Это как минимум требует того, чтобы мы следили за ним вдвое внимательнее.
Эсменет снова вздрогнула, но на этот раз от возбуждения. «Мир вертится вокруг таких людей, как эти, а я только что присоединилась к ним!» Ей показалось, что воздух пахнет водой и цветами.
Инрау мельком взглянул на Эсменет, потом жалобно уставился на своего учителя.
– Я не могу сделать того, о чем ты просишь! Просто не могу!
– Ты должен подобраться к Майтанету поближе, Инрау. Твой шрайя чересчур умен и всеведущ.
– И что? – спросил молодой жрец с натянутым сарказмом. – Слишком умен и всеведущ, чтобы быть человеком верующим?
– Не в том дело, друг мой. Слишком умен и всеведущ, чтобы быть тем, чем кажется.
Конец весны, 4110 год Бивня, Сумна
Дождь. Если город старый, очень старый, его канавы и водоемы всегда черны, заполнены вековыми отходами. Сумна древнее древнего, и ее воды черны, как смола.
Паро Инрау, съежившись и обнимая себя за плечи, осматривал темный двор. Он был один. Повсюду слышался шум воды: глухой шелест ливня, клокотанье в водосточных желобах, плеск в канавах. Сквозь шелест, клокотанье и плеск доносились стенания молящихся. Искаженная мукой и печалью, их песнь звенела в мокром камне и оплетала мысли Инрау надрывными нотами. Гимны страдания. Два голоса: один жалобно взмывал ввысь, вопрошая, отчего, отчего мы должны страдать; второй – низкий, полный угрюмого величия Тысячи Храмов, нес тяжкую истину: люди всегда едины и страданием и разрушением, и слезы – единственная святя вода на свете.
«Моя жизнь… – думал Инрау. – Моя жизнь».
Он опустил голову и скривился, пытаясь сдержать слезы. Если бы он только мог забыть… Если бы…
«Шрайя… Но как такое может быть?»
Так одиноко… Вокруг громоздилась кенейских времен кладка, уходящая вдаль, в темные залы Хагерны. Инрау сполз по мокрой стене и принялся раскачиваться, сидя на корточках. Страх был настолько всеобъемлющим, что бежать было некуда. Он мог лишь съежиться еще сильнее и рыдать, стараясь забыться.
«Ахкеймион, дорогой мой наставник… Что ты сделал со мной?»
Обычно думая о годах, проведенных в Атьерсе, в занятиях, под бдительным оком Друза Ахкеймиона, Инрау вспоминал те дни, когда он с отцом и дядей выходил далеко в море на рыбную ловлю – бывало, над морем собирались тучи, а его отец все вытягивал из моря серебристую рыбу и наотрез отказывался возвращаться в деревню.
– Ты гляди, какой улов! – кричал он, и глаза его были безумны от отчаянного везения. – Мом благосклонен к нам, ребята! Бог нам благоволит!
Атьерс напоминал Инрау о тех опасных временах не потому, что Ахкеймион походил на его отца – нет, отец Инрау был крепок и силен, его ноги, казалось, были созданы для палубы, и дух не ведал страха перед бушующей стихией, – просто богатства, которые Инрау извлекал из пучин колдовства, были, подобно той рыбе, оплачены смертельной опасностью. Атьерс казался Инрау неистовым штормом, застывшим во взмывающих к небу столпах и занавесях из черного камня, а Ахкеймион напоминал скорее дядю, смиряющегося перед гневом его отца и торопящегося наполнить лодку, чтобы спасти и брата, и племянника. Он обязан Друзу Ахкеймиону жизнью – в этом Инрау был уверен. Адепты Завета никогда не возвращаются на берег, а тех, кто бросает свои сети, чтобы вернуться, они убивают.
Как можно возвратить подобный долг? Задолжав денег, можно просто вернуть заимодавцу деньги с процентами. Потому что отданное и возвращенное равны друг другу. Но так ли прост обмен, когда один человек обязан другому жизнью? Разве не обязан Инрау в уплату за то, что Ахкеймион вернул его на берег, в последний раз выйти с ним в бурное море Завета? Платить Ахкеймиону той же монетой, которую он задолжал, казалось почему-то неправильным, как будто бывший наставник просто взял свой дар обратно, вместо того чтобы попросить что-то взамен.
Инрау не раз приходилось совершать обмен. Оставив Завет ради Тысячи Храмов, он сменил горе Сесватхи на трагическую красоту Айнри Сейена, ужас Консульта на ненависть кишаурим, и пренебрежительный отказ от веры – на благочестивое неприятие колдовства. И тогда, вначале, он не раз спрашивал себя, много ли выиграл этой сменой призваний.
Все. Он выиграл все. Вера вместо знания, мудрость вместо хитроумия, душа вместо интеллекта – для таких вещей не существует весов, только люди и их разнообразные наклонности. Инрау был рожден для Тысячи Храмов и, позволив ему оставить школу Завета, Ахкеймион подарил ему все. И поэтому благодарность, которую Инрау испытывал к бывшему наставнику, нельзя было ни измерить, ни описать словами. «Все, что угодно! – думал он, бродя по Хагерне, одуревший от радости и свалившегося с плеч непосильного бремени. – Все, что угодно!»
