Он просто не мог понять, что меня тошнит от этого слова.
– Обещаю, что больше никогда не буду говорить про «пышные формы». Но при одном условии.
– При каком?
– Если ты не будешь называть меня «мазилой».
– Ой, Майк, извини! Не думала, что это тебя заденет. Ведь это дела столь давних дней. Я совершенно не хотела быть бестактной.
– Понимаешь, Фрэнки, – сказал он сквозь зубы, – все игроки когда-нибудь да промахиваются. Билл Брэдли говорит, что труднее всего ему было заставить себя забыть последний бросок в финале 1971 года, потому что еще двадцать лет ему об этом напоминали все таксисты. А Билл Брэдли – сенатор.
– Ты пытаешься меня убедить в том, что совершенных людей не бывает? – недоверчиво спросила я.
– Ты ведь привлекательная женщина, так?
– А я все ждала, когда ты это заметишь. Шнобель и все такое…
– Черт подери!
– Все-все, я тебя прощаю, – поспешила добавить я и рассмеялась – такое у него было выражение лица. – Я не в силах выслушивать новые извинения и рассказ о том, какой у меня аристократический нос. Кстати, я обожаю свой нос и ценю его выдающиеся качества. Понял, Майк?
– Иногда я кажусь себе полным идиотом.
– Тонкое наблюдение. Мы будем заказывать?
Когда два человека, уже привыкшие подтрунивать друг над другом, объявляют перемирие, всегда возникает некоторое замешательство. О чем им теперь говорить, если они решили перестать наконец пикироваться?
Мы с Майком погрузились в изучение меню и делали это весьма сосредоточенно и серьезно, как два заправских ресторанных критика.
– Есть предложения? – спросил он наконец.
– Может, рагу?
– Какое рагу?
– Боюсь, выбрать будет трудно – здесь их три. А ты что скажешь?
– Бифштекс с жареным картофелем – тут уж не ошибешься.
– Мне то же самое, но без картофеля.
– Один бифштекс?
– Ну… с фасолью.
– Принято. – И он заказал на том французском, который мы оба учили в Линкольне. – Вино? – спросил он.
– Да, пожалуй, стаканчик красного. – Я обычно не пью за ленчем, но пропади оно все пропадом.
Официант наполнил наши бокалы, и он поднял свой.
– За нас, прогульщиков, – провозгласил он, указывая на улицу за окном. – Если уж прогуливать, так здесь.
– За прогульщиков! – поддержала я.
– А ты в школе прогуливала? – спросил он, когда мы чокнулись.
– Только один раз, и предупредила маму заранее, чтобы она не волновалась, если позвонят из школы и спросят, что со мной.
– Да, ты, должно быть, была сложным и неуправляемым подростком.
– Ага, – хихикнула я. – В следующей жизни я буду Мадонной. А в этой я была домашней кошечкой, кошечкой, занимающейся балетом.
– А что случилось? Почему ты не танцуешь?
– На третьем курсе Джуллиарда я здорово упала и повредила колени. Можно танцевать с кровоточащими ступнями, а с больными коленками – нет.
– В баскетболе то же самое.
– Так ты поэтому не стал профессионалом?
– Очень мило с вашей стороны.
– Нет, я серьезно спрашиваю, без шуточек.
– Знаю, поэтому и мило. Знаешь, Фрэнки, не хочу тебя разочаровывать, но я был просто героем школы, не больше. Среди старшеклассников наберется тысяч двести таких игроков. Пятьдесят тысяч играют уже в университетских командах. И только пятьдесят из них каждый год попадают в НБА. О тридцати из этих пятидесяти никто никогда не узнает, а человек десять становятся обещающими новичками. Такой вот отбор.
– Значит, это почти так же трудно, как стать топ-моделью.
– Никогда про это не думал.
– Будешь теперь относиться к ним чуточку более уважительно?
– Наверное, да, – задумчиво сказал он. – Но спортивная карьера – это, пожалуй, потруднее, чем позировать перед камерой.
– Забудь о том, что труднее, подумай о том, чего это стоит – добраться до вершины.
– Возможно, ты права. Просто всегда кажется, что работа модели такая… несерьезная.
– Майк, так нечестно. У топ-моделей борьба за выживание, за это, признаю, ими слишком много восхищаются, с ними слишком носятся, им слишком много платят. Но они – неотъемлемая и важнейшая часть огромной индустрии, они превращают все в потрясающее шоу, искрометное, как фейерверк, и такое же мимолетное. А когда все заканчивается, поверь, очень быстро, если они не успели вложить деньги в какое-нибудь прибыльное дело, им остается только перелистывать старые блокноты. То же происходит и с баскетболистами. Представь себе Клаудию Шиффер как Шакилла О'Нила моды.
– Ничего себе! Я рад за Билла Брэдли и его политическую карьеру.
– Я тоже.
– Ты хочешь сыра или десерт?
