– Это ерунда по сравнению с вечностью, – заметил Жоакин, ощерив гнилые зубы.
Как только прошел автобус, оставив за собой облако пыли, Эрнесто снова посмотрел на часы. Хотел убедиться, что Полидоро опаздывает, и потом попенять ему. С четырех часов он стоял, прислонившись к столбу, и выказывал явные признаки нетерпения.
Он пришел заблаговременно, опасаясь, как бы Полидоро не изменил время посещения бара в гостинице. Эрнесто мог перехватить его на углу, где он проходил каждый день. Полидоро никогда не менял маршрута, хотя все время грозился выбрать другой путь, более подходящий для фантазий, частенько приходивших ему в голову, несмотря на возраст и донимавшую его Додо.
Увидев переходившего улицу Полидоро, Эрнесто улыбнулся, однако заметил натянутое выражение лица, какое у того появилось, что всегда с ним бывало в минуты необъяснимого уныния. Причин для беспокойства вроде бы не было, разве что Полидоро вдруг почувствовал, что к нему без всякого предупреждения подступила старость.
Полидоро удивился, что Эрнесто его подкарауливает – тот вечно старался определить состояние его духа и строил всякого рода мрачные догадки. Увлекшись, Эрнесто претендовал на то, что якобы читает в душе Полидоро с одного взгляда.
– Сегодня, например, ты встал в дурном настроении. Остерегайся инфаркта.
Полидоро протестовал против подобного вмешательства. Говорил, что заглядывать в его душу может только он сам, и никто другой.
Эрнесто не отступался. Возражения Полидоро приписывал свойственной тому робости. С детства бродили они вместе по холмам Триндаде, гонялись за коровами, а как выросли – за женщинами. Не отказываться же теперь от старой дружбы.
Хитрая, как у китайца, улыбка на лице Эрнесто была немаловажным оружием в его арсенале. Полидоро иногда упрекал себя в черствости из-за того, что не ценит по достоинству такого верного друга, как Эрнесто.
За последние месяцы Эрнесто отрастил себе заметное брюшко, после того как избавился от повышенной кислотности, вызванной чрезмерным употреблением кофе. Поправив здоровье, стал чаше сбегать из аптеки в бар на углу, где в кругу собутыльников расшифровывал рецепты и предписания врачей.
Однако Вивина, равнодушная к его подлизываньям, грозилась подрезать ему крылышки семейными ножницами.
– Да понимаешь ли ты, жена, каково год за годом встречать мнимых больных на пороге аптеки?
Эту фразу с небольшими вариациями он твердил каждое утро. Явно взволнованный голос подтверждал, что жизнь для него – тяжкое бремя. Но говорилось это для того лишь, чтобы растрогать жену и тем самым расширить рамки своей независимости.
Полидоро, зная, что многие проявляют к нему любопытство, хмурил брови, всякий раз как видел приближавшегося незнакомца.
– Эти люди преследуют меня даже в уборной. Что им надо? Чтобы я расстегнул ширинку и показал прибор?
Эрнесто улыбнулся. Эту реплику он не принял на свой счет: Полидоро сам искал общения с ним, чтобы поддержать дружбу или доверительно побеседовать через прилавок аптеки.
– Я опаздываю, Эрнесто. Потом как-нибудь поговорим, – сказал Полидоро на этот раз, увлекая друга за собой.
– К чему такая спешка? Только чтобы посидеть одному за столиком в баре? – Эрнесто на ходу вытаскивал из бумажника визитки и фотографии, в то время как Полидоро прибавил шагу. – Речь идет о сеу Жоакине.
И Эрнесто потряс рецептом. Полидоро уступил. Посмотрел на друга и с досадой заметил, что того время пощадило. На лице Эрнесто не было морщин, так старивших его самого, а ведь они почти ровесники.
Собственно говоря, с мальчишеских лет Полидоро вредил себе слишком сильными чувствами. Эту повышенную чувствительность он унаследовал, конечно, от матери. И теперь подозревал, что тело его грызут эти самые излишне бурные чувства, хотя на людях он их не выказывает.
– Чего на этот раз надо старику?
Полидоро не без удовольствия оскорблял чувства Эрнесто, который высоко ценил родственные связи и терпеть не мог неуважительного отношения к членам семьи, за исключением жен – ведь в них нет мужниной крови, только сперма.
– Утром сеу Жоакин пришел в аптеку, но сразу заходить не стал, а постучал тростью о тротуар. Вошел, только когда убедился, что в аптеке никого нет. Чуть ли не потребовал, чтобы я опустил жалюзи.
– К чему такие предосторожности, ведь отец любит себя показать, – заметил заинтересовавшийся Полидоро.
– Он попросил яду, который убивает крыс и людей. Видя мое изумление, сказал, что пошутил: ему нужно симулировать болезнь, сославшись на которую он мог бы проваляться в постели не меньше двух недель.
– Отец с ума спятил!
– Я тоже удивился. Как я понимаю, он отдал бы стадо коров, чтобы продлить жизнь хотя бы на несколько дней! И я сказал, что пользоваться подобными лекарствами рискованно. А вдруг сердце остановится? Он кричал, ругался, брызгал слюной. Наконец признался, что не хочет присутствовать при торжественном открытии бюста.
Открытие бронзового бюста Жоакина должно было состояться на днях. Мысль исходила от Виржилио, верного стража национальных анналов, единственного гражданина Триндаде, который ратовал за укрепление национальной самобытности, ежедневно подвергающейся опасности со стороны полчищ иноземцев.
– Родина без символики, без развевающегося на ветру знамени представляет собой жалкое зрелище. Она подобна умирающему в каморке пансионата старику, рядом с которым нет никого, кто вложил бы свечу в его руку и тем согрел его последний сон перед смертью.
По примеру трибунов времени империи Виржилио вдохновлялся высоким гражданским пафосом, то и дело подтягивал и водворял на место узел галстука, путешествовавший вокруг шеи.
– Бразилии нужна молодежь, преданная республиканским идеалам. Наша родина – созданный португальцами добродушный гигант, к которому прикипели наши сердца. – Растрогавшись образом, возникшим в его пышной риторике, Виржилио энергично завершал: – Именно благодаря этому бразильскому гиганту у нас есть еда и мягкий климат, никогда не бывает бурь, ураганов и моретрясений.
Поначалу Виржилио ратовал за мраморный пантеон, где покоились бы герои, которые вопреки жалким, сереньким будням сумели возвеличить род человеческий.
– Жизнь каждую минуту унижает нас. Разными вещами: от колик и расстройства кишечника до постепенного выпадения зубов. Не говоря уже о потере памяти и мужской потенции. Кажется даже, будто жизнь только тем и занимается, что всячески ослабляет нас, пока не придет смерть. А раз так, почему не дать жизни бой такими поступками, которые заставили бы нас поверить, что у нас есть крылья для полета, – заявил как-то Виржилио перед целой кучей народа, собравшегося за столом.
Его предложение было встречено насмешливыми улыбками.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107