И вот налетела буря. Он чувствовал себя крохотным, как мальчишка, затерявшийся в темном бушующем море.
«Я хочу забыть об этом! Пожалуйста!»
На миг ему показалось, что он слышит топот сапог, эхом отдающийся в переходах, но тут раздался рев Созывающих труб – немыслимо низкий, точно шум океанского прибоя за каменной стеной. Инрау бросился через двор к огромным дверям храма, кутаясь в свой плащ: ливень был нешуточный. Двери Ирреюмы со скрежетом распахнулись, и на булыжный двор с пузырящимися лужами упала широкая полоса света. Стараясь избегать любопытных глаз, Инрау проталкивался сквозь толпы жрецов и монахов, хлынувших от храма наружу. Он взбежал по широким ступеням, между бронзовых змей, благословлявших вход.
Привратники нахмурились, когда он вошел. Поначалу Инрау съежился, но тут же сообразил, что он просто наследил на полу, а им теперь убираться. И больше не обращал на них внимания. Перед ними уходили вдаль два ряда колонн, образующих широкий неф, беспорядочно освещенный свисающими с потолка светильниками. Колонны взмывали ввысь, поддерживая хоры, а центральная часть потолка была столь высока, что свет ламп не достигал ее. За колоннами центрального нефа, справа и слева, было еще два ряда колонн поменьше, ограждавших малые святилища различных божеств. И все как будто стремилось куда-то, вперед или ввысь.
Инрау рассеянно дотронулся до известняковой кладки. Прохладная. Бесстрастная. Не задумывающаяся о том, какая тяжкая ноша на нее возложена. Вот какова сила вещей неодушевленных! «Даруй мне такую силу, о богиня! Сделай меня подобным столпу!»
Инрау обогнул колонну и вошел в тень святилища. Прохладный камень успокаивал. «Онкис… Возлюбленная».
«У Бога – тысяча тысяч ликов, – сказал Сейен, – сердце же у человека всего одно». Любая великая вера подобна лабиринту, состоящему из бесчисленных мелких гротов, полупотаенных мест, где абстракции исчезают и объекты поклонения становятся достаточно невелики, чтобы удовлетворять сиюминутные нужды, достаточно близки, чтобы им можно было открыто поплакаться на мелкие обиды.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165
Эсменет снова вздрогнула, но на этот раз от возбуждения. «Мир вертится вокруг таких людей, как эти, а я только что присоединилась к ним!» Ей показалось, что воздух пахнет водой и цветами.
Инрау мельком взглянул на Эсменет, потом жалобно уставился на своего учителя.
– Я не могу сделать того, о чем ты просишь! Просто не могу!
– Ты должен подобраться к Майтанету поближе, Инрау. Твой шрайя чересчур умен и всеведущ.
– И что? – спросил молодой жрец с натянутым сарказмом. – Слишком умен и всеведущ, чтобы быть человеком верующим?
– Не в том дело, друг мой. Слишком умен и всеведущ, чтобы быть тем, чем кажется.
Конец весны, 4110 год Бивня, Сумна
Дождь. Если город старый, очень старый, его канавы и водоемы всегда черны, заполнены вековыми отходами. Сумна древнее древнего, и ее воды черны, как смола.
Паро Инрау, съежившись и обнимая себя за плечи, осматривал темный двор. Он был один. Повсюду слышался шум воды: глухой шелест ливня, клокотанье в водосточных желобах, плеск в канавах. Сквозь шелест, клокотанье и плеск доносились стенания молящихся. Искаженная мукой и печалью, их песнь звенела в мокром камне и оплетала мысли Инрау надрывными нотами. Гимны страдания. Два голоса: один жалобно взмывал ввысь, вопрошая, отчего, отчего мы должны страдать; второй – низкий, полный угрюмого величия Тысячи Храмов, нес тяжкую истину: люди всегда едины и страданием и разрушением, и слезы – единственная святя вода на свете.
«Моя жизнь… – думал Инрау. – Моя жизнь».
Он опустил голову и скривился, пытаясь сдержать слезы. Если бы он только мог забыть… Если бы…
«Шрайя… Но как такое может быть?»
Так одиноко… Вокруг громоздилась кенейских времен кладка, уходящая вдаль, в темные залы Хагерны. Инрау сполз по мокрой стене и принялся раскачиваться, сидя на корточках. Страх был настолько всеобъемлющим, что бежать было некуда. Он мог лишь съежиться еще сильнее и рыдать, стараясь забыться.
«Ахкеймион, дорогой мой наставник… Что ты сделал со мной?»