– Спасибо, нет. Я бы погуляла еще, пока солнце не зашло.
И мы гуляли вдоль реки, которая, с ее четырнадцатью мостами, всегда будет самой красивой улицей этого древнего города. Иногда мы хотели свернуть на какую-нибудь боковую улочку, но Сена манила нас назад. Она притягивает как магнит, и не только туристов, но и тех, кто прожил в Париже всю жизнь.
Мы ничего не покупали, разве что по чашечке кофе, никуда не заходили – ни в музеи, ни в галереи, не листали книги на лотках, не разглядывали ничего более значительного, чем витрина зоомагазина, говорили о всякой ерунде, и, когда солнце уже зашло, мне стало казаться, что мы почти подружились.
– Становится холодно, – сказал Майк. – Давай возьмем такси и поедем в отель, выпьем чего-нибудь. Может, тебя ждет известие из бюро по розыску пропавших душ.
– Да, хватит прогуливать, – вздохнула я. – Но это был удивительный день.
– Один из лучших, – согласился он. Мне показалось, что он тоже вздохнул, но я могла и ошибиться, что, по правде говоря, меня бы крайне удивило.
Когда мы вошли в залитый светом «Реле Плаза», то увидели за столиком у бара Тинкер, Эйприл, Джордан и Мод.
– Явились наконец! – возмущенно сказала Эйприл.
– Тебе давно было пора объявиться, – хмуро сказала Мод Майку.
– Где это вы были? – спросила Джордан обиженно.
И только Тинкер восхищенно воскликнула:
– Фрэнки! У тебя сногсшибательные волосы!
Мы с Майком переглянулись.
– Естественно, мы были в Лувре, – сказал он.
– И ни одной из вас я там не увидела, – сурово добавила я.
Да, пожалуй, мы подружились.
14
Подойдя к входной двери агентства «Лоринг», Джастин затаила дыхание и прислушалась. За дверью стоял обычный шум – разговоры, полуистерические вскрики, злорадный смех, – там наверняка целая куча манекенщиц. «Нет, ни в коем случае нельзя показываться им в таком виде», – подумала она в панике и полезла в карман за вязаной шапочкой. В коридоре было довольно тепло, но Джастин натянула шапочку на глаза, словно пытаясь спрятаться. Потом подняла меховой воротник своего пальто и замотала шарф так, что видно было только кончик носа. Замаскировавшись таким образом, проскользнула в приемную и, не замеченная никем, шмыгнула к себе в кабинет. Там она облегченно вздохнула и заперла за собой дверь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91
– Обещаю, что больше никогда не буду говорить про «пышные формы». Но при одном условии.
– При каком?
– Если ты не будешь называть меня «мазилой».
– Ой, Майк, извини! Не думала, что это тебя заденет. Ведь это дела столь давних дней. Я совершенно не хотела быть бестактной.
– Понимаешь, Фрэнки, – сказал он сквозь зубы, – все игроки когда-нибудь да промахиваются. Билл Брэдли говорит, что труднее всего ему было заставить себя забыть последний бросок в финале 1971 года, потому что еще двадцать лет ему об этом напоминали все таксисты. А Билл Брэдли – сенатор.
– Ты пытаешься меня убедить в том, что совершенных людей не бывает? – недоверчиво спросила я.
– Ты ведь привлекательная женщина, так?
– А я все ждала, когда ты это заметишь. Шнобель и все такое…
– Черт подери!
– Все-все, я тебя прощаю, – поспешила добавить я и рассмеялась – такое у него было выражение лица. – Я не в силах выслушивать новые извинения и рассказ о том, какой у меня аристократический нос. Кстати, я обожаю свой нос и ценю его выдающиеся качества. Понял, Майк?
– Иногда я кажусь себе полным идиотом.
– Тонкое наблюдение. Мы будем заказывать?
Когда два человека, уже привыкшие подтрунивать друг над другом, объявляют перемирие, всегда возникает некоторое замешательство. О чем им теперь говорить, если они решили перестать наконец пикироваться?
Мы с Майком погрузились в изучение меню и делали это весьма сосредоточенно и серьезно, как два заправских ресторанных критика.
– Есть предложения? – спросил он наконец.
– Может, рагу?
– Какое рагу?
– Боюсь, выбрать будет трудно – здесь их три. А ты что скажешь?
– Бифштекс с жареным картофелем – тут уж не ошибешься.
– Мне то же самое, но без картофеля.
– Один бифштекс?
– Ну… с фасолью.
– Принято. – И он заказал на том французском, который мы оба учили в Линкольне. – Вино? – спросил он.
– Да, пожалуй, стаканчик красного. – Я обычно не пью за ленчем, но пропади оно все пропадом.
Официант наполнил наши бокалы, и он поднял свой.
– За нас, прогульщиков, – провозгласил он, указывая на улицу за окном. – Если уж прогуливать, так здесь.
– За прогульщиков! – поддержала я.
– А ты в школе прогуливала? – спросил он, когда мы чокнулись.
