктора. Он старался поддержать разговор. Он делал для этого все возможное. Но я не дала ему шанса. Я умяла свой тост, я жонглировала с жареными яйцами, я запихивала в себя французское жаркое, хрустела беконом и через каждые несколько минут просила официантку наполнить мне чашечку кофе — я, должно быть, получила пять чашек изысканного напитка за все время, — и я никак не поощрила Роя Дьюера. С какой стати? Почему, в самом деле. Я предлагала ему любую поддержку недавно ночью, а он уклонился. Он отвернулся. Он был верным слугой «Магна интернэшнл эйрлайнз». А я не могла дать ему другого шанса. Но это вовсе не имело ничего общего с бешенством отвергнутой студентки-стюардессы; это было просто тем, что мое внутреннее содержание было слишком мягким, много, много мягче, чем моя наружность, и я не хотела разрываться на части и потерять их, как это случилось ночью в пятницу, пуская их по ветру, так сказать.
Когда я покончила с едой, он спокойно сказал:
— Через полтора часа мне нужно посетить дом Арни Гаррисона для совещания.
— Ладно, — сказала она. — Не очень приятно.
Он проигнорировал мой тон.
— Я думаю совершить небольшую прогулку по побережью. Вы не хотели ли бы пройтись со мной?
Мое сердце перевернулось, но я сделала равнодушный вид; перевернувшись вверх ногами, я осталась на месте.
— Нет, сэр. Простите меня.
— У вас другие планы?
— Нет, сэр.
— Я просил вас не называть меня сэром, Кэрол.
— Для меня это затруднительно, сэр.
— Я хочу поговорить с вами.
— Сэр, для меня достаточно разговоров. Кроме того, сегодня воскресное утро.
— Какая тут связь?
— Доктор Дьюер, вы знаете очень хорошо, что я должна отдыхать в воскресенье, чтобы быть в состоянии работать всю следующую неделю.
Это потрясло его. Он сказал:
— О! — Затем подозвал официантку: — Мой счет, пожалуйста. И счет этой молодой леди.
— Ах, нет, — сказала я. — Ах, нет.
Мы повернулись на наших стульях, глядя друг на друга; и, может быть, потому, что мы должным образом не были заземлены, сидя столь высоко, то электрический заряд был таким сильным, что он поразил нас обоих. Я перестала дышать и видела, как у него побелели губы.
Мы не говорили. Он встал, вероятно заземлившись, взял наши оба счета и сказал:
— Ну, всего хорошего.
— До свидания.
Он пошел, черт бы его побрал, оставив меня одну; и когда он вышел в дверь, мой желудок перевернулся вслед за моим сердцем. Я почувствовала сильнейшую тошноту, бульканье кислоты внутри, и я сказала женщине за стойкой:
— Я, похоже, выпила слишком много кофе. Дайте мне сельтерской «Бромо», пожалуйста.
Она никак этого не прокомментировала. Я догадалась, что любовь вовсе ничего для нее не значит. «Бромо» сельтерская спасла мне жизнь.
Мне нужно было убить утро, и я подумала: «Хорошо, я должна что-то сделать со своими полосками на теле» — и спросила служителя за стойкой отеля, как добраться до солярия. Он сказал:
— Лифт самообслуживания, вот и все. Попадете прямо туда.
Я возвратилась в номер, сняла свое серое полотняное платье, — как много хорошего оно сделало для меня! — и тогда мне захотелось узнать, как одеваются, отправляясь в солярий. Для этого существовал только один путь: я сняла трубку телефона, попросила соединить с женским солярием и изложила свою проблему первому человеку, который ответил. Я полагаю, это была служительница солярия.
Она казалась чуть-чуть ошеломленной.
— Ну, мадам, вы подниметесь в халате.
— Безо всего под ним?
— Мадам, вы придете принять солнечные ванны, не так ли?
— Да.
— Тогда зачем вам что-то надевать под халат? Она там просто смеялась надо мной. Я ненавидела такие ситуации, когда вы задаете кому-то совершенно простой вопрос, а вам возвращают ваш вопрос и заставляют вас почувствовать себя полной идиоткой.
