Полидоро, доведенный до крайности желанием, смешанным с уязвленной гордостью и жаждой мести, отвернулся от нее, чтобы чуточку унять волнение. Любовь казалась ему теперь музыкальным ящиком, способным записывать и воспроизводить любые звуки.
– Говори, Каэтана! – Не зная, что еще сказать, Полидоро глазами указал на диван, избранный им вдруг как ложе возрожденной старой любви.
Каэтана проследила за его взглядом. Много раз садилась она на выцветшую голубую обивку, однако никогда диван не был сценой огорчений или восторгов. Каэтана не любила заниматься любовью за пределами кровати, без шороха свежих простынь.
Она делала вид, будто не помнит стонов и воплей, которые оба издавали в соседней комнате.
– Ты не заметила, что кровать та же самая? Только простыни поменяли.
Взгляд Каэтаны раздражал Полидоро. Ее твердость, однако, заставила его признаться себе, что и он позабыл кое-какие существенные особенности тела Каэтаны. Как он ни напрягал память, не мог вспомнить то, что было от нее неотъемлемо. Правда, помнил ее неистовство, которое сводило его с ума, помнил жар, охватывавший его, когда он гладил нежное тело шершавыми, мозолистыми руками.
Рише инстинктивно угадывал мучения Каэтаны, терся о ее ноги, как и положено маленькому и теплому, чистому и гибкому представителю своего вида.
Каэтана ходила взад-вперед по гостиной. Перед ней был враг – толстый напористый мужчина. При каждом повороте придерживала подол пеньюара, словно на сцене за секунду перед тем, как занавес упадет и вспыхнут аплодисменты.
– Кажется, ты забыл о даме пик и о данном тобой слове. Думаешь рассчитаться со мной одним кинотеатром «Ирис»? – сказала она, когда назначенные две минуты истекли.
Полидоро отставил рюмку. Заходить слишком далеко он не хотел: ревность, мучающая душу, в конце концов ослабляет ее.
– Вот уже двадцать лет уши мои заткнуты ватой, ни одна женщина не соблазнила меня сладкими песнями. Думаешь, таких было мало?
Стратегический замысел заключался в том, чтобы она испугалась потерять его. Заронить неуверенность в ее душу. Он уже снова собрался пойти на приступ, как вдруг дверь гостиной отворилась. Балиньо вошел без стука, играя связкой ключей.
– Кто сравнится с Каэтаной, – тотчас заговорил он, выполняя ежедневную обязанность развеивать ее огорчения.
Полидоро неслышно выругался сквозь зубы. Он терпел неудачу, всякий раз как пытался спровадить юношу – просил вина, чтобы тот ушел, а Балиньо извлекал бутылку и штопор из шкафа.
– Если бы Бразилия ценила своих артистов, Каэтане аплодировали бы стоя. – Торжественный тон делал Балиньо старше своих лет. Он поглаживал рукой едва пробившийся пушок на щеках.
Полидоро не стал подлаживаться, предпочел уйти.
– Сегодня в полночь ждем тебя в «Ирисе». Когда Золушка сбежит вниз по ступенькам дворца, обещаю, что ее встретят цветами, соком гуараны и лакомствами. Так мы можем на тебя рассчитывать?
Каэтана проводила Полидоро до двери. На мгновенье закружилась голова, когда она подумала, что подписала напечатанный золотыми буквами контракт, каждый пункт которого гарантировал ей слитые воедино мечту и славу.
– На этот раз приду. До премьеры остались считанные дни.
Кивком головы Каэтана одобрила Полидоро; в эту минуту ей не в чем было его упрекнуть.
Каэтана рассчитала правильно. Представление в кинотеатре «Ирис», призванное ознаменовать ее возвращение в Триндаде, пришлось на канун воскресенья, в которое бразильская футбольная команда станет в Мехико трехкратным чемпионом мира.
Главным распорядителем Полидоро назначил Виржилио. За неимением режиссера он будет делать все, чтобы вдохнуть жизнь в спектакль.
Вениерис в порыве безрассудства восстал против учителя, не считая его способным выполнить задачу, которая требовала артистического таланта. Знание дат и имен царствовавших особ в строгом хронологическом порядке не давало ему права командовать в заполненном воображением мире артистов.
– Мы – как птицы, Полидоро. Летим вслед уходящему лету. Зимой наши крылья коченеют от холода, – сказал грек, продолжая рисовать разные декорации, в частности двери и лестницы, для чего было заготовлено несколько холстов. Этими картинами будет украшен фасад кинотеатра «Ирис», выходивший на пустырь. Посмотрев на них, наблюдатель поверит в реальность иллюзий, если даже ветерок шевельнет полотна. – Где писать главный вход?
