Я должна была знать. Миссис Гаррисон и Пег Уэбли были лишь добавкой.
Конечно, с неизбежностью, наши места оказались на три ряда прямо перед ними. И я была настолько парализована игрой судьбы со мной, что села там, как негнущийся осветительный столб в снежный буран, колени вместе, подбородок вперед, грудь расправлена и т. д. При любых других обстоятельствах мое поведение могло быть поставлено в заслугу мисс Уэбли как результат ее воспитательной работы. При данных конкретных обстоятельствах я была не кем иным, как рыскающей сучкой, которая подцепила прекрасного, здорового, невинного молодого американского парня с намерением обесчестить и его и его форму; и я физически ощущала четыре пары глаз, впившихся с отвращением в мой затылок. Для нас это был ад кромешный, а игроки тем временем ловили мяч своими корзинками, люди кричали, и вопили, и держали пари, вскакивая со своих мест, а некоторые, прогуливаясь взад и вперед, жевали сосиски; но я все это едва воспринимала. Хуже того — как будто можно было сделать хуже того, что уже произошло, — Боб все больше проникался непреодолимой любовью ко мне по мере развития игры. Разве я не была родственной ему душой? Всякий раз, когда он думал о дзэне, он нежно касался моей, руки. Он, должно быть, читал и Нормана Мейлера, потому что время от времени он ронял свою руку и в задумчивости перебирал швы моей юбки, потихоньку направляясь к моей коленке. Или же он зажигал сигарету и по чистой случайности, держал сигарету так, что костяшки его пальцев скользили по моей левой груди. Или же опускал программку на мои колени и минуту спустя шарил вокруг, чтобы ее отыскать. Теперь я поняла, почему «Магна» так настаивала на том, чтобы мы носили пояса, куда бы мы ни выходили. Мой Бог, им бы следовало снабдить нас поясами целомудрия, утыканными гвоздями, — это было самое малое, что они могли сделать для нас в этих сумасшедших джунглях, называемых Жизнью. Заключительным актом этого было то, что я должна была отбиваться от Боба, делая это незаметным образом: я не могла, под постоянными испытующими, взглядами четырех пар глаз, повернуться к нему и властно заявить: «Отвали». Они заметили бы. Все, что я могла сделать, это ворчать на него уголком рта, что он, видимо, принимал за признак того, что я разжигаю в нем искры сексуального возбуждения, и в результате он только удваивал свои усилия.
Во время хавтайма, то есть когда объявили перерыв, мы влились в толпу народа, чтобы встретить судьбу лицом к лицу. И мы ее встретили. Донна и я вычислили это одновременно. Для нас было лучше проявить нахальство, чем остаться испуганно сидеть на наших местах под тяжестью своей вины. Они ожидали нас, но не в гневе, а с легким любопытством, без сомнения, интересуясь, в каком направлении мы увильнем. У мистера Г. была милостивая улыбка; миссис Г., милая женщина лет тридцати пяти, также улыбалась доброжелательно, как будто говоря, что она и сама некогда была девушкой; у Роя Дьюера на устах играла обычная улыбка психиатра: он испытал все, и ничто не могло его больше удивить.
Донна бросилась вперед, хватая быка за рога:
— Эй, хелло! Мистер Гаррисон и миссис..?
— Миссис Гаррисон, — сказал мистер Гаррисон.
— Очень приятно с вами познакомиться, — нежно проворковала Донна. — И мисс Уэбли! И доктор Дьюер! Какой сюрприз! Игра волнующая, не так ли?
Это был тонкий ход. Они отпали.
— Мисс Уэбли, — продолжила она с той же самой дикой непринужденностью, — вы помните, что я в прошлый уик-энд ездила в Пальм-Бич посетить моего кузена? Ну не мило ли с его стороны: в этот уик-энд кузен Элиот приехал навестить свою маленькую старушку! Могу я представить? Капитан… Глаг.
Мартини, выпитое ею перед ужином, сделало свое черное дело. Она забыла его имя. И я тоже. Я не могла его вспомнить, хоть убей.
— Здравствуйте, капитан Глаг, — сказал мистер Гаррисон. То же сказала миссис Гаррисон, за ней мисс Уэбли и наконец доктор Дьюер.
Он тихо произнес:
— Здравствуйте.
Донна вспомнила имя Боба. И когда она представляла его, Рой Дьюер и я смотрели друг на друга, мы видели друг друга на сцене, иллюминированной чистым электричеством в миллион вольт, он ясно видел мое сердце, которое он разрезал на две кровоточащие половинки, и я ясно видела его сердце и знала, что сделала то же самое с его сердцем. Он не был красивым, он не был большим и сильным; он был не кем иным, как мужчиной, которого я любила, Господь знает почему; и я хотела услышать от него хотя бы слово, чтобы радоваться его чудесному голосу.
