Он без конца поправлял поля фетровой шляпы, стараясь, чтобы тень от них закрывала его крючковатый нос, унаследованный от деда и выдававший его семитское происхождение.
Из уважения к постояльцам гостиницы Нарсисо сунул револьвер в кобуру, хотя обычно засовывал его за широкий матросский ремень, рождественский подарок старшего сына.
И вдруг Нарсисо остановился, не веря своим глазам: перед ним на специально для этой цели натянутых шнурах симметричными рядами висели простыни, мешавшие постояльцам проходить через холл.
При свете люстры он увидел Балиньо – тот лихорадочно выжимал выстиранные простыни. Картина эта напомнила Нарсисо задний двор в усадьбе его дяди, где он когда-то учился доить коров. Вода с мокрых простынь капала в три кадки, кое-как расставленные в холле.
Это зрелище угнетало Мажико. Утешала только мысль о том, что в ближайшие минуты Балиньо будет схвачен и увезен в полицейский участок.
– Что я вам говорил, сеньор начальник? – Мажико гордился тем, что сумел поставить правильный диагноз, заявив, что обстановка в гостинице на грани хаоса.
В полицейской практике Нарсисо научился размножать предметы, которые видел перед собой, несколько раз открывая и закрывая глаза. Ему казалось, что так он воспринимает окружающую действительность под особым углом зрения. После приема внутрь обильной порции макарон он становился придирчивее, искал конкретных доказательств, не подтверждающих то, что создавало его воображение. С этой целью он пощупал кончиками пальцев ткань ближайшей простыни: хлопчатобумажное полотно с многочисленными заплатами, на котором был намалеван какой-то пейзаж. Готовая расползтись ткань благоухала кокосовым мылом.
– Они были такие грязные. Хорошо еще не выцвели! Я истер о них целый кусок пемзы! – воскликнул Балиньо, продолжая свою работу.
Нарсисо был весьма чувствителен к любому нарушению порядка. На его плечи тяжким бременем давило правосудие, которое он представлял, А тут нахальный юнец не только вторгся в чужие владения, но и не собирается чистосердечно признаться в правонарушении и покаяться перед представителем власти.
– Вы что же, не видите, что перед вами блюститель закона? – спросил начальник полиции, поигрывая револьвером, и голос его прозвучал глухо среди развешанных простынь.
Балиньо через плечо Нарсисо глянул на проем двери, желая узнать, какая погода: собирался дождь. При повышенной влажности простыни не скоро высохнут, а Каэтана с ее бурным темпераментом не потерпит задержки. И Балиньо продолжал выжимать простыни, только чуть помедленнее.
Мажико испугался, что Нарсисо сейчас откроет стрельбу и пуля может угодить в единственный из восьми витражей, остававшийся в холле. Но Балиньо, никак не реагируя на револьвер, который Нарсисо сунул обратно в кобуру, продолжал трудиться.
Брюки Нарсисо утратили складку, наведенную утром с помощью старого духового утюга. В замешательстве поглаживая рукоять револьвера, он видел перед собой противника, молодого и без гроша в кармане, но способного на крайности, ибо его кружил вихрь, который заставлял Балиньо ограничиваться четырьмя часами сна в сутки, лишь бы нашлись слушатели его бесконечных историй.
Нарсисо оценил моральную весомость свидетелей. Они понадобятся для разбирательства, раз уж постояльцы «Паласа», возмущенные необходимостью пробираться между мокрых простынь, чтобы выйти на улицу, попрятались по номерам в ожидании, когда же солнце высушит белье.
– Кто отвечает за это вторжение? – примирительным тоном спросил Нарсисо.
Балиньо прервал работу: он изнемог. Каэтана выставила его из номера рано утром, отдав недвусмысленные распоряжения.
– Я хочу, чтобы простыни были со мной на сцене. Не могу же я забыть о них в день моего торжества, – взволнованно сказала она.
Пожелтевшие от старости простыни вместе с радиолой дядюшки Веспасиано были реликвиями горьких времен. Они не раз пересекли Бразилию на вьючных мулах, поездах, влекомых паровозиком «кукушкой», на телегах, скрип колес которых помогал мечтать, если мечту не прерывали крики встречных погонщиков скота.
– Ах, Балиньо, этой страны уже нет! Она испарилась под пятой прогресса, точно аромат из открытого флакона духов. Не осталось даже самого флакона, который можно было бы поднести к носу и вдохнуть остатки хранившихся в нем воспоминаний.
Каэтана выдвинула ящик комода. Там лежали ноты, письма поклонников и колода карт для покера или биски. Она осторожно порылась в ящике.