Должна признать, однако, что ее логика была безупречной. И все же, собираясь в солярий, завернув плотнее свое голое тело в махровый халат, я практически чувствовала себя бесстыдной. Правда, халат скрывал вас от взглядов более эффективно, чем купальник; но как-то непристойно подниматься в общественном лифте, даже если вы в нем одна. Придя в солярий, я снова ощутила приступ скромности. Около дюжины женщин различных форм и размеров расположились на матрацах, кто-то дремал, кого-то массажировали служительницы в белой униформе, некоторые жевали резинку. Я прокралась между ними, как будто покушалась на их уединение. Они были такими голыми и так сверкали благодаря маслу для загара, которое просто-напросто подчеркивало их наготу.
Но я всегда считала, что нагота через пару минут перестает приводить в смущение, вы просто забываете о ней. В номере постоянно кто-либо был в процессе одевания или раздевания, и это ничего не значило. Женщины довольно часто это делают так похоже, что, увидев однажды одну из них, вы практически видели и всех остальных; и раз я метафорически стала сверкать в солярии, я сразу же почувствовала себя совершенно спокойно.
Справа от меня находилась крупная миловидная платиновая блондинка, загоревшая до цвета шоколада, которая слегка враждебно посмотрела на меня, когда я опустилась рядом с ней; всякий раз, поворачиваясь, она хмуро смотрела на меня. Возможно, это было оттого, что ей было около тридцати пяти, судя по ее лицу, и она была отяжелевшей в одних местах своего тела и обвисшей в других — найти другого объяснения я не могла.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104
Он посмотрел на меня в тот самый момент, когда я увидела его. Он встал, нахмурился, затем совладал с собой и улыбнулся:
— Привет. Доброе утро.
— Доброе утро, сэр.
— Пришли на завтрак?
— Да, сэр.
— Не хотите ли присоединиться ко мне?
— Спасибо, сэр.
Я опустилась на стул слева от него, и он сказал:
— Вы выглядите этим утром довольно бодро.
— Полна мочи и уксуса, доктор, сэр, — сказала я.
— Что такое? — отрывисто спросил он.
Я ответила ему своей деревенско-идиотской улыбкой и сказала:
— Это всего лишь выражение доброй Новой Англии, сэр. Мисс, бекон, два жареных яйца, французское жаркое и тост, пожалуйста. Да, и кофе.
Она нахмурилась, глядя на меня. Я догадалась, у меня было своего рода рождественское настроение, когда каждый косился на меня. Она спросила:
— Вы не хотите завтрака стюардессы?
— Ей-Богу, нет. Даже не предлагайте мне этого.
Она пожала плечами и вернулась к своему грилю.
Я сказала это для герра доктора. Он старался поддержать разговор. Он делал для этого все возможное. Но я не дала ему шанса. Я умяла свой тост, я жонглировала с жареными яйцами, я запихивала в себя французское жаркое, хрустела беконом и через каждые несколько минут просила официантку наполнить мне чашечку кофе — я, должно быть, получила пять чашек изысканного напитка за все время, — и я никак не поощрила Роя Дьюера. С какой стати? Почему, в самом деле. Я предлагала ему любую поддержку недавно ночью, а он уклонился. Он отвернулся. Он был верным слугой «Магна интернэшнл эйрлайнз». А я не могла дать ему другого шанса. Но это вовсе не имело ничего общего с бешенством отвергнутой студентки-стюардессы; это было просто тем, что мое внутреннее содержание было слишком мягким, много, много мягче, чем моя наружность, и я не хотела разрываться на части и потерять их, как это случилось ночью в пятницу, пуская их по ветру, так сказать.
Когда я покончила с едой, он спокойно сказал:
— Через полтора часа мне нужно посетить дом Арни Гаррисона для совещания.
— Ладно, — сказала она. — Не очень приятно.
Он проигнорировал мой тон.
— Я думаю совершить небольшую прогулку по побережью. Вы не хотели ли бы пройтись со мной?
Мое сердце перевернулось, но я сделала равнодушный вид; перевернувшись вверх ногами, я осталась на месте.
— Нет, сэр. Простите меня.
— У вас другие планы?
— Нет, сэр.
