– Уж лучше оставить его здесь на съеденье муравьям.
На вокзальной скамье высилась трехступенчатая пирамида.
Пальмира тоже отказалась нести торт обратно, предложив съесть его тут же. Раз уж Каэтана не пожелала отведать этого лакомства, надо поделить его на всех и съесть за ее здоровье.
– Он же в честь дня ее рожденья. – И начала дрожащими руками зажигать свечи.
– Пальмира права, – сказал Эрнесто с молчаливого одобрения Полидоро. – Лучше отпраздновать день рождения Каэтаны, чем забыть о ней.
Фазендейро, не говоря ни слова, смотрел, как Себастьяна платком Виржилио вытирала вытащенный из кармана нож, поэтому до него не дошел голос Нарсисо, прозвучавший словно из жестяной банки, хотя в нем и слышался укор:
– А кто загасит свечи? Кто возьмет на себя роль Каэтаны?
Полидоро поблагодарил его движением руки. Теперь все его внимание было сосредоточено на Джоконде. Он не хотел терять ее из виду, раз уж она присвоила себе память о Каэтане. Та не очень-то доверяла мужчинам: опять они, чего доброго, попытаются изгнать женщин с праздника, возникшего по счастливому замыслу Трех Граций.
– Никто не будет задувать свечи, – сказала Джоконда, сознавая возможные опасности. – Сами догорят, после того как согреют наши остывающие души.
Выхватив нож из рук Себастьяны, она вонзила его в торт. Первый кусок преподнесла Полидоро, как того требовала вежливость. Тот с благодарностью откусил, но истинного наслаждения не получил, крошки падали на рубашку, он на них не обращал внимания.
– А мужчинам куски больше, чем нам, – запротестовала Диана, видя, как Джоконда щедра к мужчинам.
– Это и понятно: они проголодались больше, чем мы. Треволнения дня поглотили протеины, которыми Эрнесто напитался за обедом: он тоже чувствовал голод.
– Только первосортная кухарка может изготовить такой торт, – похвалил он стряпух.
– Ешьте на здоровье. Третий этаж мы уже сняли, осталось еще два.
Джоконда примостилась на полу рядом со своими подопечными. В тишине слышалось жужжанье мух, стремившихся к сахарным голубкам. Пальмира отгоняла их липкой от глазури рукой.
– А который час? – спросил Виржилио, доедая второй кусок торта. Полидоро тоже уговорили взять еще один, рот его был забит бисквитом.
– Как жаль, что мы не захватили с собой варенья. – Пальмира жалела Полидоро, у которого на душе кошки скребли, хоть он и жадно уплетал торт.
У женщин, обескураженных неудачей предприятия, подгибались ноги. Виржилио в разрезе юбки заметил черные курчавые волоски, буйно выбивавшиеся из-под белых трусиков. Но он совсем выдохся и хотел только растянуться на постели у себя дома: как и все остальные, чувствовал себя без сил и желаний. Блаженное состояние, склонявшее разве к тому, чтобы поговорить о печальной истории Бразилии, которую обычно замалчивали.
Духота сулила дождь. Джоконда пользовалась увядшим букетом как веером. При каждом движении облетали лепестки. Минуты тянулись нескончаемо долго, но стук в дверь вернул всех к действительности.
Кто-то помешал их сиесте, и это напугало Нарсисо. Он подошел к двери.
– Кто там? – спросил он, нарушая полицейские инструкции. Однако, смутившись присутствием стольких людей, выхватил револьвер и распахнул дверь.
Вошел запыхавшийся Франсиско.
– Как хорошо, что вы все здесь. Не надо бегать от дома к дому.
И Франсиско улыбнулся, довольный важностью своей миссии. Обратился к Полидоро:
– Догадайтесь, кто к нам приехал, – и переправил обмусоленную зубочистку из одного уголка рта в другой.
Полидоро не шелохнулся. Присутствие Франсиско почему-то напомнило ему о семейных обязанностях. Пора вернуться домой и принять холодный душ.
– У нас тут ничего нового, Франсиско. Но можешь угоститься тортом, – равнодушно сказал он.
Франсиско убоялся, как бы его не посчитали сплетником, и отказался от куска торта, который предложила ему Пальмира. Посмотрел на женщину с презрением, посчитав себя оскорбленным, и сделал вид, что собирается уйти. Однако к двери не пошел, а все смотрел на Полидоро, но фазендейро сидел на полу и казался ко всему безучастным.
Франсиско, не зная, что делать с драгоценностью, которую хранил на кончике языка, решил повременить и помолчал с видом оскорбленной добродетели. Наконец его все-таки прорвало.
– Скорей идите, Полидоро. – Его скрипучий голос звучал драматически.
– Куда? – спросил Эрнесто, очнувшись от сонного одурения.
– В гостиницу «Палас». Приехала Каэтана со своей труппой.
