В ней по-прежнему были два слова: «Поздравляю. Элизабет».
Почти час я сидел за столом, уставясь в одну точку. На меня нахлынули воспоминания. Я вдруг так четко увидел Фокстон, словно уехал оттуда только вчера. Я слышал топот шагов и еще неокрепшие голоса мальчишек, спускавшихся в свои комнаты; видел старое здание, окруженное пустошами и великолепно оборудованными спортплощадками, классные комнаты, столовую, кабинет директора. Коттедж, кабинет младшей кастелянши и заброшенную станцию. Меня переполняло ощущение, что сейчас, вот сейчас я увижу ее… Увижу смеющиеся глаза и улыбку. Но. подняв глаза, я обнаружил перед собой лишь голые, казенные стены офиса. Господи, как же много лет прошло с тех пор, и сколько всего произошло! А если еще вспомнить боль последних двух дней…
В этот вечер я встретился с Генри в «Эль Вино». К тому времени я был уже в полуневменяемом состоянии от отчаяния, разочарования и раскаяния.
– Два слова! Ты представляешь, всего два чертовых слова! Ради всего святого, объясни мне, почему она не сообщила хотя бы свой адрес?
Генри прочитал телеграмму и вернул ее мне.
– Насколько я понимаю, ты хочешь знать, где она находится?
– Господи, ты еще спрашиваешь! Конечно, хочу!
Генри довольно долго молчал, прежде чем заговорить снова.
– Александр, надеюсь, мне не нужно напоминать тебе, какую боль ты ей причинил. Может быть, она просто боится, что это повторится снова?
– Тогда зачем было посылать телеграмму?
– Думаю, на этот вопрос ты мог бы ответить и сам. Несмотря на социальную пропасть между вами, на разницу в уровне воспитания и образования, вы были просто идеально созданы друг для друга. И это прекрасно понимаем мы все – и ты, и я, и Элизабет, и все остальные. Это сразу поняла даже наша фантастическая мисс Энгрид, что совершенно недвусмысленно и дала тебе понять, когда приезжала в Оксфорд. Или ты забыл? Наверное, Элизабет таким образом хотела сообщить, что все еще думает о тебе. Может, даже хочет снова с тобой встретиться. И если ты ждешь моего совета, он будет совершенно однозначен: отправляйся и найди ее! Причем сделай это прежде чем успеешь причинить боль еще кому-нибудь. Думаю, уже достаточно женщин пострадали от твоего разбитого сердца.
Моим первым побуждением было немедленно вскочить и высказать все, что я думаю о нем самом и его советах, но рука Генри крепко сжала мою:
– И все-таки дослушай меня, Александр! Не ты один страдал после вашей разлуки. И не ты один скучал по ней. Я тоже до сих пор не могу забыть Элизабет. И я никогда не понимал, почему ты категорически отказываешься говорить о ней, особенно со мной. Ведь я же твой лучший друг, черт побери! А потому давай поговорим хотя бы сейчас. И может быть, ты наконец все-таки объяснишь мне, почему так легко позволил тогда произойти тому, что произошло?
Мой гнев испарился бесследно и уступил место такой мучительной тоске, что она буквально съедала меня заживо. Вот уж не думал, что еще способен так глубоко чувствовать.
– Генри, я не смог бы ответить на твой вопрос, даже если бы очень хотел. Единственное, что могу сказать в свое оправдание, – мой отец тогда был чертовски убедителен. По-моему, он даже сказал, что у него есть неопровержимые доказательства ее связи с теми идиотскими цыганами. И я почему-то поверил, что она действительно хотела поставить меня и мою семью в идиотское положение. Как-то оно все сошлось одно к одному. Но ведь я же пытался потом отыскать ее! Ты сам должен это помнить!
Генри кивнул:
– Но я также помню и гордыню, которая заставила тебя отказаться от этого замысла. Ту самую гордыню, что впоследствии причинила боль стольким людям. Скажи мне лучше, что ты собираешься предпринять сейчас?
– А какого черта я могу предпринять? Она уже давно превратилась в призрак, который появляется лишь затем, чтобы мучить меня. Вот она, здесь, но к ней нельзя прикоснуться, ее нельзя даже увидеть! Ну почему, почему она дала знать о себе лишь после стольких лет и таким образом?
На это мы с Генри так и не смогли найти ответа. Следующие две недели превратились в какой-то вязкий, тягучий кошмар. Я ни на чем не мог сосредоточиться. Мой мозг заполонили образы прошлого, совершенно вытеснив настоящее. Я все время ловил себя на том, что постоянно выискиваю ее в толпе прохожих на улицах. И каждый раз, когда звонил телефон, открывалась дверь или стучал почтальон… Казалось, этой агонии не будет конца. И естественно, мои отношения с Джессикой становились все хуже и хуже. С той ночи, когда она мне сказала о моей стерильности, я вообще перебрался в другую спальню. Правда, Джессика, как я вскоре обнаружил, нашла утешение в объятиях своего нового наставника, Томаса Стрита. Но мне это было совершенно безразлично. Честно говоря, я был даже рад. Джессика теперь воплощала в себе все худшее, что было в моей жизни, и я старался по мере возможности избегать любого общения с ней.
