Карусель, раскрученная сильными эмоциями, вызвала у них головокружение. Джоконда, которой яростное молчание Дианы действовало на нервы, решила еще раз повторить некоторые сцены. Совсем скоро, играя вместе с Каэтаной, она станет свидетельницей того, как актриса будет шевелить губами, представляя греческую певицу, чей голос будет звучать с пластинок на диске радиолы дядюшки Веспасиано.
На сцене все, точно немые, будут шевелить губами, словно поют. Балиньо клялся, что эффект такого заимствования будет сногсшибательным.
– Я отвечаю за подачу голоса. Как только Каэтана шевельнет губами, зазвучит голос Каллас в сопровождении оркестра, уж я не ошибусь, – заявил он.
– А как же мы? – с тревогой спросила Диана. – Ведь мы не разбираемся в музыке.
– Не переставайте шевелить губами, и все пойдет отлично. Зачем вам знать музыку, которую вы тотчас забудете? – сказал Балиньо.
Под наплывом тщеславия, пробужденного сверкающей хрустальной вазой, принесенной из «Паласа», Джоконда вообразила, как она спорит с Каэтаной в некоторых сценах, только чтобы ранить ее сердце. Грохот сапог Полидоро на сухих досках помоста прервал ее мечтания.
При виде объединившихся Джоконды и Трех Граций, по-семейному беседовавших о чувствах, которым только они могли дать название, фазендейро подумал о том, как бы это поделикатней предупредить их, чтобы не заносились слишком высоко. Собственно говоря, им недалеко было до зазнайства и самодовольства. И как бы они в недалеком будущем не сделались глухими к призывам мужчин, которые в них нуждались. И все во имя искусства, во имя быстротечного лунного затмения.
Эрнесто пригласил Полидоро поближе к женщинам. Усевшись на пол, они стали говорить о спектакле. Фазендейро облокотился на ящик – отсюда сцена со случайной мебелью и декорациями Вениериса выглядела красиво. Особенно украшали ее цветы, привезенные с фазенды Суспиро и расставленные на столе, вокруг которого будет порхать Виолетта в своем парижском салоне.
– Мы сотворили чудо, Эрнесто. – Полидоро имел в виду празднично украшенную сцену.
– Думаешь, удастся убедить публику, что они смотрят оперу под названием «Травиата»? – спросил Эрнесто.
Полидоро читал скудные пометки. На листках остались жирные следы от пальцев: он еще продолжал жевать бутерброд.
– По мнению Балиньо, все в порядке. Вчера мы проверили все роли. Ошибки нам не простят. Впрочем, здесь ведь не Рио-де-Жанейро и тем более не Париж. Чего может требовать городок величиной с куриное яйцо вроде нашего Триндаде? – Полидоро хотел показать, что владеет ситуацией, но голос его звучал фальшиво.
Вениерис клал последние мазки запачканной красками кистью. Из всего набора осталась только красная, которой он теперь не жалел, не думая о последствиях. В лучах прожекторов Виржилио цвет страсти бросался в глаза, затмевая мраморный оттенок человеческой кожи.
– Кем будете вы? – спросил Франсиско у аптекаря.
Присоединившийся к труппе со вчерашнего дня буфетчик без конца задавал вопросы, раз уж Полидоро запретил ему покидать «Ирис», дабы не пропустить ни одной мелочи из всего, что здесь происходит.
Эрнесто легко взял на себя роль молодого Альфреда, любовника героини.
– Я только что побрился, чтобы выглядеть помоложе. А перед самым выходом на сцену намажу лицо кремом, который скинет с меня еще несколько лет. Сам себя в зеркале не узнаю! Могу рассказать о других ролях. Кроме хора, разумеется: мы решили не включать его в оперу.
Эрнесто не упомянул в списке исполнителей Князя Данило, и того это обидело. Между прочим, никто не раскрыл важность его роли, роли отца Альфреда, зачинщика всей трагедии, которую предстояло увидеть зрителям. Виржилио был вынужден отказаться от этой роли, так как на него возложили обязанности осветителя.
– Все по местам! – крикнул Виржилио, разгоняя компанию. Пора было укрыться в проходах: через полчаса Вениерис впустит первых зрителей в кинотеатр.
Полидоро вздрогнул, словно уже стучался в двери блаженства. Меньше чем через пять часов он увлечет Каэтану в постель, в вихре желаний разом потеряет страх состариться без грез и мечтаний.
Бросился в комнату Каэтаны. В выгородке, благоухающей лесными цветами, Балиньо готовил примадонну к выходу на сцену. Подавал ей то зеркальце, то кремы, то фальшивые драгоценности.