Вопрос Вениериса, вроде бы обращенный ко всем, на самом деле предназначался учителю, чтобы тот пришел на помощь.
Виржилио первым рассказал художнику о европейской эстетической тенденции, в соответствии с которой нужно рукоплескать подражанию, дабы поддержать неуверенных художников, неспособных самостоятельно создать что-либо свое в живописи или в театральном искусстве.
– Чем больше добавляется к тому, что уже существует, тем больше людей определится в искусстве. Изобретать самому – дело ненадежное. Возможно, даже опасное, – подчеркнул Виржилио. – Возьмите, например, Ван Гога. В горячке он отхватил себе ухо напрочь, посмотревшись в треснутое зеркало!
Так как Виржилио отказался помочь Вениерису, опасаясь стать соучастником художественного провала, грек решил обратиться к своим предкам.
– Я украшу «Ирис» признаками древности. В конце-то концов, у меня в крови повышенное содержание сахара и надежды.
– Прекрасно, – поспешил сказать Виржилио. – Раз уж вы обратились ко мне, я готов помочь. Я еще пока что учитель.
Он оглядел крепкие на вид холсты, прикрепленные к стене и сливавшиеся с ней. Они не колыхались на легком ветру, врывавшемся сквозь постоянно открытые в целях проветривания фрамуги.
– Дверь должна выглядеть массивной, словно это врата рая. Здесь все – обман, но доброкачественный. Мы должны пробуждать мечты и изгонять неверующих, которые не желают увидеть больше, чем мы можем показать, – сказал довольный собой Виржилио.
Джоконда суетилась, точно бьющаяся об оконное стекло бабочка. Виржилио схватил ее за руку:
– Осторожно! Краска еще не высохла.
У Джоконды разладилось ощущение пространства, и она натыкалась на разные предметы. Три Грации дружно ходили за ней повсюду. Со стороны могло показаться, что она опережает время и уже играет какую-то драматическую роль, не назначенную Каэтаной.
– Ну что мы тут делаем: спим, едим, занимаемся гимнастикой? И все во имя искусства? Но кого же я буду играть? – во всеуслышанье спросила она.
С общего согласия было решено закрыть на время заведение и участвовать в артистическом бдении в кинотеатре «Ирис». Из-за этого Джоконда плохо спала и заразила бессонницей Трех Граций, хотя те стали теперь неприступными для клиентов, которые требовали их возвращения на рабочие места, обещая двойную плату за услуги.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107
– Говори, Каэтана! – Не зная, что еще сказать, Полидоро глазами указал на диван, избранный им вдруг как ложе возрожденной старой любви.
Каэтана проследила за его взглядом. Много раз садилась она на выцветшую голубую обивку, однако никогда диван не был сценой огорчений или восторгов. Каэтана не любила заниматься любовью за пределами кровати, без шороха свежих простынь.
Она делала вид, будто не помнит стонов и воплей, которые оба издавали в соседней комнате.
– Ты не заметила, что кровать та же самая? Только простыни поменяли.
Взгляд Каэтаны раздражал Полидоро. Ее твердость, однако, заставила его признаться себе, что и он позабыл кое-какие существенные особенности тела Каэтаны. Как он ни напрягал память, не мог вспомнить то, что было от нее неотъемлемо. Правда, помнил ее неистовство, которое сводило его с ума, помнил жар, охватывавший его, когда он гладил нежное тело шершавыми, мозолистыми руками.
Рише инстинктивно угадывал мучения Каэтаны, терся о ее ноги, как и положено маленькому и теплому, чистому и гибкому представителю своего вида.
Каэтана ходила взад-вперед по гостиной. Перед ней был враг – толстый напористый мужчина. При каждом повороте придерживала подол пеньюара, словно на сцене за секунду перед тем, как занавес упадет и вспыхнут аплодисменты.
– Кажется, ты забыл о даме пик и о данном тобой слове. Думаешь рассчитаться со мной одним кинотеатром «Ирис»? – сказала она, когда назначенные две минуты истекли.
Полидоро отставил рюмку. Заходить слишком далеко он не хотел: ревность, мучающая душу, в конце концов ослабляет ее.
– Вот уже двадцать лет уши мои заткнуты ватой, ни одна женщина не соблазнила меня сладкими песнями. Думаешь, таких было мало?
Стратегический замысел заключался в том, чтобы она испугалась потерять его. Заронить неуверенность в ее душу. Он уже снова собрался пойти на приступ, как вдруг дверь гостиной отворилась. Балиньо вошел без стука, играя связкой ключей.
– Кто сравнится с Каэтаной, – тотчас заговорил он, выполняя ежедневную обязанность развеивать ее огорчения.
