Неужели мы целовались всю дорогу до Лувра?
– Фрэнки! Открой глаза. Мне надо расплатиться с шофером.
– Подкупи его, и пусть он уходит, а мы останемся здесь.
– Я бы так и поступил, но он уже остановил счетчик, и полицейский смотрит на машину подозрительно, а вон какая-то парочка ждет, когда такси освободится. Нам придется выйти. Отпусти меня хотя бы на минуточку, дурочка моя милая.
– Не могу. Могла бы – отпустила бы, но не могу. – Я на самом деле не могла. Полжизни я ждала, чтобы почувствовать такое, но даже представить себе не могла, что это будет… нет, словами этого не описать.
– Радость моя, мы в Лувре.
– Почему в Лувре?
– Мы туда идем, ты что, забыла? У нас свидание.
– Правда? – Я напрягла память. Майк Аарон целовал меня несчетное количество раз. Он называл меня красавицей, и милой, и деткой, а теперь еще хочет, чтобы я помнила про свидание?
– Правда. Свидание по-бруклински.
– Наверное, так оно и есть, раз ты так говоришь. – И, тяжело вздохнув, я открыла глаза. Медленно расцепила руки, которыми обнимала Майка за шею, и отпустила его, вернее, почти отпустила, и стала целовать его подбородок и шею, пока он пытался достать бумажник. «У него такая шея – ее можно целовать целый день, и не надоест», – думала я, нехотя от него отодвигаясь. Мне казалось, что, если я перестану его целовать, случится что-то ужасное.
Майк, похоже, испытывал нечто подобное, потому что умудрился одной рукой достать бумажник и расплатиться с шофером, а другой крепко держал меня за талию. От такси до входа в Лувр он вел меня, крепко обняв обеими руками за плечи и целуя в макушку. Идти так довольно трудно, но в Париже на это никто не обращает внимания. На эскалаторе нам пришлось разъединиться, но мы все равно держались за руки, а внизу мы встали у первой же свободной стены и снова стали целоваться, пока не стало окончательно ясно, что надо либо это прекращать, либо разыгрывать феерическую сцену прямо на глазах у всех, пришедших осмотреть крупнейший музей Европы.
– Мы только бросим взгляд, – шепнул мне Майк на ухо, – быстренько все осмотрим, раз уж пришли сюда.
И мы подошли к карте, указывающей расположение всех ста девяносто восьми залов Лувра.
– Можно заглянуть в гробницу Сфинкса, – предложил он. – Там наверняка никого нет. Или посмотреть пирамиду Аакхтихотепа, склеп времен Пятой Династии. Наверняка туда заходит не больше десяти посетителей в год.
– Это совсем не похоже на Лувр. В античном отделе Метрополитена наверняка есть нечто подобное, – заметила я, напрягая то, что осталось от моих мозгов. – Получится, что мы не увидели ничего того, что есть только в Лувре, и что мы ответим, если нас спросят?
– Но только подумай, как уютно это звучит – склеп, гробница. Они будут в нашем полном распоряжении.
– Майк, – сказала я предостерегающе, поняв, что у него на уме.
– Это не запрещено законом, радость моя. Мне просто необходимо тебя поцеловать.
– Мне тоже, но я не могу кататься по полу в общественном месте, – с сожалением сказала я. – Слушай, а может, быстро сбегаем посмотрим на Венеру Милосскую и Нику Самофракийскую? Ведь это самые популярные экспонаты.
– Тогда надо зайти и к Моне Лизе. Шедевр из шедевров.
Можете мне поверить, в Лувре ничего быстро не делается, если только вы не захватили с собой ролики. Эти карты, на которых все кажется близко, страшно обманчивы. Пока мы шли от Венеры Милосской к крылатой Нике, а потом к Моне Лизе, нам пришлось обойти почти весь музей. Взглянув на толпу, которая обступила какую-то картину, и решив, что это наверняка и есть Мона Лиза, мы вышли в длинную галерею с окнами на Сену. Называлась она Большая галерея и вела, если верить указателям, к выходу.
– Теперь я точно знаю, почему никогда не ходил сюда раньше, – сказал Майк. – Это место чересчур велико для меня. Больше часа в музее – и уже невозможно воспринимать то, что видишь. А мы, боюсь, превысили этот лимит.
– Ну почему я не послушалась тебя и не согласилась на гробницу? – простонала я.
– Потому что ты – настоящая леди, тонкая и изысканная, и я тебя за это уважаю.
– Я – леди? И ты меня уважаешь?
– Да, но мне не хотелось бы, чтобы ты слишком долго оставалась такой.
– А когда ты хочешь, чтобы я перестала ею быть?
– Я тебе скажу, вернее, мне даже не придется говорить, ты сама поймешь.
– Прекрати со мной так разговаривать, а то я становлюсь словно не в себе, а мы даже еще не вышли отсюда.
– Не в себе? Голова кружится? Хочешь, я возьму тебя на руки?
