Загрубевшим от грязи и коровьего навоза сердцам были недоступны высокие идеалы.
– Этот ваш пантеон может превратиться в пристанище воров и мошенников.
Виржилио решил отмести возражения своими энциклопедическими познаниями.
– Это профанация. Триндаде вскармливает не только коров, но и выдающихся людей. Кроме всего прочего, величие – неотъемлемая черта человеческой природы. Оно гнездится в душе любого человека, даже если душа эта отравлена ненавистью, чумой или сумасшествием.
Видя, что речь его встречена холодно, он решил сменить пластинку.
– Как еще почтить сеу Жоакина? Мы можем ко дню его восьмидесятипятилетия воздвигнуть мраморный бюст, – сказал Виржилио, вызывающе глядя на префекта Пентекостеса, который собирался покинуть бар.
Пентекостес, вынужденный остаться, извлек из наружного кармана платочек. С поразительной быстротой из глаз его полились обильные слезы. Все одобрили такое проявление чувств. Сам Полидоро, несмотря на недавние политические распри, похвалил префекта. Но чтобы это не выглядело как отказ от политических убеждений, тут же по очереди заключил в объятия всех остальных.
В качестве ответного хода Пентекостес взволнованно заговорил о заслугах семейства Алвесов, достойным представителем которого является Полидоро. Тот метнул на Виржилио полный холодного металлического блеска взгляд: ведь это он дал возможность восторжествовать противнику.
Через несколько дней на свадьбе в доме некоего своего друга, одного из местных фазендейро, Пентекостес обратился к молодым с приветственной речью, когда еще не разрезали свадебный торт. Велеречиво пожелав новобрачным счастья, он сумел тронуть чувства гостей, объявив, что Триндаде может гордиться таким согражданином, как Жоакин Алвес, муж, достойный описанных Плутархом, бюст которого должен навеки украсить городскую площадь.
Эрнесто, налегавший на пиво, часто бегал в уборную и возвращался оттуда помолодевшим. Забыв о долге дружбы, он аплодировал префекту, а Полидоро это было ох как не по душе.
Благодарный Пентекостес с явным нетерпением попросил тишины.
– Я слуга города и как таковой полагаю, что организацию этого народного торжества необходимо поручить согражданину, на чей счет ни у кого не возникнет сомнений. Разумеется, такому же знатному, как юбиляр.
Устремленный на Полидоро взгляд ясно говорил, кого он имеет в виду.
Из-за беганья в уборную Эрнесто пропускал кое-что из речи префекта. Не желая одобрять решения, принятые в его отсутствие, он подробно расспрашивал соседа по столу, хотя сам с недоверием относился к прошлому и не считал, что надо его так уж возвеличивать – что было, то прошло. Когда при нем говорили о давних временах, он печально заявлял: «Я вижу, что поздно родился на свет».
Допив кружку пива, Эрнесто вытер рот рукавом рубашки и набрался храбрости: не мог же он разочаровать столь избранное общество.
– Для организации празднества у нас, в Триндаде, есть только один человек. Я имею в виду нашего выдающегося историка Виржилио.
Все, считая себя избавленными от подобного поручения, зааплодировали учителю. Покрасневший от удовольствия Виржилио, наспех подбирая слова, заявил, что посвятил жизнь тому, чтобы насаждать в Триндаде именно ту культуру, которую жители города хотели бы усвоить.
Одевался учитель щегольски. Несмотря на то что был одинок, никто его не видел неряшливым. Даже волосы, которые он красил соком красного дерева, ни у кого не вызывали удивления: они гармонировали с его любимыми галстуками гранатового цвета.
Чувствуя себя обязанным поблагодарить за доверие, Виржилио старался, чтобы каждая фраза получалась гладкой: ведь все знали о его литературных склонностях. Вплоть до того, что Пентекостес давал ему просматривать тексты своих речей, чтобы он выправил стилистические погрешности. И хотя Виржилио ценил изысканный стиль префекта со многими повторами, он заставлял Пентекостеса воспевать прошлое Бразилии, приводя множество исторических цитат.
Пентекостес сделал вид, будто поддерживает кандидатуру Виржилио. Будучи вынужден слушать другого, когда хотелось говорить самому, он ждал момента, чтобы взять слово, как только учитель переведет дух.
Виржилио аккуратно вытер пот со лба. Этого оказалось достаточно, чтобы Пентекостес перехватил у него инициативу.
– А кто возьмет на себя необходимые расходы? – спросил он в надежде поставить в затруднительное положение Полидоро.