– Только один раз, и предупредила маму заранее, чтобы она не волновалась, если позвонят из школы и спросят, что со мной.
– Да, ты, должно быть, была сложным и неуправляемым подростком.
– Ага, – хихикнула я. – В следующей жизни я буду Мадонной. А в этой я была домашней кошечкой, кошечкой, занимающейся балетом.
– А что случилось? Почему ты не танцуешь?
– На третьем курсе Джуллиарда я здорово упала и повредила колени. Можно танцевать с кровоточащими ступнями, а с больными коленками – нет.
– В баскетболе то же самое.
– Так ты поэтому не стал профессионалом?
– Очень мило с вашей стороны.
– Нет, я серьезно спрашиваю, без шуточек.
– Знаю, поэтому и мило. Знаешь, Фрэнки, не хочу тебя разочаровывать, но я был просто героем школы, не больше. Среди старшеклассников наберется тысяч двести таких игроков. Пятьдесят тысяч играют уже в университетских командах. И только пятьдесят из них каждый год попадают в НБА. О тридцати из этих пятидесяти никто никогда не узнает, а человек десять становятся обещающими новичками. Такой вот отбор.
– Значит, это почти так же трудно, как стать топ-моделью.
– Никогда про это не думал.
– Будешь теперь относиться к ним чуточку более уважительно?
– Наверное, да, – задумчиво сказал он. – Но спортивная карьера – это, пожалуй, потруднее, чем позировать перед камерой.
– Забудь о том, что труднее, подумай о том, чего это стоит – добраться до вершины.
– Возможно, ты права. Просто всегда кажется, что работа модели такая… несерьезная.
– Майк, так нечестно. У топ-моделей борьба за выживание, за это, признаю, ими слишком много восхищаются, с ними слишком носятся, им слишком много платят. Но они – неотъемлемая и важнейшая часть огромной индустрии, они превращают все в потрясающее шоу, искрометное, как фейерверк, и такое же мимолетное. А когда все заканчивается, поверь, очень быстро, если они не успели вложить деньги в какое-нибудь прибыльное дело, им остается только перелистывать старые блокноты. То же происходит и с баскетболистами. Представь себе Клаудию Шиффер как Шакилла О'Нила моды.
– Ничего себе! Я рад за Билла Брэдли и его политическую карьеру.
– Я тоже.
– Ты хочешь сыра или десерт?
– Спасибо, нет. Я бы погуляла еще, пока солнце не зашло.
И мы гуляли вдоль реки, которая, с ее четырнадцатью мостами, всегда будет самой красивой улицей этого древнего города. Иногда мы хотели свернуть на какую-нибудь боковую улочку, но Сена манила нас назад. Она притягивает как магнит, и не только туристов, но и тех, кто прожил в Париже всю жизнь.
Мы ничего не покупали, разве что по чашечке кофе, никуда не заходили – ни в музеи, ни в галереи, не листали книги на лотках, не разглядывали ничего более значительного, чем витрина зоомагазина, говорили о всякой ерунде, и, когда солнце уже зашло, мне стало казаться, что мы почти подружились.
– Становится холодно, – сказал Майк. – Давай возьмем такси и поедем в отель, выпьем чего-нибудь. Может, тебя ждет известие из бюро по розыску пропавших душ.
– Да, хватит прогуливать, – вздохнула я. – Но это был удивительный день.
– Один из лучших, – согласился он. Мне показалось, что он тоже вздохнул, но я могла и ошибиться, что, по правде говоря, меня бы крайне удивило.
Когда мы вошли в залитый светом «Реле Плаза», то увидели за столиком у бара Тинкер, Эйприл, Джордан и Мод.
– Явились наконец! – возмущенно сказала Эйприл.
– Тебе давно было пора объявиться, – хмуро сказала Мод Майку.
– Где это вы были? – спросила Джордан обиженно.
И только Тинкер восхищенно воскликнула:
– Фрэнки! У тебя сногсшибательные волосы!
Мы с Майком переглянулись.
– Естественно, мы были в Лувре, – сказал он.
– И ни одной из вас я там не увидела, – сурово добавила я.
Да, пожалуй, мы подружились.
14
Подойдя к входной двери агентства «Лоринг», Джастин затаила дыхание и прислушалась. За дверью стоял обычный шум – разговоры, полуистерические вскрики, злорадный смех, – там наверняка целая куча манекенщиц. «Нет, ни в коем случае нельзя показываться им в таком виде», – подумала она в панике и полезла в карман за вязаной шапочкой. В коридоре было довольно тепло, но Джастин натянула шапочку на глаза, словно пытаясь спрятаться. Потом подняла меховой воротник своего пальто и замотала шарф так, что видно было только кончик носа. Замаскировавшись таким образом, проскользнула в приемную и, не замеченная никем, шмыгнула к себе в кабинет. Там она облегченно вздохнула и заперла за собой дверь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91