— Вам понравилась игра? — сказал он. Сказал, обращаясь ко мне.
— Нет — ответила я. — А вам?
Он сказал:
— Она очень быстрая.
— Она слишком быстрая, — сказала я. — Она у меня вызывает головокружение. — Это было общение между нами. Чудесным образом он понял, что я имела в виду; слова внутри меня, не произнесенные, достигли его в тех глупых словах, которые я сказала. На мгновение он помрачнел, а затем нежно улыбнулся и кивнул.
— Действительно это для вас так быстро, Кэрол? — спросила мисс Уэбли.
— Мне нравится, когда движения чуть замедленнее.
— Но такова игра, — заметил он.
Никто еще не мог ни о чем догадаться, а мы вовсю вели разговор на языке, который был непереводим и понятен только нам. Вот что я ему сказала: я люблю тебя, я скучаю без тебя; а вот что он мне ответил: я люблю тебя также, но подожди, пожалуйста, подожди. Я готова была ждать вечность теперь, когда он все так просто объяснил; и весь остаток вечера бедный Боб не мог понять, что произошло. Я была здесь, я улыбалась, и меня не было здесь. Казалось, он совершенно был сбит с толку, когда мы прощались в вестибюле «Шалеруа»; я существовала, но перестала существовать.
Времени было без четверти двенадцать. Я сослалась на головную боль, чтобы возвратиться домой и в уединении поразмышлять о себе и докторе Дьюере. Донна еще была с Элиотом Глагом.
Я сказала:
— Ну, всего хорошего, лейтенант Боб Килер, спасибо вам за прекрасно проведенный вечер. Все было замечательно.
Он сказал:
— Мы увидимся снова, Кэрол?
Я сказала незло:
— К чему портить хорошие отношения?
— Честное слово, — сказал он, — у вас готов ответ на все вопросы. Не означает ли это, что у вас есть друг или что-нибудь еще?
Я молча поглядела на него.
— О'кей, — сказал он. — И пока.
— Пока.
Он был по-своему привлекателен, но этого было недостаточно. Я становилась довольно привередливой в свои годы. Если кто-либо собирался коснуться кромки моей юбки, то я знала точно, кто может быть этим человеком: он жил прямо под нами. Ибо вернейший признак любви, по-моему, это, когда мужчина, которого ты любишь, встречает тебя с другим мужчиной и может разговаривать с тобой лишь на непереводимом языке, полностью осознавая, что твоя любовь принадлежит только ему.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104
Конечно, с неизбежностью, наши места оказались на три ряда прямо перед ними. И я была настолько парализована игрой судьбы со мной, что села там, как негнущийся осветительный столб в снежный буран, колени вместе, подбородок вперед, грудь расправлена и т. д. При любых других обстоятельствах мое поведение могло быть поставлено в заслугу мисс Уэбли как результат ее воспитательной работы. При данных конкретных обстоятельствах я была не кем иным, как рыскающей сучкой, которая подцепила прекрасного, здорового, невинного молодого американского парня с намерением обесчестить и его и его форму; и я физически ощущала четыре пары глаз, впившихся с отвращением в мой затылок. Для нас это был ад кромешный, а игроки тем временем ловили мяч своими корзинками, люди кричали, и вопили, и держали пари, вскакивая со своих мест, а некоторые, прогуливаясь взад и вперед, жевали сосиски; но я все это едва воспринимала. Хуже того — как будто можно было сделать хуже того, что уже произошло, — Боб все больше проникался непреодолимой любовью ко мне по мере развития игры. Разве я не была родственной ему душой? Всякий раз, когда он думал о дзэне, он нежно касался моей, руки. Он, должно быть, читал и Нормана Мейлера, потому что время от времени он ронял свою руку и в задумчивости перебирал швы моей юбки, потихоньку направляясь к моей коленке. Или же он зажигал сигарету и по чистой случайности, держал сигарету так, что костяшки его пальцев скользили по моей левой груди. Или же опускал программку на мои колени и минуту спустя шарил вокруг, чтобы ее отыскать. Теперь я поняла, почему «Магна» так настаивала на том, чтобы мы носили пояса, куда бы мы ни выходили. Мой Бог, им бы следовало снабдить нас поясами целомудрия, утыканными гвоздями, — это было самое малое, что они могли сделать для нас в этих сумасшедших джунглях, называемых Жизнью. Заключительным актом этого было то, что я должна была отбиваться от Боба, делая это незаметным образом: я не могла, под постоянными испытующими, взглядами четырех пар глаз, повернуться к нему и властно заявить: «Отвали». Они заметили бы. Все, что я могла сделать, это ворчать на него уголком рта, что он, видимо, принимал за признак того, что я разжигаю в нем искры сексуального возбуждения, и в результате он только удваивал свои усилия.
