В сердце актрисы они долго не задерживались, их всех ждало изгнание. Представив себе такую картину, Полидоро обиделся.
– Вы меня за клоуна, что ли, принимаете? – сказал он, не подумав о том, какой эффект эти слова произведут в цирке.
– Зачем вы обижаете клоунов? Эти артисты в каждое представление вкладывают всю свою нежную страдающую душу, я тоже иногда выступаю клоуном. Клоуну не нужны выспренние фразы, чтобы тронуть сердца зрителей. В стране неразумных и сумасшедших смех – единственная достойная уважения стихия. Вы согласны со мной?
От волнения у Веспасиано дрожал живот под свободной туникой, на груди сверкало желтое созвездие усыпанное белым бисером. Когда он хохотал, фальшивая борода лезла вверх. Создавалось впечатление, что у него два лица.
Хотя сценические приготовления раздражали Полидоро, в обращении с Веспасиано он старался соблюсти хорошие манеры, как бы пропуская свои чувства через особый фильтр: не хотел, чтобы Веспасиано счел его невоздержанным.
Соответственно держал себя и Веспасиано. В знак расположения старик стал рассказывать о бедах и радостях ремесла бродячего актера. Говорил, например, что для актера чувства существуют как бы сами по себе и в большей мере принадлежат действующим лицам, нежели играющим их роль артистам. Желания вспыхивают и гаснут, точно языки пламени, не оставляя следа, актер ложится спать с мыслью о роли, играет даже во сне.
С превеликим трудом Веспасиано попал-таки в анналы бразильского театра. Теперь уж никто не украдет его славу, судя по всему – заслуженную. В книге Брисио де Абреу он упоминается как основатель странствующей группы «Пилигримы», которая с 1930 года ездила по внутренним районам Бразилии со своими талантами, мешками и ящиками с костюмами и жалким реквизитом вроде складных стульев. Упоминание в истории театра вдохновляло Веспасиано: если кто сомневался, он тотчас вытаскивал довольно затрепанную книгу.
– Наша братия бродит по свету с незапамятных времен, гонимая церковью, дворянством, холодом и нищетой. В такой богатой стране, как Бразилия, нам не раз приходилось голодать. Иногда в деревнях нам платят овощами, яйцами, курами. Однажды играем мы какую-то пьесу, и вдруг курица в плетеной корзинке как закудахчет! Поднялся переполох, а несчастная снесла яйцо прямо у нас под носом. В конце концов мы все расхохотались, а потом зрители накидали нам в шляпу изрядно монет.
Полидоро присел в первом ряду: скоро начнется представление. Но у дядюшки оставалось еще несколько минут, чтобы поговорить о циркачах, презревших домашний очаг, землю и прочие надежные вещи.
Несмотря на проникавший под шатер свежий ветерок, Веспасиано потел, вытирая пот с груди той же тряпкой, которой смахивал пыль с сапог.
– Каэтану я растил с детских лет. Брат мой умер от чахотки. Когда-то он любил кутнуть, а потом кашлял кровью на простыни и свою пижаму. В наследство дочери оставил всего-навсего черный студенческий плащ Коимбрского университета, музыкальную шкатулку с перламутровой инкрустацией на крышке – подарок какой-то дамы, имя которой он не называл, – да с полдюжины греческих трагедий. Некоторые из них брат знал наизусть; даже в поле, среди навозных куч, произносил монологи, будто на сцене. Хорошо помню, как накануне смерти он послал за мной в полночь. Я с трудом понимал, что он говорит, ведь легкие у него были все в дырках, будто сыр. Вот тогда он мне и сказал...
Веспасиано растроганно посмотрел на зрителей, робко занимавших места. Публики было совсем мало; большинство из них первый раз в жизни видели артиста, но его это как будто не заботило. Непринужденным жестом Веспасиано вывернул правый карман брюк, желая показать, что он пуст.
– Так ваш брат знал, что умрет? – спросил Полидоро, проявляя интерес к родственникам Каэтаны, точь-в-точь как спрашивал о предках Додо, перед тем как жениться на ней.
– Давно знал. С мальчишеских лет все твердил, что жизнь коротка и надо не терять времени, чтобы прожить ее с блеском. Перед смертью единственной его заботой была дочь. Имя ей было дано в честь герцогини Альба – с их семейством был тесно связан великий Гойя, – и брат хотел, чтобы Каэтана стала актрисой, как все в нашем роду. Не знаю никого, кто избежал бы этой судьбы. И надо было воспитать ее так, чтобы ни при каких трудностях она не бросила свое ремесло. Брат считал всякий провал таким же естественным, как и успех.