Тот чертил ногтем узоры на скатерти и делал вид, что к нему это не относится. Ему только и не хватало финансировать политические планы префекта, который не посоветовался с ним и не представил никаких обоснований, когда назначил секретарем по общественным работам его известного врага.
Вопрос Пентекостеса был встречен гробовым молчанием, а это угрожало мечтам Виржилио. Горя желанием спасти бронзовый бюст Жоакина, он возразил префекту:
– Деньги – не самое важное в данном вопросе. Нам прежде всего нужен скульптор, у которого верная рука и который сумел бы понять душу сеу Жоакина и увековечить ее в бронзе.
Слегка охмелевший Эрнесто захохотал:
– И кто же это такой?
Виржилио нахмурился, забыв, что обязан аптекарю своим назначением.
– Да что вы в этом понимаете, Эрнесто? Только художник способен взлететь, даже без крыльев.
Пентекостес перехватил у него инициативу. Городская казна в плачевном состоянии, и только благодаря своим административным способностям ему с превеликим трудом удается сводить концы с концами после всех глупостей, наделанных его предшественниками.
– После того как заплатим учительницам, служащим муниципалитета и пенсионерам, с которыми заключен контракт, казна будет практически пуста.
В голосе его звучало искреннее страдание; слова внушали доверие, когда он дал понять, что, если Полидоро откажется взять на себя расходы на желанный бюст, он окажет неуважение собственному отцу.
– Есть у меня идея насчет того, как найти выход из положения! – огорченно воскликнул он наконец.
– Ее не мешает закусить горячим пирожком, – прервал его Эрнесто, обходивший с подносом стол по поручению хозяйки дома.
Остановившись около Полидоро, который не хотел пирожка, Эрнесто начал его уговаривать:
– Да что ты, совсем молодость позабыл? Неужели не помнишь, как мы любили пирожки доны Амелии?
Эрнесто спотыкался о ножки стульев и мешал Пентекостесу говорить. Это вовсе не раздражало Полидоро, напротив, он насмешливо улыбался, глядя на префекта, вынужденного замолкать и стоять посреди комнаты с открытым ртом.
Полидоро обернулся.
– Ладно, дай мне пирожок, Эрнесто. – (Его примеру последовали другие.) – Кто не оценит такой пирожок, как эти, тот стоит одной ногой в могиле.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107
– Этот ваш пантеон может превратиться в пристанище воров и мошенников.
Виржилио решил отмести возражения своими энциклопедическими познаниями.
– Это профанация. Триндаде вскармливает не только коров, но и выдающихся людей. Кроме всего прочего, величие – неотъемлемая черта человеческой природы. Оно гнездится в душе любого человека, даже если душа эта отравлена ненавистью, чумой или сумасшествием.
Видя, что речь его встречена холодно, он решил сменить пластинку.
– Как еще почтить сеу Жоакина? Мы можем ко дню его восьмидесятипятилетия воздвигнуть мраморный бюст, – сказал Виржилио, вызывающе глядя на префекта Пентекостеса, который собирался покинуть бар.
Пентекостес, вынужденный остаться, извлек из наружного кармана платочек. С поразительной быстротой из глаз его полились обильные слезы. Все одобрили такое проявление чувств. Сам Полидоро, несмотря на недавние политические распри, похвалил префекта. Но чтобы это не выглядело как отказ от политических убеждений, тут же по очереди заключил в объятия всех остальных.
В качестве ответного хода Пентекостес взволнованно заговорил о заслугах семейства Алвесов, достойным представителем которого является Полидоро. Тот метнул на Виржилио полный холодного металлического блеска взгляд: ведь это он дал возможность восторжествовать противнику.
Через несколько дней на свадьбе в доме некоего своего друга, одного из местных фазендейро, Пентекостес обратился к молодым с приветственной речью, когда еще не разрезали свадебный торт. Велеречиво пожелав новобрачным счастья, он сумел тронуть чувства гостей, объявив, что Триндаде может гордиться таким согражданином, как Жоакин Алвес, муж, достойный описанных Плутархом, бюст которого должен навеки украсить городскую площадь.
Эрнесто, налегавший на пиво, часто бегал в уборную и возвращался оттуда помолодевшим. Забыв о долге дружбы, он аплодировал префекту, а Полидоро это было ох как не по душе.
Благодарный Пентекостес с явным нетерпением попросил тишины.
– Я слуга города и как таковой полагаю, что организацию этого народного торжества необходимо поручить согражданину, на чей счет ни у кого не возникнет сомнений. Разумеется, такому же знатному, как юбиляр.