Радиола дядюшки Веспасиано побывала чуть ли не в половине городов Бразилии, вобрав в себя пыль бесчисленных дорог. И как ни старался Балиньо протирать ее смоченными в спирте ватными тампонами, мелодии Вагнера в гостинице «Палас» не достигали нужного звучания. Голос Изольды, вещавшей озабоченному Тристану о капризах жизни и смерти, доходил до закрывшейся в спальне Каэтаны приглушенным.
В гостиной Балиньо, не забывая менять пластинки на диске радиолы, распаковывал чемоданы, разбрасывая по полу ноты, тряпки, дорожные сувениры. Стараясь угадать тайные желания Каэтаны, подбирал музыку, соответствующую ее настроению.
Некоторые арии уводили Каэтану далеко: ей виделся безлюдный пейзаж, который только она и могла определить на карте. В это путешествие она не брала Балиньо, хоть ему того и хотелось. Такая идиллия без него была не по душе Балиньо, и он бился за то, чтобы вернуть Каэтану обратно.
– А где этот самый Триндаде? – спросил он однажды в минуту подобного огорчения.
– У черта в заднице. – Каэтана расправила часто дышавшую грудь. – Боги там потеряли сапоги и не пожелали за ними вернуться, но все равно мы туда доберемся. Не знаю только, в какой день какого года. – Из ее трепещущих ноздрей как будто летели искры.
Балиньо прибавил громкость. Тяжелые драпировки гостиной, старинная мебель, украшенная безделушками и только что реставрированными, еще пахнувшими клеем вазочками, нагоняли на него тоску. С момента приезда в Триндаде он искал кого-нибудь, кто был бы готов слушать его рассказы.
Жалобы Изольды закончились, так и не растрогав Каэтану, закрывшуюся в спальне. Равнодушие этой женщины к эпилогу оперы обрекало Балиньо на добровольное заточение в этой чертовой гостиной. По собственной инициативе он протирал диски, пока на них не оставалось ни пылинки. Уж на этот раз Каэтана будет внимать речам Флории Тоски в защиту возлюбленного, с которым грозит расправиться жестокий тиран Скарпия. Зеркало души Каэтаны, чувствительное к искусству вокала, должно будет разбиться на тысячу осколков, обнажив пышную крону ее сердца, того самого сердца, которое Балиньо каждый Божий день старался украсить, собирая осколки зеркала.
Трогательное сопрано, звавшее к милосердию, звучало убедительно в старенькой радиоле.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107
На вокзальной скамье высилась трехступенчатая пирамида.
Пальмира тоже отказалась нести торт обратно, предложив съесть его тут же. Раз уж Каэтана не пожелала отведать этого лакомства, надо поделить его на всех и съесть за ее здоровье.
– Он же в честь дня ее рожденья. – И начала дрожащими руками зажигать свечи.
– Пальмира права, – сказал Эрнесто с молчаливого одобрения Полидоро. – Лучше отпраздновать день рождения Каэтаны, чем забыть о ней.
Фазендейро, не говоря ни слова, смотрел, как Себастьяна платком Виржилио вытирала вытащенный из кармана нож, поэтому до него не дошел голос Нарсисо, прозвучавший словно из жестяной банки, хотя в нем и слышался укор:
– А кто загасит свечи? Кто возьмет на себя роль Каэтаны?
Полидоро поблагодарил его движением руки. Теперь все его внимание было сосредоточено на Джоконде. Он не хотел терять ее из виду, раз уж она присвоила себе память о Каэтане. Та не очень-то доверяла мужчинам: опять они, чего доброго, попытаются изгнать женщин с праздника, возникшего по счастливому замыслу Трех Граций.
– Никто не будет задувать свечи, – сказала Джоконда, сознавая возможные опасности. – Сами догорят, после того как согреют наши остывающие души.
Выхватив нож из рук Себастьяны, она вонзила его в торт. Первый кусок преподнесла Полидоро, как того требовала вежливость. Тот с благодарностью откусил, но истинного наслаждения не получил, крошки падали на рубашку, он на них не обращал внимания.
– А мужчинам куски больше, чем нам, – запротестовала Диана, видя, как Джоконда щедра к мужчинам.
– Это и понятно: они проголодались больше, чем мы. Треволнения дня поглотили протеины, которыми Эрнесто напитался за обедом: он тоже чувствовал голод.
– Только первосортная кухарка может изготовить такой торт, – похвалил он стряпух.
– Ешьте на здоровье. Третий этаж мы уже сняли, осталось еще два.
Джоконда примостилась на полу рядом со своими подопечными. В тишине слышалось жужжанье мух, стремившихся к сахарным голубкам. Пальмира отгоняла их липкой от глазури рукой.
– А который час? – спросил Виржилио, доедая второй кусок торта. Полидоро тоже уговорили взять еще один, рот его был забит бисквитом.