Взял я Каэтану за руку, повел в магазин и купил ей платье – уж больно обветшало то, которое было на ней, да ошибся размером, подол оказался коротковат. Что делать? Взяли да подшили полоску из обрезков костюма для какой-то пьесы. К моему удивлению, Каэтана запротестовала. Она, мол, не подкидыш и не прислуга. Я дал ей понять, что она не права, я готов был последним куском с ней поделиться. Да, немилостива была жизнь к нашему брату – никак наша бродячая труппа не могла собрать достаточно денег, чтобы выступить в каком-нибудь столичном театре. Как знать, тогда, может, стало бы нам полегче, отдохнули бы от немощеных дорог, по которым в те времена мы ездили на телеге, не раз застревая в грязи на целый день. Приходилось звать на помощь какого-нибудь крестьянина с запряжкой быков. Когда выдавался свободный часок, Каэтана декламировала перед зеркалом, отрабатывала голос и мимику, пососет лимонную карамельку – и за работу. Как-то заявила мимоходом, что, будь у нее деньги, уехала бы от нас в Милан.
Веспасиано нанизывал одно воспоминание на другое, жестикулируя полными руками, которым не хватало легкости. Закоренелая актерская привычка. Как будто не доверял словам, если они не сопровождались движениями рук.
– Позволь узнать, а почему именно в Милан? Каэтана глянула на дядю с надменным видом, словно упрекала за трудно прожитые годы, за чиненые-перечиненые платья.
– Там я стану примадонной. Хочу быть оперной певицей, опера – это такая пьеса, где поют, если вы этого не знаете.
– Разве ты не видишь, как тяжела наша актерская жизнь? А ты еще хочешь плыть за океан и жить в чужой стране – и для чего? Чтобы страдать на иностранном языке? Мало тебе Бразилии? Это прекрасная страна, такая большая, что ее не изъездишь за всю жизнь.
Полидоро слушал актера с неудовольствием: боялся конца истории Каэтаны. Старик возьмет да откроет секрет, который представляет угрозу для развития их отношений. Запах пота из-под мышек Веспасиано бил в нос, его даже замутило. Он не переносил близкого контакта с мужчинами.
Увлеченный воспоминаниями, старый актер не замечал раздражения собеседника. Снова повествовал о былых скитаниях, рассказывал, как часто им приходилось ночью удирать из какого-нибудь пансиона, потому что нечем было заплатить за постой. Однако успех в Пиренополисе взбодрил Каэтану.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107
– Вы меня за клоуна, что ли, принимаете? – сказал он, не подумав о том, какой эффект эти слова произведут в цирке.
– Зачем вы обижаете клоунов? Эти артисты в каждое представление вкладывают всю свою нежную страдающую душу, я тоже иногда выступаю клоуном. Клоуну не нужны выспренние фразы, чтобы тронуть сердца зрителей. В стране неразумных и сумасшедших смех – единственная достойная уважения стихия. Вы согласны со мной?
От волнения у Веспасиано дрожал живот под свободной туникой, на груди сверкало желтое созвездие усыпанное белым бисером. Когда он хохотал, фальшивая борода лезла вверх. Создавалось впечатление, что у него два лица.
Хотя сценические приготовления раздражали Полидоро, в обращении с Веспасиано он старался соблюсти хорошие манеры, как бы пропуская свои чувства через особый фильтр: не хотел, чтобы Веспасиано счел его невоздержанным.
Соответственно держал себя и Веспасиано. В знак расположения старик стал рассказывать о бедах и радостях ремесла бродячего актера. Говорил, например, что для актера чувства существуют как бы сами по себе и в большей мере принадлежат действующим лицам, нежели играющим их роль артистам. Желания вспыхивают и гаснут, точно языки пламени, не оставляя следа, актер ложится спать с мыслью о роли, играет даже во сне.
С превеликим трудом Веспасиано попал-таки в анналы бразильского театра. Теперь уж никто не украдет его славу, судя по всему – заслуженную. В книге Брисио де Абреу он упоминается как основатель странствующей группы «Пилигримы», которая с 1930 года ездила по внутренним районам Бразилии со своими талантами, мешками и ящиками с костюмами и жалким реквизитом вроде складных стульев. Упоминание в истории театра вдохновляло Веспасиано: если кто сомневался, он тотчас вытаскивал довольно затрепанную книгу.
– Наша братия бродит по свету с незапамятных времен, гонимая церковью, дворянством, холодом и нищетой. В такой богатой стране, как Бразилия, нам не раз приходилось голодать. Иногда в деревнях нам платят овощами, яйцами, курами. Однажды играем мы какую-то пьесу, и вдруг курица в плетеной корзинке как закудахчет! Поднялся переполох, а несчастная снесла яйцо прямо у нас под носом. В конце концов мы все расхохотались, а потом зрители накидали нам в шляпу изрядно монет.