Во время хавтайма, то есть когда объявили перерыв, мы влились в толпу народа, чтобы встретить судьбу лицом к лицу. И мы ее встретили. Донна и я вычислили это одновременно. Для нас было лучше проявить нахальство, чем остаться испуганно сидеть на наших местах под тяжестью своей вины. Они ожидали нас, но не в гневе, а с легким любопытством, без сомнения, интересуясь, в каком направлении мы увильнем. У мистера Г. была милостивая улыбка; миссис Г., милая женщина лет тридцати пяти, также улыбалась доброжелательно, как будто говоря, что она и сама некогда была девушкой; у Роя Дьюера на устах играла обычная улыбка психиатра: он испытал все, и ничто не могло его больше удивить.
Донна бросилась вперед, хватая быка за рога:
— Эй, хелло! Мистер Гаррисон и миссис..?
— Миссис Гаррисон, — сказал мистер Гаррисон.
— Очень приятно с вами познакомиться, — нежно проворковала Донна. — И мисс Уэбли! И доктор Дьюер! Какой сюрприз! Игра волнующая, не так ли?
Это был тонкий ход. Они отпали.
— Мисс Уэбли, — продолжила она с той же самой дикой непринужденностью, — вы помните, что я в прошлый уик-энд ездила в Пальм-Бич посетить моего кузена? Ну не мило ли с его стороны: в этот уик-энд кузен Элиот приехал навестить свою маленькую старушку! Могу я представить? Капитан… Глаг.
Мартини, выпитое ею перед ужином, сделало свое черное дело. Она забыла его имя. И я тоже. Я не могла его вспомнить, хоть убей.
— Здравствуйте, капитан Глаг, — сказал мистер Гаррисон. То же сказала миссис Гаррисон, за ней мисс Уэбли и наконец доктор Дьюер.
Он тихо произнес:
— Здравствуйте.
Донна вспомнила имя Боба. И когда она представляла его, Рой Дьюер и я смотрели друг на друга, мы видели друг друга на сцене, иллюминированной чистым электричеством в миллион вольт, он ясно видел мое сердце, которое он разрезал на две кровоточащие половинки, и я ясно видела его сердце и знала, что сделала то же самое с его сердцем. Он не был красивым, он не был большим и сильным; он был не кем иным, как мужчиной, которого я любила, Господь знает почему; и я хотела услышать от него хотя бы слово, чтобы радоваться его чудесному голосу.
— Вам понравилась игра? — сказал он. Сказал, обращаясь ко мне.
— Нет — ответила я. — А вам?
Он сказал:
— Она очень быстрая.
— Она слишком быстрая, — сказала я. — Она у меня вызывает головокружение. — Это было общение между нами. Чудесным образом он понял, что я имела в виду; слова внутри меня, не произнесенные, достигли его в тех глупых словах, которые я сказала. На мгновение он помрачнел, а затем нежно улыбнулся и кивнул.
— Действительно это для вас так быстро, Кэрол? — спросила мисс Уэбли.
— Мне нравится, когда движения чуть замедленнее.
— Но такова игра, — заметил он.
Никто еще не мог ни о чем догадаться, а мы вовсю вели разговор на языке, который был непереводим и понятен только нам. Вот что я ему сказала: я люблю тебя, я скучаю без тебя; а вот что он мне ответил: я люблю тебя также, но подожди, пожалуйста, подожди. Я готова была ждать вечность теперь, когда он все так просто объяснил; и весь остаток вечера бедный Боб не мог понять, что произошло. Я была здесь, я улыбалась, и меня не было здесь. Казалось, он совершенно был сбит с толку, когда мы прощались в вестибюле «Шалеруа»; я существовала, но перестала существовать.
Времени было без четверти двенадцать. Я сослалась на головную боль, чтобы возвратиться домой и в уединении поразмышлять о себе и докторе Дьюере. Донна еще была с Элиотом Глагом.
Я сказала:
— Ну, всего хорошего, лейтенант Боб Килер, спасибо вам за прекрасно проведенный вечер. Все было замечательно.
Он сказал:
— Мы увидимся снова, Кэрол?
Я сказала незло:
— К чему портить хорошие отношения?
— Честное слово, — сказал он, — у вас готов ответ на все вопросы. Не означает ли это, что у вас есть друг или что-нибудь еще?
Я молча поглядела на него.
— О'кей, — сказал он. — И пока.
— Пока.
Он был по-своему привлекателен, но этого было недостаточно. Я становилась довольно привередливой в свои годы. Если кто-либо собирался коснуться кромки моей юбки, то я знала точно, кто может быть этим человеком: он жил прямо под нами. Ибо вернейший признак любви, по-моему, это, когда мужчина, которого ты любишь, встречает тебя с другим мужчиной и может разговаривать с тобой лишь на непереводимом языке, полностью осознавая, что твоя любовь принадлежит только ему.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104