– Как жаль, что мы не захватили с собой варенья. – Пальмира жалела Полидоро, у которого на душе кошки скребли, хоть он и жадно уплетал торт.
У женщин, обескураженных неудачей предприятия, подгибались ноги. Виржилио в разрезе юбки заметил черные курчавые волоски, буйно выбивавшиеся из-под белых трусиков. Но он совсем выдохся и хотел только растянуться на постели у себя дома: как и все остальные, чувствовал себя без сил и желаний. Блаженное состояние, склонявшее разве к тому, чтобы поговорить о печальной истории Бразилии, которую обычно замалчивали.
Духота сулила дождь. Джоконда пользовалась увядшим букетом как веером. При каждом движении облетали лепестки. Минуты тянулись нескончаемо долго, но стук в дверь вернул всех к действительности.
Кто-то помешал их сиесте, и это напугало Нарсисо. Он подошел к двери.
– Кто там? – спросил он, нарушая полицейские инструкции. Однако, смутившись присутствием стольких людей, выхватил револьвер и распахнул дверь.
Вошел запыхавшийся Франсиско.
– Как хорошо, что вы все здесь. Не надо бегать от дома к дому.
И Франсиско улыбнулся, довольный важностью своей миссии. Обратился к Полидоро:
– Догадайтесь, кто к нам приехал, – и переправил обмусоленную зубочистку из одного уголка рта в другой.
Полидоро не шелохнулся. Присутствие Франсиско почему-то напомнило ему о семейных обязанностях. Пора вернуться домой и принять холодный душ.
– У нас тут ничего нового, Франсиско. Но можешь угоститься тортом, – равнодушно сказал он.
Франсиско убоялся, как бы его не посчитали сплетником, и отказался от куска торта, который предложила ему Пальмира. Посмотрел на женщину с презрением, посчитав себя оскорбленным, и сделал вид, что собирается уйти. Однако к двери не пошел, а все смотрел на Полидоро, но фазендейро сидел на полу и казался ко всему безучастным.
Франсиско, не зная, что делать с драгоценностью, которую хранил на кончике языка, решил повременить и помолчал с видом оскорбленной добродетели. Наконец его все-таки прорвало.
– Скорей идите, Полидоро. – Его скрипучий голос звучал драматически.
– Куда? – спросил Эрнесто, очнувшись от сонного одурения.
– В гостиницу «Палас». Приехала Каэтана со своей труппой.
Радиола дядюшки Веспасиано побывала чуть ли не в половине городов Бразилии, вобрав в себя пыль бесчисленных дорог. И как ни старался Балиньо протирать ее смоченными в спирте ватными тампонами, мелодии Вагнера в гостинице «Палас» не достигали нужного звучания. Голос Изольды, вещавшей озабоченному Тристану о капризах жизни и смерти, доходил до закрывшейся в спальне Каэтаны приглушенным.
В гостиной Балиньо, не забывая менять пластинки на диске радиолы, распаковывал чемоданы, разбрасывая по полу ноты, тряпки, дорожные сувениры. Стараясь угадать тайные желания Каэтаны, подбирал музыку, соответствующую ее настроению.
Некоторые арии уводили Каэтану далеко: ей виделся безлюдный пейзаж, который только она и могла определить на карте. В это путешествие она не брала Балиньо, хоть ему того и хотелось. Такая идиллия без него была не по душе Балиньо, и он бился за то, чтобы вернуть Каэтану обратно.
– А где этот самый Триндаде? – спросил он однажды в минуту подобного огорчения.
– У черта в заднице. – Каэтана расправила часто дышавшую грудь. – Боги там потеряли сапоги и не пожелали за ними вернуться, но все равно мы туда доберемся. Не знаю только, в какой день какого года. – Из ее трепещущих ноздрей как будто летели искры.
Балиньо прибавил громкость. Тяжелые драпировки гостиной, старинная мебель, украшенная безделушками и только что реставрированными, еще пахнувшими клеем вазочками, нагоняли на него тоску. С момента приезда в Триндаде он искал кого-нибудь, кто был бы готов слушать его рассказы.
Жалобы Изольды закончились, так и не растрогав Каэтану, закрывшуюся в спальне. Равнодушие этой женщины к эпилогу оперы обрекало Балиньо на добровольное заточение в этой чертовой гостиной. По собственной инициативе он протирал диски, пока на них не оставалось ни пылинки. Уж на этот раз Каэтана будет внимать речам Флории Тоски в защиту возлюбленного, с которым грозит расправиться жестокий тиран Скарпия. Зеркало души Каэтаны, чувствительное к искусству вокала, должно будет разбиться на тысячу осколков, обнажив пышную крону ее сердца, того самого сердца, которое Балиньо каждый Божий день старался украсить, собирая осколки зеркала.
Трогательное сопрано, звавшее к милосердию, звучало убедительно в старенькой радиоле.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107