– Могу я участвовать в торжестве? – позволил себе пошутить Полидоро.
Каэтана брала подаваемые ей предметы с благоговением. Они все были из эпохи дядюшки Веспасиано. Дядюшка отличался странными верованиями: в последние минуты перед выходом на сцену он верил, что на сцене независимо от слов, которые ему предстояло произнести, существовал некий мир вне времени и пространства, способный, однако, предоставлять словам и жестам единственную возможность вызвать к жизни бурные чувства без названия, несовместимые с удручающими бесцветными буднями, в которых живет большинство людей.
– Театр полон? – От беспокойства Каэтана внезапно помолодела.
Полидоро восхитился красотой, восстановленной под воздействием искусства.
– Нет ни одного свободного кресла, – соврал Полидоро, уверенный, что все не преминут прийти в этот великий вечер.
– Это хорошо. Только искусство противостоит посредственности, – пробормотала Каэтана как бы про себя. И, сделав величественный жест, приказала: – Поторопись, Балиньо, пора тебе занять свое место у радиолы дядюшки Веспасиано.
Балиньо нес под мышкой пластинки, еще накануне очищенные от пыли. Он готов был защитить их от любого бандита и выглядел совершенно уверенным в себе.
– Я вернусь после первого акта.
Оставшись наедине с Каэтаной, Полидоро вздохнул.
– Ты будешь моей после спектакля?
Он не принял во внимание, что перед премьерой каждый артист нервничает.
Каэтана рассеянно разглядывала себя в зеркале.
– Я – как тореадор, который молится Пресвятой Деве, перед тем как схватиться с быком.
Посмотрела на фотографию Каллас, чтобы еще раз войти в ее образ.
– А моя Пресвятая Дева – Каллас, – взволнованно сказала она.
На фотографии греческая певица была в черном, как подобает трагическим героиням. Каэтана начала тренироваться, быстро открывая и закрывая рот. Так она сумеет убедить публику, что это она поет голосом Каллас, доносящимся из динамика старенькой радиолы.
– Никто не усомнится, что отныне мое искусство навеки связано с искусством Каллас!
В дверях вырос Виржилио в роли режиссера.
– Внимание, сейчас начинаем!
Полидоро поправил галстук-бабочку. Как любовник примадонны он будет возбуждать интерес публики.
– Слушай оркестр! – Каэтана прижала руки к груди, опасаясь, как бы не пропустить знакомые аккорды.
– Это «Травиата», да? – Пользуясь крайним волнением актрисы, Полидоро хищно вдохнул ее запах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107
На сцене все, точно немые, будут шевелить губами, словно поют. Балиньо клялся, что эффект такого заимствования будет сногсшибательным.
– Я отвечаю за подачу голоса. Как только Каэтана шевельнет губами, зазвучит голос Каллас в сопровождении оркестра, уж я не ошибусь, – заявил он.
– А как же мы? – с тревогой спросила Диана. – Ведь мы не разбираемся в музыке.
– Не переставайте шевелить губами, и все пойдет отлично. Зачем вам знать музыку, которую вы тотчас забудете? – сказал Балиньо.
Под наплывом тщеславия, пробужденного сверкающей хрустальной вазой, принесенной из «Паласа», Джоконда вообразила, как она спорит с Каэтаной в некоторых сценах, только чтобы ранить ее сердце. Грохот сапог Полидоро на сухих досках помоста прервал ее мечтания.
При виде объединившихся Джоконды и Трех Граций, по-семейному беседовавших о чувствах, которым только они могли дать название, фазендейро подумал о том, как бы это поделикатней предупредить их, чтобы не заносились слишком высоко. Собственно говоря, им недалеко было до зазнайства и самодовольства. И как бы они в недалеком будущем не сделались глухими к призывам мужчин, которые в них нуждались. И все во имя искусства, во имя быстротечного лунного затмения.
Эрнесто пригласил Полидоро поближе к женщинам. Усевшись на пол, они стали говорить о спектакле. Фазендейро облокотился на ящик – отсюда сцена со случайной мебелью и декорациями Вениериса выглядела красиво. Особенно украшали ее цветы, привезенные с фазенды Суспиро и расставленные на столе, вокруг которого будет порхать Виолетта в своем парижском салоне.
– Мы сотворили чудо, Эрнесто. – Полидоро имел в виду празднично украшенную сцену.
– Думаешь, удастся убедить публику, что они смотрят оперу под названием «Травиата»? – спросил Эрнесто.
Полидоро читал скудные пометки. На листках остались жирные следы от пальцев: он еще продолжал жевать бутерброд.