– Нет, не в этом дело. Просто рассудок теряю. – Я взяла его руку, поднесла к своим губам и лизнула ему ладонь.
Он подпрыгнул вверх метра на полтора.
– Не делай так!
– Я просто хотела показать, что я имею в виду.
– Это нечестно. Я тоже знаешь что могу устроить, прямо на глазах у всех! Ох, Фрэнки, как ты думаешь, этот зал когда-нибудь кончится?
Мы неслись как сумасшедшие и только успевали читать имена на стенах.
– Джотто, Фра Анжелико, Боттичелли, Беллини, Ван Дейк… Только не смотри, не останавливайся, а то мы отсюда никогда не выберемся. У них что, нет сострадания к ближним? Они что, даже представить себе не могут, что у людей есть другие дела, помимо рассматривания картин? Черт бы побрал этих французов, если они в тебя вцепились, нипочем не отстанут.
– Кранах, Гольбейн, Тьеполо, Гойя… – Я стала задыхаться, потому что мы почти бежали.
– А тебе не кажется, что мы пропустили выход? – спросила я некоторое время спустя и остановилась – вокруг уже никого не было.
Мы в ужасе переглянулись. Не видно было даже служителей, а за нами простирался бесконечный зал, конец которого можно было разглядеть только в телескоп. Перед нами был зал с Эль Греко и другой конец здания, окна которого выходили уже на сады Тюильри и две лестницы, одна, судя по указателям, к скульптурам, другая – к Галерее этюдов.
– Наверное, мы умудрились его проскочить. Или это ловушка, и никакого выхода здесь нет, – мрачно сказал Майк.
– По какой лестнице пойдем?
– Я не верю ни одной. Так можно проблуждать весь день. Когда я был бойскаутом, нас учили возвращаться тем же путем.
Я разрыдалась.
– Детка моя маленькая, не плачь. Я понесу тебя на руках, – сказал он, прижимая меня к себе.
– Нет… нет… у меня все в порядке с ногами, я могу идти… Я просто представила тебя в бойскаутской форме… Ты, наверное, был такой хорошенький… – всхлипывала я.
– Ты просто устала, вот и все.
– Признайся, что ты был хорошенький, – потребовала я сквозь слезы.
– Ну, не знаю, наверное. Если ты перестанешь плакать, я подарю тебе свою детскую фотографию.
– Нам что, действительно придется идти в обратную сторону? – спросила я жалобно.
– Или заночевать здесь. Слушай, у меня идея. Если ты не хочешь, чтобы я нес тебя на руках, тогда просто гляди в пол, а я тебя поведу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91
– Фрэнки! Открой глаза. Мне надо расплатиться с шофером.
– Подкупи его, и пусть он уходит, а мы останемся здесь.
– Я бы так и поступил, но он уже остановил счетчик, и полицейский смотрит на машину подозрительно, а вон какая-то парочка ждет, когда такси освободится. Нам придется выйти. Отпусти меня хотя бы на минуточку, дурочка моя милая.
– Не могу. Могла бы – отпустила бы, но не могу. – Я на самом деле не могла. Полжизни я ждала, чтобы почувствовать такое, но даже представить себе не могла, что это будет… нет, словами этого не описать.
– Радость моя, мы в Лувре.
– Почему в Лувре?
– Мы туда идем, ты что, забыла? У нас свидание.
– Правда? – Я напрягла память. Майк Аарон целовал меня несчетное количество раз. Он называл меня красавицей, и милой, и деткой, а теперь еще хочет, чтобы я помнила про свидание?
– Правда. Свидание по-бруклински.
– Наверное, так оно и есть, раз ты так говоришь. – И, тяжело вздохнув, я открыла глаза. Медленно расцепила руки, которыми обнимала Майка за шею, и отпустила его, вернее, почти отпустила, и стала целовать его подбородок и шею, пока он пытался достать бумажник. «У него такая шея – ее можно целовать целый день, и не надоест», – думала я, нехотя от него отодвигаясь. Мне казалось, что, если я перестану его целовать, случится что-то ужасное.
Майк, похоже, испытывал нечто подобное, потому что умудрился одной рукой достать бумажник и расплатиться с шофером, а другой крепко держал меня за талию. От такси до входа в Лувр он вел меня, крепко обняв обеими руками за плечи и целуя в макушку. Идти так довольно трудно, но в Париже на это никто не обращает внимания. На эскалаторе нам пришлось разъединиться, но мы все равно держались за руки, а внизу мы встали у первой же свободной стены и снова стали целоваться, пока не стало окончательно ясно, что надо либо это прекращать, либо разыгрывать феерическую сцену прямо на глазах у всех, пришедших осмотреть крупнейший музей Европы.
– Мы только бросим взгляд, – шепнул мне Майк на ухо, – быстренько все осмотрим, раз уж пришли сюда.
И мы подошли к карте, указывающей расположение всех ста девяносто восьми залов Лувра.
– Можно заглянуть в гробницу Сфинкса, – предложил он. – Там наверняка никого нет. Или посмотреть пирамиду Аакхтихотепа, склеп времен Пятой Династии. Наверняка туда заходит не больше десяти посетителей в год.