Полидоро присел в первом ряду: скоро начнется представление. Но у дядюшки оставалось еще несколько минут, чтобы поговорить о циркачах, презревших домашний очаг, землю и прочие надежные вещи.
Несмотря на проникавший под шатер свежий ветерок, Веспасиано потел, вытирая пот с груди той же тряпкой, которой смахивал пыль с сапог.
– Каэтану я растил с детских лет. Брат мой умер от чахотки. Когда-то он любил кутнуть, а потом кашлял кровью на простыни и свою пижаму. В наследство дочери оставил всего-навсего черный студенческий плащ Коимбрского университета, музыкальную шкатулку с перламутровой инкрустацией на крышке – подарок какой-то дамы, имя которой он не называл, – да с полдюжины греческих трагедий. Некоторые из них брат знал наизусть; даже в поле, среди навозных куч, произносил монологи, будто на сцене. Хорошо помню, как накануне смерти он послал за мной в полночь. Я с трудом понимал, что он говорит, ведь легкие у него были все в дырках, будто сыр. Вот тогда он мне и сказал...
Веспасиано растроганно посмотрел на зрителей, робко занимавших места. Публики было совсем мало; большинство из них первый раз в жизни видели артиста, но его это как будто не заботило. Непринужденным жестом Веспасиано вывернул правый карман брюк, желая показать, что он пуст.
– Так ваш брат знал, что умрет? – спросил Полидоро, проявляя интерес к родственникам Каэтаны, точь-в-точь как спрашивал о предках Додо, перед тем как жениться на ней.
– Давно знал. С мальчишеских лет все твердил, что жизнь коротка и надо не терять времени, чтобы прожить ее с блеском. Перед смертью единственной его заботой была дочь. Имя ей было дано в честь герцогини Альба – с их семейством был тесно связан великий Гойя, – и брат хотел, чтобы Каэтана стала актрисой, как все в нашем роду. Не знаю никого, кто избежал бы этой судьбы. И надо было воспитать ее так, чтобы ни при каких трудностях она не бросила свое ремесло. Брат считал всякий провал таким же естественным, как и успех.
Взял я Каэтану за руку, повел в магазин и купил ей платье – уж больно обветшало то, которое было на ней, да ошибся размером, подол оказался коротковат. Что делать? Взяли да подшили полоску из обрезков костюма для какой-то пьесы. К моему удивлению, Каэтана запротестовала. Она, мол, не подкидыш и не прислуга. Я дал ей понять, что она не права, я готов был последним куском с ней поделиться. Да, немилостива была жизнь к нашему брату – никак наша бродячая труппа не могла собрать достаточно денег, чтобы выступить в каком-нибудь столичном театре. Как знать, тогда, может, стало бы нам полегче, отдохнули бы от немощеных дорог, по которым в те времена мы ездили на телеге, не раз застревая в грязи на целый день. Приходилось звать на помощь какого-нибудь крестьянина с запряжкой быков. Когда выдавался свободный часок, Каэтана декламировала перед зеркалом, отрабатывала голос и мимику, пососет лимонную карамельку – и за работу. Как-то заявила мимоходом, что, будь у нее деньги, уехала бы от нас в Милан.
Веспасиано нанизывал одно воспоминание на другое, жестикулируя полными руками, которым не хватало легкости. Закоренелая актерская привычка. Как будто не доверял словам, если они не сопровождались движениями рук.
– Позволь узнать, а почему именно в Милан? Каэтана глянула на дядю с надменным видом, словно упрекала за трудно прожитые годы, за чиненые-перечиненые платья.
– Там я стану примадонной. Хочу быть оперной певицей, опера – это такая пьеса, где поют, если вы этого не знаете.
– Разве ты не видишь, как тяжела наша актерская жизнь? А ты еще хочешь плыть за океан и жить в чужой стране – и для чего? Чтобы страдать на иностранном языке? Мало тебе Бразилии? Это прекрасная страна, такая большая, что ее не изъездишь за всю жизнь.
Полидоро слушал актера с неудовольствием: боялся конца истории Каэтаны. Старик возьмет да откроет секрет, который представляет угрозу для развития их отношений. Запах пота из-под мышек Веспасиано бил в нос, его даже замутило. Он не переносил близкого контакта с мужчинами.
Увлеченный воспоминаниями, старый актер не замечал раздражения собеседника. Снова повествовал о былых скитаниях, рассказывал, как часто им приходилось ночью удирать из какого-нибудь пансиона, потому что нечем было заплатить за постой. Однако успех в Пиренополисе взбодрил Каэтану.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107