— Я просил вас не называть меня сэром, Кэрол.
— Для меня это затруднительно, сэр.
— Я хочу поговорить с вами.
— Сэр, для меня достаточно разговоров. Кроме того, сегодня воскресное утро.
— Какая тут связь?
— Доктор Дьюер, вы знаете очень хорошо, что я должна отдыхать в воскресенье, чтобы быть в состоянии работать всю следующую неделю.
Это потрясло его. Он сказал:
— О! — Затем подозвал официантку: — Мой счет, пожалуйста. И счет этой молодой леди.
— Ах, нет, — сказала я. — Ах, нет.
Мы повернулись на наших стульях, глядя друг на друга; и, может быть, потому, что мы должным образом не были заземлены, сидя столь высоко, то электрический заряд был таким сильным, что он поразил нас обоих. Я перестала дышать и видела, как у него побелели губы.
Мы не говорили. Он встал, вероятно заземлившись, взял наши оба счета и сказал:
— Ну, всего хорошего.
— До свидания.
Он пошел, черт бы его побрал, оставив меня одну; и когда он вышел в дверь, мой желудок перевернулся вслед за моим сердцем. Я почувствовала сильнейшую тошноту, бульканье кислоты внутри, и я сказала женщине за стойкой:
— Я, похоже, выпила слишком много кофе. Дайте мне сельтерской «Бромо», пожалуйста.
Она никак этого не прокомментировала. Я догадалась, что любовь вовсе ничего для нее не значит. «Бромо» сельтерская спасла мне жизнь.
Мне нужно было убить утро, и я подумала: «Хорошо, я должна что-то сделать со своими полосками на теле» — и спросила служителя за стойкой отеля, как добраться до солярия. Он сказал:
— Лифт самообслуживания, вот и все. Попадете прямо туда.
Я возвратилась в номер, сняла свое серое полотняное платье, — как много хорошего оно сделало для меня! — и тогда мне захотелось узнать, как одеваются, отправляясь в солярий. Для этого существовал только один путь: я сняла трубку телефона, попросила соединить с женским солярием и изложила свою проблему первому человеку, который ответил. Я полагаю, это была служительница солярия.
Она казалась чуть-чуть ошеломленной.
— Ну, мадам, вы подниметесь в халате.
— Безо всего под ним?
— Мадам, вы придете принять солнечные ванны, не так ли?
— Да.
— Тогда зачем вам что-то надевать под халат? Она там просто смеялась надо мной. Я ненавидела такие ситуации, когда вы задаете кому-то совершенно простой вопрос, а вам возвращают ваш вопрос и заставляют вас почувствовать себя полной идиоткой.
Должна признать, однако, что ее логика была безупречной. И все же, собираясь в солярий, завернув плотнее свое голое тело в махровый халат, я практически чувствовала себя бесстыдной. Правда, халат скрывал вас от взглядов более эффективно, чем купальник; но как-то непристойно подниматься в общественном лифте, даже если вы в нем одна. Придя в солярий, я снова ощутила приступ скромности. Около дюжины женщин различных форм и размеров расположились на матрацах, кто-то дремал, кого-то массажировали служительницы в белой униформе, некоторые жевали резинку. Я прокралась между ними, как будто покушалась на их уединение. Они были такими голыми и так сверкали благодаря маслу для загара, которое просто-напросто подчеркивало их наготу.
Но я всегда считала, что нагота через пару минут перестает приводить в смущение, вы просто забываете о ней. В номере постоянно кто-либо был в процессе одевания или раздевания, и это ничего не значило. Женщины довольно часто это делают так похоже, что, увидев однажды одну из них, вы практически видели и всех остальных; и раз я метафорически стала сверкать в солярии, я сразу же почувствовала себя совершенно спокойно.
Справа от меня находилась крупная миловидная платиновая блондинка, загоревшая до цвета шоколада, которая слегка враждебно посмотрела на меня, когда я опустилась рядом с ней; всякий раз, поворачиваясь, она хмуро смотрела на меня. Возможно, это было оттого, что ей было около тридцати пяти, судя по ее лицу, и она была отяжелевшей в одних местах своего тела и обвисшей в других — найти другого объяснения я не могла.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104