И вот однажды утром в довершение всего мне позвонил отец. Он хотел встретиться со мной в своем клубе. Судя по его тону, разговор предстоял очень серьезный и не терпящий отлагательств.
Мысли вихрем проносились у меня в голове. Может быть, он нашел Элизабет? Может быть, наконец понял, какую ошибку совершил тогда? Моя одержимость Элизабет была в то время настолько сильна, что никакого другого повода для встречи с отцом я и предположить не мог.
Как всегда, он не тратил времени на хождения вокруг да около. Речь опять пошла об этом проклятом деле Пинто. И, слушая отца, я снова и снова вспоминал то странное чувство, которое испытал, выиграв процесс. Сейчас оно ко мне вернулось, но на этот раз ужас ситуации предстал передо мной во всей своей полноте. Рут Пинто, оказывается, была не советским агентом, а британским. И «информация», которую она подбрасывала восточному блоку, умело фабриковалась нашим же министерством обороны. Но вот ее коммунистические «хозяева» что-то заподозрили, и весь судебный процесс был задуман, в сущности, затем, чтобы развеять их сомнения и спасти Рут. А через некоторое время ее можно было бы потихоньку освободить из тюрьмы и создать новую легенду. Собственно говоря, речь шла даже о большем. Псевдосуд был инспирирован для того, чтобы спасти жизнь девушки. И вот теперь благодаря моей «блестящей защите» ее оправдали. А вчера ночью тело Рут Пинто обнаружили на Ист-Берлин-стрит.
Все это выглядело как какой-то невероятный, кошмарный бред. Не будь мой отец лордом-канцлером, я бы не поверил ни единому его слову, приняв за человека, начитавшегося шпионских историй. И естественно, у меня возник закономерный вопрос: почему нельзя было сказать мне всего этого заранее.
– Очень просто, – ответил отец. – В зале суда находилось много агентов КГБ. И знай ты, что происходит на самом деле, они бы это обязательно поняли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101
Почти час я сидел за столом, уставясь в одну точку. На меня нахлынули воспоминания. Я вдруг так четко увидел Фокстон, словно уехал оттуда только вчера. Я слышал топот шагов и еще неокрепшие голоса мальчишек, спускавшихся в свои комнаты; видел старое здание, окруженное пустошами и великолепно оборудованными спортплощадками, классные комнаты, столовую, кабинет директора. Коттедж, кабинет младшей кастелянши и заброшенную станцию. Меня переполняло ощущение, что сейчас, вот сейчас я увижу ее… Увижу смеющиеся глаза и улыбку. Но. подняв глаза, я обнаружил перед собой лишь голые, казенные стены офиса. Господи, как же много лет прошло с тех пор, и сколько всего произошло! А если еще вспомнить боль последних двух дней…
В этот вечер я встретился с Генри в «Эль Вино». К тому времени я был уже в полуневменяемом состоянии от отчаяния, разочарования и раскаяния.
– Два слова! Ты представляешь, всего два чертовых слова! Ради всего святого, объясни мне, почему она не сообщила хотя бы свой адрес?
Генри прочитал телеграмму и вернул ее мне.
– Насколько я понимаю, ты хочешь знать, где она находится?
– Господи, ты еще спрашиваешь! Конечно, хочу!
Генри довольно долго молчал, прежде чем заговорить снова.
– Александр, надеюсь, мне не нужно напоминать тебе, какую боль ты ей причинил. Может быть, она просто боится, что это повторится снова?
– Тогда зачем было посылать телеграмму?
– Думаю, на этот вопрос ты мог бы ответить и сам. Несмотря на социальную пропасть между вами, на разницу в уровне воспитания и образования, вы были просто идеально созданы друг для друга. И это прекрасно понимаем мы все – и ты, и я, и Элизабет, и все остальные. Это сразу поняла даже наша фантастическая мисс Энгрид, что совершенно недвусмысленно и дала тебе понять, когда приезжала в Оксфорд. Или ты забыл? Наверное, Элизабет таким образом хотела сообщить, что все еще думает о тебе. Может, даже хочет снова с тобой встретиться. И если ты ждешь моего совета, он будет совершенно однозначен: отправляйся и найди ее! Причем сделай это прежде чем успеешь причинить боль еще кому-нибудь. Думаю, уже достаточно женщин пострадали от твоего разбитого сердца.