– По мнению Балиньо, все в порядке. Вчера мы проверили все роли. Ошибки нам не простят. Впрочем, здесь ведь не Рио-де-Жанейро и тем более не Париж. Чего может требовать городок величиной с куриное яйцо вроде нашего Триндаде? – Полидоро хотел показать, что владеет ситуацией, но голос его звучал фальшиво.
Вениерис клал последние мазки запачканной красками кистью. Из всего набора осталась только красная, которой он теперь не жалел, не думая о последствиях. В лучах прожекторов Виржилио цвет страсти бросался в глаза, затмевая мраморный оттенок человеческой кожи.
– Кем будете вы? – спросил Франсиско у аптекаря.
Присоединившийся к труппе со вчерашнего дня буфетчик без конца задавал вопросы, раз уж Полидоро запретил ему покидать «Ирис», дабы не пропустить ни одной мелочи из всего, что здесь происходит.
Эрнесто легко взял на себя роль молодого Альфреда, любовника героини.
– Я только что побрился, чтобы выглядеть помоложе. А перед самым выходом на сцену намажу лицо кремом, который скинет с меня еще несколько лет. Сам себя в зеркале не узнаю! Могу рассказать о других ролях. Кроме хора, разумеется: мы решили не включать его в оперу.
Эрнесто не упомянул в списке исполнителей Князя Данило, и того это обидело. Между прочим, никто не раскрыл важность его роли, роли отца Альфреда, зачинщика всей трагедии, которую предстояло увидеть зрителям. Виржилио был вынужден отказаться от этой роли, так как на него возложили обязанности осветителя.
– Все по местам! – крикнул Виржилио, разгоняя компанию. Пора было укрыться в проходах: через полчаса Вениерис впустит первых зрителей в кинотеатр.
Полидоро вздрогнул, словно уже стучался в двери блаженства. Меньше чем через пять часов он увлечет Каэтану в постель, в вихре желаний разом потеряет страх состариться без грез и мечтаний.
Бросился в комнату Каэтаны. В выгородке, благоухающей лесными цветами, Балиньо готовил примадонну к выходу на сцену. Подавал ей то зеркальце, то кремы, то фальшивые драгоценности.
– Могу я участвовать в торжестве? – позволил себе пошутить Полидоро.
Каэтана брала подаваемые ей предметы с благоговением. Они все были из эпохи дядюшки Веспасиано. Дядюшка отличался странными верованиями: в последние минуты перед выходом на сцену он верил, что на сцене независимо от слов, которые ему предстояло произнести, существовал некий мир вне времени и пространства, способный, однако, предоставлять словам и жестам единственную возможность вызвать к жизни бурные чувства без названия, несовместимые с удручающими бесцветными буднями, в которых живет большинство людей.
– Театр полон? – От беспокойства Каэтана внезапно помолодела.
Полидоро восхитился красотой, восстановленной под воздействием искусства.
– Нет ни одного свободного кресла, – соврал Полидоро, уверенный, что все не преминут прийти в этот великий вечер.
– Это хорошо. Только искусство противостоит посредственности, – пробормотала Каэтана как бы про себя. И, сделав величественный жест, приказала: – Поторопись, Балиньо, пора тебе занять свое место у радиолы дядюшки Веспасиано.
Балиньо нес под мышкой пластинки, еще накануне очищенные от пыли. Он готов был защитить их от любого бандита и выглядел совершенно уверенным в себе.
– Я вернусь после первого акта.
Оставшись наедине с Каэтаной, Полидоро вздохнул.
– Ты будешь моей после спектакля?
Он не принял во внимание, что перед премьерой каждый артист нервничает.
Каэтана рассеянно разглядывала себя в зеркале.
– Я – как тореадор, который молится Пресвятой Деве, перед тем как схватиться с быком.
Посмотрела на фотографию Каллас, чтобы еще раз войти в ее образ.
– А моя Пресвятая Дева – Каллас, – взволнованно сказала она.
На фотографии греческая певица была в черном, как подобает трагическим героиням. Каэтана начала тренироваться, быстро открывая и закрывая рот. Так она сумеет убедить публику, что это она поет голосом Каллас, доносящимся из динамика старенькой радиолы.
– Никто не усомнится, что отныне мое искусство навеки связано с искусством Каллас!
В дверях вырос Виржилио в роли режиссера.
– Внимание, сейчас начинаем!
Полидоро поправил галстук-бабочку. Как любовник примадонны он будет возбуждать интерес публики.
– Слушай оркестр! – Каэтана прижала руки к груди, опасаясь, как бы не пропустить знакомые аккорды.
– Это «Травиата», да? – Пользуясь крайним волнением актрисы, Полидоро хищно вдохнул ее запах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107