– Возьми в стирку и эту цыганскую блузку. Помнишь гадалку, предсказавшую мне судьбу?
Балиньо вновь почувствовал тоску замурованной в номере Каэтаны. Она прощалась с узелком отдаваемого в стирку белья, точно собиралась отмыть свою душу, лишить ее последних воспоминаний.
– Я отвечаю, сеньор начальник. Неужели вы хотели бы, чтобы я развесил белье во дворе, где любой мелкий воришка может снять его и унести в свою конуру? Таким людям наплевать на историю. Они не отличат обыкновенную простыню от такой, которая побывала на аренах и подмостках нашей страны в качестве декорации! Эти простыни пропитаны нашим потом. Нам никогда не хватало денег, чтобы написать декорации на жестком картоне. Такие не улетали бы со сцены, но они стоят дорого. Эти простыни трепали и морской бриз, и ветры с гор, издали они похожи на беспокойные призраки.
Балиньо приводил все новые и новые доводы. Нарсисо с трудом успевал следить за нитью повествования, взглядом он призвал на помощь Мажико. Администратор гостиницы, имеющий дело с постояльцами, наверное, лучше поймет столь высокохудожественные описания с символикой, которая ничего не говорила ни уму, ни сердцу начальника полиции.
– В Бразилии очень мало артистов, которые делали бы деньги и жили припеваючи. В большинстве своем мы скитаемся по провинции, нам не суждено выступать на сценах знаменитых театров и читать свое имя в неоновых огнях рекламы. Но Каэтана, например, никогда не изменяла своему призванию. Искусство предпочла деньгам, не пожелала ехать в Рио-де-Жанейро, где рисковала стать дорогой проституткой, помыкающей ливрейными лакеями.
Балиньо мог говорить без конца, но Мажико, не желая разжигания воинственных страстей, решил немного охладить пыл молодого человека. Деликатно набрал в пригоршню воды из кадки, стоявшей под простынями, и предложил Балиньо попить. Тот согласился – горло пересохло.
– Быстрей, Балиньо, а то не останется ни капли, – нервничал Мажико.
Балиньо вылизал пальцы Мажико; соленый привкус пота лишь усилил его жажду.
Нарсисо потерял терпение: о его заботах никто не думает. Члены семьи звонят по междугородной только затем, чтобы ставить перед ним все новые и новые проблемы. А Мажико – тоже мне хозяин, не предложил даже чашечку кофе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107
Из уважения к постояльцам гостиницы Нарсисо сунул револьвер в кобуру, хотя обычно засовывал его за широкий матросский ремень, рождественский подарок старшего сына.
И вдруг Нарсисо остановился, не веря своим глазам: перед ним на специально для этой цели натянутых шнурах симметричными рядами висели простыни, мешавшие постояльцам проходить через холл.
При свете люстры он увидел Балиньо – тот лихорадочно выжимал выстиранные простыни. Картина эта напомнила Нарсисо задний двор в усадьбе его дяди, где он когда-то учился доить коров. Вода с мокрых простынь капала в три кадки, кое-как расставленные в холле.
Это зрелище угнетало Мажико. Утешала только мысль о том, что в ближайшие минуты Балиньо будет схвачен и увезен в полицейский участок.
– Что я вам говорил, сеньор начальник? – Мажико гордился тем, что сумел поставить правильный диагноз, заявив, что обстановка в гостинице на грани хаоса.
В полицейской практике Нарсисо научился размножать предметы, которые видел перед собой, несколько раз открывая и закрывая глаза. Ему казалось, что так он воспринимает окружающую действительность под особым углом зрения. После приема внутрь обильной порции макарон он становился придирчивее, искал конкретных доказательств, не подтверждающих то, что создавало его воображение. С этой целью он пощупал кончиками пальцев ткань ближайшей простыни: хлопчатобумажное полотно с многочисленными заплатами, на котором был намалеван какой-то пейзаж. Готовая расползтись ткань благоухала кокосовым мылом.
– Они были такие грязные. Хорошо еще не выцвели! Я истер о них целый кусок пемзы! – воскликнул Балиньо, продолжая свою работу.
Нарсисо был весьма чувствителен к любому нарушению порядка. На его плечи тяжким бременем давило правосудие, которое он представлял, А тут нахальный юнец не только вторгся в чужие владения, но и не собирается чистосердечно признаться в правонарушении и покаяться перед представителем власти.
– Вы что же, не видите, что перед вами блюститель закона? – спросил начальник полиции, поигрывая револьвером, и голос его прозвучал глухо среди развешанных простынь.