Моим первым побуждением было немедленно вскочить и высказать все, что я думаю о нем самом и его советах, но рука Генри крепко сжала мою:
– И все-таки дослушай меня, Александр! Не ты один страдал после вашей разлуки. И не ты один скучал по ней. Я тоже до сих пор не могу забыть Элизабет. И я никогда не понимал, почему ты категорически отказываешься говорить о ней, особенно со мной. Ведь я же твой лучший друг, черт побери! А потому давай поговорим хотя бы сейчас. И может быть, ты наконец все-таки объяснишь мне, почему так легко позволил тогда произойти тому, что произошло?
Мой гнев испарился бесследно и уступил место такой мучительной тоске, что она буквально съедала меня заживо. Вот уж не думал, что еще способен так глубоко чувствовать.
– Генри, я не смог бы ответить на твой вопрос, даже если бы очень хотел. Единственное, что могу сказать в свое оправдание, – мой отец тогда был чертовски убедителен. По-моему, он даже сказал, что у него есть неопровержимые доказательства ее связи с теми идиотскими цыганами. И я почему-то поверил, что она действительно хотела поставить меня и мою семью в идиотское положение. Как-то оно все сошлось одно к одному. Но ведь я же пытался потом отыскать ее! Ты сам должен это помнить!
Генри кивнул:
– Но я также помню и гордыню, которая заставила тебя отказаться от этого замысла. Ту самую гордыню, что впоследствии причинила боль стольким людям. Скажи мне лучше, что ты собираешься предпринять сейчас?
– А какого черта я могу предпринять? Она уже давно превратилась в призрак, который появляется лишь затем, чтобы мучить меня. Вот она, здесь, но к ней нельзя прикоснуться, ее нельзя даже увидеть! Ну почему, почему она дала знать о себе лишь после стольких лет и таким образом?
На это мы с Генри так и не смогли найти ответа. Следующие две недели превратились в какой-то вязкий, тягучий кошмар. Я ни на чем не мог сосредоточиться. Мой мозг заполонили образы прошлого, совершенно вытеснив настоящее. Я все время ловил себя на том, что постоянно выискиваю ее в толпе прохожих на улицах. И каждый раз, когда звонил телефон, открывалась дверь или стучал почтальон… Казалось, этой агонии не будет конца. И естественно, мои отношения с Джессикой становились все хуже и хуже. С той ночи, когда она мне сказала о моей стерильности, я вообще перебрался в другую спальню. Правда, Джессика, как я вскоре обнаружил, нашла утешение в объятиях своего нового наставника, Томаса Стрита. Но мне это было совершенно безразлично. Честно говоря, я был даже рад. Джессика теперь воплощала в себе все худшее, что было в моей жизни, и я старался по мере возможности избегать любого общения с ней.
И вот однажды утром в довершение всего мне позвонил отец. Он хотел встретиться со мной в своем клубе. Судя по его тону, разговор предстоял очень серьезный и не терпящий отлагательств.
Мысли вихрем проносились у меня в голове. Может быть, он нашел Элизабет? Может быть, наконец понял, какую ошибку совершил тогда? Моя одержимость Элизабет была в то время настолько сильна, что никакого другого повода для встречи с отцом я и предположить не мог.
Как всегда, он не тратил времени на хождения вокруг да около. Речь опять пошла об этом проклятом деле Пинто. И, слушая отца, я снова и снова вспоминал то странное чувство, которое испытал, выиграв процесс. Сейчас оно ко мне вернулось, но на этот раз ужас ситуации предстал передо мной во всей своей полноте. Рут Пинто, оказывается, была не советским агентом, а британским. И «информация», которую она подбрасывала восточному блоку, умело фабриковалась нашим же министерством обороны. Но вот ее коммунистические «хозяева» что-то заподозрили, и весь судебный процесс был задуман, в сущности, затем, чтобы развеять их сомнения и спасти Рут. А через некоторое время ее можно было бы потихоньку освободить из тюрьмы и создать новую легенду. Собственно говоря, речь шла даже о большем. Псевдосуд был инспирирован для того, чтобы спасти жизнь девушки. И вот теперь благодаря моей «блестящей защите» ее оправдали. А вчера ночью тело Рут Пинто обнаружили на Ист-Берлин-стрит.
Все это выглядело как какой-то невероятный, кошмарный бред. Не будь мой отец лордом-канцлером, я бы не поверил ни единому его слову, приняв за человека, начитавшегося шпионских историй. И естественно, у меня возник закономерный вопрос: почему нельзя было сказать мне всего этого заранее.
– Очень просто, – ответил отец. – В зале суда находилось много агентов КГБ. И знай ты, что происходит на самом деле, они бы это обязательно поняли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101