Устремленный на Полидоро взгляд ясно говорил, кого он имеет в виду.
Из-за беганья в уборную Эрнесто пропускал кое-что из речи префекта. Не желая одобрять решения, принятые в его отсутствие, он подробно расспрашивал соседа по столу, хотя сам с недоверием относился к прошлому и не считал, что надо его так уж возвеличивать – что было, то прошло. Когда при нем говорили о давних временах, он печально заявлял: «Я вижу, что поздно родился на свет».
Допив кружку пива, Эрнесто вытер рот рукавом рубашки и набрался храбрости: не мог же он разочаровать столь избранное общество.
– Для организации празднества у нас, в Триндаде, есть только один человек. Я имею в виду нашего выдающегося историка Виржилио.
Все, считая себя избавленными от подобного поручения, зааплодировали учителю. Покрасневший от удовольствия Виржилио, наспех подбирая слова, заявил, что посвятил жизнь тому, чтобы насаждать в Триндаде именно ту культуру, которую жители города хотели бы усвоить.
Одевался учитель щегольски. Несмотря на то что был одинок, никто его не видел неряшливым. Даже волосы, которые он красил соком красного дерева, ни у кого не вызывали удивления: они гармонировали с его любимыми галстуками гранатового цвета.
Чувствуя себя обязанным поблагодарить за доверие, Виржилио старался, чтобы каждая фраза получалась гладкой: ведь все знали о его литературных склонностях. Вплоть до того, что Пентекостес давал ему просматривать тексты своих речей, чтобы он выправил стилистические погрешности. И хотя Виржилио ценил изысканный стиль префекта со многими повторами, он заставлял Пентекостеса воспевать прошлое Бразилии, приводя множество исторических цитат.
Пентекостес сделал вид, будто поддерживает кандидатуру Виржилио. Будучи вынужден слушать другого, когда хотелось говорить самому, он ждал момента, чтобы взять слово, как только учитель переведет дух.
Виржилио аккуратно вытер пот со лба. Этого оказалось достаточно, чтобы Пентекостес перехватил у него инициативу.
– А кто возьмет на себя необходимые расходы? – спросил он в надежде поставить в затруднительное положение Полидоро.
Тот чертил ногтем узоры на скатерти и делал вид, что к нему это не относится. Ему только и не хватало финансировать политические планы префекта, который не посоветовался с ним и не представил никаких обоснований, когда назначил секретарем по общественным работам его известного врага.
Вопрос Пентекостеса был встречен гробовым молчанием, а это угрожало мечтам Виржилио. Горя желанием спасти бронзовый бюст Жоакина, он возразил префекту:
– Деньги – не самое важное в данном вопросе. Нам прежде всего нужен скульптор, у которого верная рука и который сумел бы понять душу сеу Жоакина и увековечить ее в бронзе.
Слегка охмелевший Эрнесто захохотал:
– И кто же это такой?
Виржилио нахмурился, забыв, что обязан аптекарю своим назначением.
– Да что вы в этом понимаете, Эрнесто? Только художник способен взлететь, даже без крыльев.
Пентекостес перехватил у него инициативу. Городская казна в плачевном состоянии, и только благодаря своим административным способностям ему с превеликим трудом удается сводить концы с концами после всех глупостей, наделанных его предшественниками.
– После того как заплатим учительницам, служащим муниципалитета и пенсионерам, с которыми заключен контракт, казна будет практически пуста.
В голосе его звучало искреннее страдание; слова внушали доверие, когда он дал понять, что, если Полидоро откажется взять на себя расходы на желанный бюст, он окажет неуважение собственному отцу.
– Есть у меня идея насчет того, как найти выход из положения! – огорченно воскликнул он наконец.
– Ее не мешает закусить горячим пирожком, – прервал его Эрнесто, обходивший с подносом стол по поручению хозяйки дома.
Остановившись около Полидоро, который не хотел пирожка, Эрнесто начал его уговаривать:
– Да что ты, совсем молодость позабыл? Неужели не помнишь, как мы любили пирожки доны Амелии?
Эрнесто спотыкался о ножки стульев и мешал Пентекостесу говорить. Это вовсе не раздражало Полидоро, напротив, он насмешливо улыбался, глядя на префекта, вынужденного замолкать и стоять посреди комнаты с открытым ртом.
Полидоро обернулся.
– Ладно, дай мне пирожок, Эрнесто. – (Его примеру последовали другие.) – Кто не оценит такой пирожок, как эти, тот стоит одной ногой в могиле.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107