Балиньо через плечо Нарсисо глянул на проем двери, желая узнать, какая погода: собирался дождь. При повышенной влажности простыни не скоро высохнут, а Каэтана с ее бурным темпераментом не потерпит задержки. И Балиньо продолжал выжимать простыни, только чуть помедленнее.
Мажико испугался, что Нарсисо сейчас откроет стрельбу и пуля может угодить в единственный из восьми витражей, остававшийся в холле. Но Балиньо, никак не реагируя на револьвер, который Нарсисо сунул обратно в кобуру, продолжал трудиться.
Брюки Нарсисо утратили складку, наведенную утром с помощью старого духового утюга. В замешательстве поглаживая рукоять револьвера, он видел перед собой противника, молодого и без гроша в кармане, но способного на крайности, ибо его кружил вихрь, который заставлял Балиньо ограничиваться четырьмя часами сна в сутки, лишь бы нашлись слушатели его бесконечных историй.
Нарсисо оценил моральную весомость свидетелей. Они понадобятся для разбирательства, раз уж постояльцы «Паласа», возмущенные необходимостью пробираться между мокрых простынь, чтобы выйти на улицу, попрятались по номерам в ожидании, когда же солнце высушит белье.
– Кто отвечает за это вторжение? – примирительным тоном спросил Нарсисо.
Балиньо прервал работу: он изнемог. Каэтана выставила его из номера рано утром, отдав недвусмысленные распоряжения.
– Я хочу, чтобы простыни были со мной на сцене. Не могу же я забыть о них в день моего торжества, – взволнованно сказала она.
Пожелтевшие от старости простыни вместе с радиолой дядюшки Веспасиано были реликвиями горьких времен. Они не раз пересекли Бразилию на вьючных мулах, поездах, влекомых паровозиком «кукушкой», на телегах, скрип колес которых помогал мечтать, если мечту не прерывали крики встречных погонщиков скота.
– Ах, Балиньо, этой страны уже нет! Она испарилась под пятой прогресса, точно аромат из открытого флакона духов. Не осталось даже самого флакона, который можно было бы поднести к носу и вдохнуть остатки хранившихся в нем воспоминаний.
Каэтана выдвинула ящик комода. Там лежали ноты, письма поклонников и колода карт для покера или биски. Она осторожно порылась в ящике.
– Возьми в стирку и эту цыганскую блузку. Помнишь гадалку, предсказавшую мне судьбу?
Балиньо вновь почувствовал тоску замурованной в номере Каэтаны. Она прощалась с узелком отдаваемого в стирку белья, точно собиралась отмыть свою душу, лишить ее последних воспоминаний.
– Я отвечаю, сеньор начальник. Неужели вы хотели бы, чтобы я развесил белье во дворе, где любой мелкий воришка может снять его и унести в свою конуру? Таким людям наплевать на историю. Они не отличат обыкновенную простыню от такой, которая побывала на аренах и подмостках нашей страны в качестве декорации! Эти простыни пропитаны нашим потом. Нам никогда не хватало денег, чтобы написать декорации на жестком картоне. Такие не улетали бы со сцены, но они стоят дорого. Эти простыни трепали и морской бриз, и ветры с гор, издали они похожи на беспокойные призраки.
Балиньо приводил все новые и новые доводы. Нарсисо с трудом успевал следить за нитью повествования, взглядом он призвал на помощь Мажико. Администратор гостиницы, имеющий дело с постояльцами, наверное, лучше поймет столь высокохудожественные описания с символикой, которая ничего не говорила ни уму, ни сердцу начальника полиции.
– В Бразилии очень мало артистов, которые делали бы деньги и жили припеваючи. В большинстве своем мы скитаемся по провинции, нам не суждено выступать на сценах знаменитых театров и читать свое имя в неоновых огнях рекламы. Но Каэтана, например, никогда не изменяла своему призванию. Искусство предпочла деньгам, не пожелала ехать в Рио-де-Жанейро, где рисковала стать дорогой проституткой, помыкающей ливрейными лакеями.
Балиньо мог говорить без конца, но Мажико, не желая разжигания воинственных страстей, решил немного охладить пыл молодого человека. Деликатно набрал в пригоршню воды из кадки, стоявшей под простынями, и предложил Балиньо попить. Тот согласился – горло пересохло.
– Быстрей, Балиньо, а то не останется ни капли, – нервничал Мажико.
Балиньо вылизал пальцы Мажико; соленый привкус пота лишь усилил его жажду.
Нарсисо потерял терпение: о его заботах никто не думает. Члены семьи звонят по междугородной только затем, чтобы ставить перед ним все новые и новые проблемы. А Мажико – тоже мне хозяин, не предложил даже чашечку кофе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107