Не говоря уж об этом, мир был в прекрасном состоянии счастья. Кругом кипело веселье, кругом была пестрота и шум, все было совершенно изумительно. В первом отделении шоу молодая певица спела несколько печальных, но сексуально зажигающих песен; а затем нервный, совсем молоденький мальчик в смокинге с широченными плечами скороговоркой рассказал несколько довольно грязных анекдотов, как, например, анекдот о медовом месяце зебры и историю о двух золотых рыбках, все это я слышала раньше в самых разных вариациях. Ей-Богу, он, видимо, провел пару вечеров с девушками с четырнадцатого этажа.
А затем все закружилось, фонари начали гаснуть, а оркестр заиграл «Шахерезаду», танцевальная площадка освещалась красными и синими прожекторами, и вышли три девушки, которых я видела репетирующими на крыше «Шалеруа»: две девушки, которые делали прыжки и покачивания, и та, которая вращала кисточки. Это напоминало возвращение к старым друзьям в водной Пещере Центральной Африки. В настоящий момент я видела все, что они могли проделывать, если не считать того, что все это происходило под музыку «Шахерезады», а не под «Болеро» Равеля, и красные и синие огни прожекторов соответствовали представлению такого сорта. Но эта вращательница кисточек еще больше поразила меня. Финал был необыкновенно эффектен. Она вышла вперед, все огни начали вращаться со страшной силой; и посреди вращающихся огней, вращающихся кисточек, вращающихся грудей, вращающихся ягодиц и даже вращающегося пупка я начала чувствовать себя ближе к дзэну. Это было невероятно.
Я сказала Н. Б.:
— Разве она не великолепна?
И он, казалось, слегка удивился:
— Тебе нравится это дерьмо? — Как будто он не мог поверить в то, что у меня такой низкий культурный уровень. Тогда я объяснила, что она мне почти подруга, и рассказала о своей беседе с ней в солярии; и исход моего рассказа Н. Б. об этом был удивителен. Когда представление закончилось и девушки откланялись, Н. Б. негромко окликнул:
— Эй, Эрнестина, — и она подошла к нашему столику и улыбнулась. Он указал ей на свободный стул за нашим столом, и она кивнула. Как только она собрала свою одежду на сцене, она вновь появилась и присоединилась к нам. Мантия только по названию была мантией. Она закрывала лишь ее спину и плечи, но спереди все было открыто, и я поняла, что она привыкла в таком виде быть на публике, что она едва ли понимает, что ее мускулистая грудь осталась над скатертью, и кисточки колыхались, когда она вздыхала.
— Ну, привет, Н. Б., — сказала она радостно. — Приятно снова тебя видёть. Как ты себя чувствуешь?
— О, прекрасно, — сказал он. — Эрнестина, ты помнишь мою подругу мисс Томпсон?
Она загадочно взглянула на меня, а затем откинула голову назад и разразилась смехом.
— Ну, душечка, конечно, я помню тебя! Как ты поживаешь, милашка? Ну, детка, у тебя превосходный макияж! И что за платье! Ты выглядишь на миллион долларов, душечка. Ну, Н. Б., ты действительно счастливый парень!
— И ты мне говоришь это, — сказал он. — Как насчет того, чтобы выпить немного бренди с нами, Эрнестина?
— Это восхитительно, Н. Б.
Он щелкнул пальцами официанту и заказал три бренди. Я запротестовала, но он сказал:
— Фу, бренди не повредит тебе, — и я откинулась, подчинившись своей судьбе. Слава Богу, у меня была потрясающая сопротивляемость крепким напиткам. Я все еще была рассудительна, как судья.
Н. Б. и Эрнестина, казалось, знали друг друга с рождения, и они болтали о людях и местах, как старые друзья: как поживает Тед, как Боско, как давно видели Гуина, что нового в Чикаго, и так далее и тому подобное. Я пила свой бренди, восхищаясь двумя танцующими кисточками; и я, видимо, так восхищалась, что Н. Б. неожиданно вторгся в мои мысли, сказав:
— Эй, Кэрол, о чем ты мечтаешь?
Я не могла солгать ему. Я сказала:
— О кисточках.
— Шутишь, — заметил он.
— Н. Б., они восхитительны.
— Ты имеешь в виду кисточки?
— Конечно, я их имею в виду. Они невероятно восхитительны.
Он сказал:
— Эрнестина, отдай их ей.
— О'кей. Я сбегаю в костюмерную…
— Отдай их ей здесь.
— Здесь? — воскликнула она.
— Конечно, здесь. А почему нет?
— Ты сумасшедший или, что, Н. Б.? Ты хочешь, чтобы меня арестовали за появление на публике в неприличном виде?
Он вынул свой бумажник, вытянул две ассигнации по двадцать долларов и положил их на стол перед ней.
— Прикройся ими.
Она разразилась смехом.
— Н. Б., ты бунтарь.
— Давай, начинай.
— Не дави на меня, сладенький, не дави на меня.
У меня глаза на лоб полезли, и я не могла вымолвить ни слова. Она взяла две бумажки, тщательно пристраивая их на себе, придерживая их одной рукой; а затем она сняла кисточки, одну за другой. Щелк. Щелк.
Она хихикала, когда протянула их мне.
— Вот, душечка. Они твои.
Я, запинаясь, сказала:
— Вот здорово, ей-Богу. Спасибо.
Н. Б. поинтересовался:
— Не следует ли эти вещи сначала продезинфицировать или что-либо в этом роде, прежде чем кто-либо еще нацепит их на себя?
— Виски, — сказала Эрнестина. — Вот и все. Пополоскать их в виски.
Она громко взвизгнула, оттолкнула свой стул и убежала.
Мы снова оказались в большом шикарном «линкольне», и я спросила:
— Теперь ты отвезешь меня в отель, Н. Б.?
— Еще рано, беби. Я думаю, тебе стоит посидеть немного у воды и расслабиться. В этот час так прекрасно там внизу. О'кей?
Почему бы нет?
— О'кей, — согласилась я.
— Посмотри на все эти звезды, — сказал он.
— Да.
— Пахнет жасмином?
— Да.
— Счастлива?
— Да. Если бы не Донна, если бы не Альма, если бы не Дьюер.
— Ты не избавилась бы от жутких воспоминаний, оставаясь наедине с собой весь день в «Шалеруа».
— Думаю, да.
Мы ехали по Венецианской дамбе, и вдруг он свернул направо и двинулся вниз по гладкой вьющейся дороге.
Я сказала:
— Я не знала, что здесь можно спускаться.
— Это частная дорога. Только для живущих здесь.
— Н. Б., куда мы едем?
— Там внизу у меня квартира.
— У тебя?
— Прямо у воды. Тебе там понравится.
Я вздохнула.
Он сказал:
— Почему так тяжело вздыхаешь?
— Ничего. Ты не живешь в «Шалеруа»?
— Я? Нет. Мне слишком нравится уединенность.
Я поняла, что он имел в виду, когда вошла в его квартиру. Я огляделась и застыла на вздохе. Гостиная была залита огнями, и он стоял рядом со мной, за моей реакцией с легкой улыбкой. Это была комната с низким потолком, размером сорок на сорок футов — огромная, и в то же время нет — потому что в ней было много мебели, со вкусом подобранной. Здесь были удобные кресла и низкие удобные диваны, огромный диван с множеством подушек, огромный телевизор, длинное низкое бюро, а у другой стены большой рояль марки «Стейнвей». Повсюду стояли великолепные букеты цветов; но на стене висела только одна картина, которая являлась центром притяжения внимания, фокусировала в себе все.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104