Обычно думая о годах, проведенных в Атьерсе, в занятиях, под бдительным оком Друза Ахкеймиона, Инрау вспоминал те дни, когда он с отцом и дядей выходил далеко в море на рыбную ловлю – бывало, над морем собирались тучи, а его отец все вытягивал из моря серебристую рыбу и наотрез отказывался возвращаться в деревню.
– Ты гляди, какой улов! – кричал он, и глаза его были безумны от отчаянного везения. – Мом благосклонен к нам, ребята! Бог нам благоволит!
Атьерс напоминал Инрау о тех опасных временах не потому, что Ахкеймион походил на его отца – нет, отец Инрау был крепок и силен, его ноги, казалось, были созданы для палубы, и дух не ведал страха перед бушующей стихией, – просто богатства, которые Инрау извлекал из пучин колдовства, были, подобно той рыбе, оплачены смертельной опасностью. Атьерс казался Инрау неистовым штормом, застывшим во взмывающих к небу столпах и занавесях из черного камня, а Ахкеймион напоминал скорее дядю, смиряющегося перед гневом его отца и торопящегося наполнить лодку, чтобы спасти и брата, и племянника. Он обязан Друзу Ахкеймиону жизнью – в этом Инрау был уверен. Адепты Завета никогда не возвращаются на берег, а тех, кто бросает свои сети, чтобы вернуться, они убивают.
Как можно возвратить подобный долг? Задолжав денег, можно просто вернуть заимодавцу деньги с процентами. Потому что отданное и возвращенное равны друг другу. Но так ли прост обмен, когда один человек обязан другому жизнью? Разве не обязан Инрау в уплату за то, что Ахкеймион вернул его на берег, в последний раз выйти с ним в бурное море Завета? Платить Ахкеймиону той же монетой, которую он задолжал, казалось почему-то неправильным, как будто бывший наставник просто взял свой дар обратно, вместо того чтобы попросить что-то взамен.
Инрау не раз приходилось совершать обмен. Оставив Завет ради Тысячи Храмов, он сменил горе Сесватхи на трагическую красоту Айнри Сейена, ужас Консульта на ненависть кишаурим, и пренебрежительный отказ от веры – на благочестивое неприятие колдовства. И тогда, вначале, он не раз спрашивал себя, много ли выиграл этой сменой призваний.
Все. Он выиграл все. Вера вместо знания, мудрость вместо хитроумия, душа вместо интеллекта – для таких вещей не существует весов, только люди и их разнообразные наклонности. Инрау был рожден для Тысячи Храмов и, позволив ему оставить школу Завета, Ахкеймион подарил ему все. И поэтому благодарность, которую Инрау испытывал к бывшему наставнику, нельзя было ни измерить, ни описать словами. «Все, что угодно! – думал он, бродя по Хагерне, одуревший от радости и свалившегося с плеч непосильного бремени. – Все, что угодно!»
И вот налетела буря. Он чувствовал себя крохотным, как мальчишка, затерявшийся в темном бушующем море.
«Я хочу забыть об этом! Пожалуйста!»
На миг ему показалось, что он слышит топот сапог, эхом отдающийся в переходах, но тут раздался рев Созывающих труб – немыслимо низкий, точно шум океанского прибоя за каменной стеной. Инрау бросился через двор к огромным дверям храма, кутаясь в свой плащ: ливень был нешуточный. Двери Ирреюмы со скрежетом распахнулись, и на булыжный двор с пузырящимися лужами упала широкая полоса света. Стараясь избегать любопытных глаз, Инрау проталкивался сквозь толпы жрецов и монахов, хлынувших от храма наружу. Он взбежал по широким ступеням, между бронзовых змей, благословлявших вход.
Привратники нахмурились, когда он вошел. Поначалу Инрау съежился, но тут же сообразил, что он просто наследил на полу, а им теперь убираться. И больше не обращал на них внимания. Перед ними уходили вдаль два ряда колонн, образующих широкий неф, беспорядочно освещенный свисающими с потолка светильниками. Колонны взмывали ввысь, поддерживая хоры, а центральная часть потолка была столь высока, что свет ламп не достигал ее. За колоннами центрального нефа, справа и слева, было еще два ряда колонн поменьше, ограждавших малые святилища различных божеств. И все как будто стремилось куда-то, вперед или ввысь.
Инрау рассеянно дотронулся до известняковой кладки. Прохладная. Бесстрастная. Не задумывающаяся о том, какая тяжкая ноша на нее возложена. Вот какова сила вещей неодушевленных! «Даруй мне такую силу, о богиня! Сделай меня подобным столпу!»
Инрау обогнул колонну и вошел в тень святилища. Прохладный камень успокаивал. «Онкис… Возлюбленная».
«У Бога – тысяча тысяч ликов, – сказал Сейен, – сердце же у человека всего одно». Любая великая вера подобна лабиринту, состоящему из бесчисленных мелких гротов, полупотаенных мест, где абстракции исчезают и объекты поклонения становятся достаточно невелики, чтобы удовлетворять сиюминутные нужды, достаточно близки, чтобы им можно было открыто поплакаться на мелкие обиды.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165