– Это совсем не похоже на Лувр. В античном отделе Метрополитена наверняка есть нечто подобное, – заметила я, напрягая то, что осталось от моих мозгов. – Получится, что мы не увидели ничего того, что есть только в Лувре, и что мы ответим, если нас спросят?
– Но только подумай, как уютно это звучит – склеп, гробница. Они будут в нашем полном распоряжении.
– Майк, – сказала я предостерегающе, поняв, что у него на уме.
– Это не запрещено законом, радость моя. Мне просто необходимо тебя поцеловать.
– Мне тоже, но я не могу кататься по полу в общественном месте, – с сожалением сказала я. – Слушай, а может, быстро сбегаем посмотрим на Венеру Милосскую и Нику Самофракийскую? Ведь это самые популярные экспонаты.
– Тогда надо зайти и к Моне Лизе. Шедевр из шедевров.
Можете мне поверить, в Лувре ничего быстро не делается, если только вы не захватили с собой ролики. Эти карты, на которых все кажется близко, страшно обманчивы. Пока мы шли от Венеры Милосской к крылатой Нике, а потом к Моне Лизе, нам пришлось обойти почти весь музей. Взглянув на толпу, которая обступила какую-то картину, и решив, что это наверняка и есть Мона Лиза, мы вышли в длинную галерею с окнами на Сену. Называлась она Большая галерея и вела, если верить указателям, к выходу.
– Теперь я точно знаю, почему никогда не ходил сюда раньше, – сказал Майк. – Это место чересчур велико для меня. Больше часа в музее – и уже невозможно воспринимать то, что видишь. А мы, боюсь, превысили этот лимит.
– Ну почему я не послушалась тебя и не согласилась на гробницу? – простонала я.
– Потому что ты – настоящая леди, тонкая и изысканная, и я тебя за это уважаю.
– Я – леди? И ты меня уважаешь?
– Да, но мне не хотелось бы, чтобы ты слишком долго оставалась такой.
– А когда ты хочешь, чтобы я перестала ею быть?
– Я тебе скажу, вернее, мне даже не придется говорить, ты сама поймешь.
– Прекрати со мной так разговаривать, а то я становлюсь словно не в себе, а мы даже еще не вышли отсюда.
– Не в себе? Голова кружится? Хочешь, я возьму тебя на руки?
– Нет, не в этом дело. Просто рассудок теряю. – Я взяла его руку, поднесла к своим губам и лизнула ему ладонь.
Он подпрыгнул вверх метра на полтора.
– Не делай так!
– Я просто хотела показать, что я имею в виду.
– Это нечестно. Я тоже знаешь что могу устроить, прямо на глазах у всех! Ох, Фрэнки, как ты думаешь, этот зал когда-нибудь кончится?
Мы неслись как сумасшедшие и только успевали читать имена на стенах.
– Джотто, Фра Анжелико, Боттичелли, Беллини, Ван Дейк… Только не смотри, не останавливайся, а то мы отсюда никогда не выберемся. У них что, нет сострадания к ближним? Они что, даже представить себе не могут, что у людей есть другие дела, помимо рассматривания картин? Черт бы побрал этих французов, если они в тебя вцепились, нипочем не отстанут.
– Кранах, Гольбейн, Тьеполо, Гойя… – Я стала задыхаться, потому что мы почти бежали.
– А тебе не кажется, что мы пропустили выход? – спросила я некоторое время спустя и остановилась – вокруг уже никого не было.
Мы в ужасе переглянулись. Не видно было даже служителей, а за нами простирался бесконечный зал, конец которого можно было разглядеть только в телескоп. Перед нами был зал с Эль Греко и другой конец здания, окна которого выходили уже на сады Тюильри и две лестницы, одна, судя по указателям, к скульптурам, другая – к Галерее этюдов.
– Наверное, мы умудрились его проскочить. Или это ловушка, и никакого выхода здесь нет, – мрачно сказал Майк.
– По какой лестнице пойдем?
– Я не верю ни одной. Так можно проблуждать весь день. Когда я был бойскаутом, нас учили возвращаться тем же путем.
Я разрыдалась.
– Детка моя маленькая, не плачь. Я понесу тебя на руках, – сказал он, прижимая меня к себе.
– Нет… нет… у меня все в порядке с ногами, я могу идти… Я просто представила тебя в бойскаутской форме… Ты, наверное, был такой хорошенький… – всхлипывала я.
– Ты просто устала, вот и все.
– Признайся, что ты был хорошенький, – потребовала я сквозь слезы.
– Ну, не знаю, наверное. Если ты перестанешь плакать, я подарю тебе свою детскую фотографию.
– Нам что, действительно придется идти в обратную сторону? – спросила я жалобно.
– Или заночевать здесь. Слушай, у меня идея. Если ты не хочешь, чтобы я нес тебя на руках, тогда просто гляди в пол, а я тебя поведу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91