Полидоро неслышно выругался сквозь зубы. Он терпел неудачу, всякий раз как пытался спровадить юношу – просил вина, чтобы тот ушел, а Балиньо извлекал бутылку и штопор из шкафа.
– Если бы Бразилия ценила своих артистов, Каэтане аплодировали бы стоя. – Торжественный тон делал Балиньо старше своих лет. Он поглаживал рукой едва пробившийся пушок на щеках.
Полидоро не стал подлаживаться, предпочел уйти.
– Сегодня в полночь ждем тебя в «Ирисе». Когда Золушка сбежит вниз по ступенькам дворца, обещаю, что ее встретят цветами, соком гуараны и лакомствами. Так мы можем на тебя рассчитывать?
Каэтана проводила Полидоро до двери. На мгновенье закружилась голова, когда она подумала, что подписала напечатанный золотыми буквами контракт, каждый пункт которого гарантировал ей слитые воедино мечту и славу.
– На этот раз приду. До премьеры остались считанные дни.
Кивком головы Каэтана одобрила Полидоро; в эту минуту ей не в чем было его упрекнуть.
Каэтана рассчитала правильно. Представление в кинотеатре «Ирис», призванное ознаменовать ее возвращение в Триндаде, пришлось на канун воскресенья, в которое бразильская футбольная команда станет в Мехико трехкратным чемпионом мира.
Главным распорядителем Полидоро назначил Виржилио. За неимением режиссера он будет делать все, чтобы вдохнуть жизнь в спектакль.
Вениерис в порыве безрассудства восстал против учителя, не считая его способным выполнить задачу, которая требовала артистического таланта. Знание дат и имен царствовавших особ в строгом хронологическом порядке не давало ему права командовать в заполненном воображением мире артистов.
– Мы – как птицы, Полидоро. Летим вслед уходящему лету. Зимой наши крылья коченеют от холода, – сказал грек, продолжая рисовать разные декорации, в частности двери и лестницы, для чего было заготовлено несколько холстов. Этими картинами будет украшен фасад кинотеатра «Ирис», выходивший на пустырь. Посмотрев на них, наблюдатель поверит в реальность иллюзий, если даже ветерок шевельнет полотна. – Где писать главный вход?
Вопрос Вениериса, вроде бы обращенный ко всем, на самом деле предназначался учителю, чтобы тот пришел на помощь.
Виржилио первым рассказал художнику о европейской эстетической тенденции, в соответствии с которой нужно рукоплескать подражанию, дабы поддержать неуверенных художников, неспособных самостоятельно создать что-либо свое в живописи или в театральном искусстве.
– Чем больше добавляется к тому, что уже существует, тем больше людей определится в искусстве. Изобретать самому – дело ненадежное. Возможно, даже опасное, – подчеркнул Виржилио. – Возьмите, например, Ван Гога. В горячке он отхватил себе ухо напрочь, посмотревшись в треснутое зеркало!
Так как Виржилио отказался помочь Вениерису, опасаясь стать соучастником художественного провала, грек решил обратиться к своим предкам.
– Я украшу «Ирис» признаками древности. В конце-то концов, у меня в крови повышенное содержание сахара и надежды.
– Прекрасно, – поспешил сказать Виржилио. – Раз уж вы обратились ко мне, я готов помочь. Я еще пока что учитель.
Он оглядел крепкие на вид холсты, прикрепленные к стене и сливавшиеся с ней. Они не колыхались на легком ветру, врывавшемся сквозь постоянно открытые в целях проветривания фрамуги.
– Дверь должна выглядеть массивной, словно это врата рая. Здесь все – обман, но доброкачественный. Мы должны пробуждать мечты и изгонять неверующих, которые не желают увидеть больше, чем мы можем показать, – сказал довольный собой Виржилио.
Джоконда суетилась, точно бьющаяся об оконное стекло бабочка. Виржилио схватил ее за руку:
– Осторожно! Краска еще не высохла.
У Джоконды разладилось ощущение пространства, и она натыкалась на разные предметы. Три Грации дружно ходили за ней повсюду. Со стороны могло показаться, что она опережает время и уже играет какую-то драматическую роль, не назначенную Каэтаной.
– Ну что мы тут делаем: спим, едим, занимаемся гимнастикой? И все во имя искусства? Но кого же я буду играть? – во всеуслышанье спросила она.
С общего согласия было решено закрыть на время заведение и участвовать в артистическом бдении в кинотеатре «Ирис». Из-за этого Джоконда плохо спала и заразила бессонницей Трех Граций, хотя те стали теперь неприступными для клиентов, которые требовали их возвращения на рабочие места, обещая двойную плату за услуги.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107