– Очень, очень рад. Ну что ж, мне пора идти. А вы располагайтесь, устраивайтесь, отдыхайте…
– О, весьма признателен…
– Так что, если удобно, сэр, я зайду к вам в восемь, и мы отправимся прямиком на прием к вашему издателю.
С этими словами добродушный гигант откланялся, и Дойл приступил к ознакомительному турне по президентским апартаментам с тремя спальнями, прикидывая головокружительную стоимость этого номера: полы и камины в облицовке из итальянского мрамора, персидские ковры размером с площадку для игры в крикет, огромные египетские вазы и полотна с голландскими пейзажами с таким размахом холста, которого хватило бы на то, чтобы, натянув их в качестве парусов, ловить восточный ветер половину пути до Британии. Силу напора воды под душем он нашел поразительной, если не физически опасной.
Он как раз успел проверить кровать, некогда выдержавшую габариты президента Кливленда, когда стук подозвал его к входной двери, которую, в силу огромности апартаментов, не сразу удалось найти.
Там никого не оказалось, и Дойл вернулся в гостиную.
– Прошу прощения, – произнес кто-то, заставив его подпрыгнуть на полфута.
Джек Спаркс стоял у окна, рядом с роялем. Вместе с облачением отца Девина он избавился от усов, редеющих рыжих волос и брюшка. За годы разлуки Дойл почти забыл об удивительной способности этого человека к маскировке, хотя и наделил подобным даром придуманного им детектива. Сейчас он стоял лицом к лицу с тем, кто вдохновил его на создание образа Шерлока Холмса.
«Выглядит он примерно так же, но на десять лет старше. Как все мы, тут же подумал Дойл. – Просто, когда сам смотришься в зеркало, делается подсознательная поправка на эрозию времени и постоянно происходящие перемены остаются неуловимыми».
Он был, как и раньше, в черном. Волосы острижены короче и тронуты сединой. Шрамы, которые Дойл заметил раньше у отца Девина, оказались не ухищрениями грима: выделяющаяся полоска цвета слоновой кости вдоль левой челюсти, вмятина на лбу, проходящая прямо под линией волос. Впечатление было такое, будто его разбили на куски и склеили заново, в результате чего прежняя харизматическая красота сменилась чем-то более суровым и жестким, проступившим изнутри. Больше всего изменились его глаза, и вместе с тем они-то и подсказали Дойлу, кто стоит перед ним; он вспомнил, что увидел в них то же самое выражение, которое появлялось прежде во время серьезных переделок. Разница в том, что теперь, похоже, оно стало постоянным: в этом взгляде укоренилась отстраненность от жизни. Такие глаза невозможно было не заметить, и они его беспокоили.
«Жестокая ирония – я здесь, почетный гость, занимающий дворцовые апартаменты и прославленный сверх всякой разумной меры благодаря деяниям вымышленного персонажа, а тот, кто вдохновил меня на создание этого образа, стоит передо мной, исполненный печали, всего лишь тень человека, которого я знал».
За прошедшие годы Дойл сотни раз задумывался о том, каково было бы снова увидеть своего друга. И ожидал любых чувств, кроме того, которое испытывал сейчас.
Страх.
«Совершенно естественно. Я же думал, что он погиб; это все равно что встретить призрак».
Джек не двинулся ему навстречу, не протянул ладонь для рукопожатия, даже в его взгляде не промелькнуло и намека на радость. Лишь нескрываемое тусклое сожаление.
– Есть причина, по которой я не предпринял попытки подойти к тебе на корабле, – произнес Спаркс, и его невыразительный голос дрогнул.
– Ты знал, что я там, с того дня, когда мы отплыли, почему же ты не…
– Не хотел впутывать тебя.
– Меня бы это не затруднило.
– Это дело тебя не касается. Я не знал, что ты будешь там, для меня это явилось неожиданностью. Да и Штерн с его книгой тоже. Ничего не мог поделать.
– Поверю тебе на слово.
Почему он так холоден?
– Эти четверо на корабле… полагаю, они замешаны в другом деле.
– В краже Вульгаты из Оксфорда.
Спаркс держал руки сложенными за спиной, не кивнув, не пожав плечами, не снисходя до того, чтобы успокоить собеседника хоть каким-нибудь жестом.
– Сожалею, что ты оказался там, – сказал он.
– Это не основание для того, чтобы…
– Не хотел причинять тебе беспокойство.
– Глупости. Я был бы счастлив узнать, что ты жив…
Джек выразительно покачал головой. Сердце Дойла упало. Спаркс не хотел встречаться с ним взглядом.
– Не в том смысле, какой ты предполагаешь, когда говоришь это. Не в том смысле, какой ты допускаешь.
– Конечно, у меня не было возможности узнать это, – сказал Дойл.
– Та женщина. На корабле.
– Медиум? Софи Хиллз?
– Ты спрашивал ее обо мне?
– Она сказала, что ты не мертв.
– Она ошиблась. Я действительно умер. Я остался в этом теле, но умер.
– Но, Джек, ты жив, факт остается фактом, сейчас ты стоишь передо мной…
– Жизнь… не значит… то же самое… что значит для тебя. Это невозможно… описать… так, чтобы ты понял. Никак… чтобы это тебя… обрадовало.
Джек говорил как автомат, с опустошенным, лишенным выражения, непроницаемым лицом. Последнее слово было выплюнуто, как горькое семя, и при всей странности речи этого человека казалось, что он прав: в нем осталось мало человеческого. Применив навыки, почерпнутые от Джека, чтобы теперь анализировать его самого, Дойл смутно ощутил себя предателем.
Молчание затягивалось. Джек, отвернувшись, смотрел в окно. У Дойла мурашки побежали по коже, ладони стали влажными. Но он хотел, чтобы старый приятель говорил дальше.
– Не хотел, чтобы ты увидел меня таким, – наконец сказал Джек.
Прозвучала ли в его голосе нотка стыда? Руки Джека, сложенные за спиной, были испещрены страшными красными и белыми шрамами, пальцы искривлены, покалечены. Четвертый и пятый пальцы левой руки отсутствовали. Что же с ним случилось?
– Ларри рассказал мне об этом, – сказал Дойл. – Нашел меня в Лондоне. Уже почти десять лет тому назад. Как вы вдвоем отправились по следам твоего брата в Австрию. Как нашли Александра у водопада. Вашу схватку. Как ты упал.
– Да. Я читал твой рассказ, – сухо отозвался Джек, глядя вниз на город.
– И я не стану извиняться за то, что написал о человеке, которого считал давно мертвым, – ощетинился Дойл, но тут же сбавил тон: – Я поехал туда, несколько лет спустя. С женой: теперь я женат. К Райхенбахскому водопаду. Мне непонятно, как можно упасть в него и выжить, но кто-то говорил, что раньше такое случалось. Такая возможность существовала. Однако никаких вестей от тебя так и не получил. – Дойл умолк, так и не дождавшись ответа, затем продолжил: – Королева послала за мной несколько месяцев спустя после дела «Семерки». Аудиенция с самой Викторией. Так это было: в двадцать пять лет я удостоился беседы с самой королевой. Она подтвердила, что ты говорил мне правду, что все это время ты работал на нее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123
– О, весьма признателен…
– Так что, если удобно, сэр, я зайду к вам в восемь, и мы отправимся прямиком на прием к вашему издателю.
С этими словами добродушный гигант откланялся, и Дойл приступил к ознакомительному турне по президентским апартаментам с тремя спальнями, прикидывая головокружительную стоимость этого номера: полы и камины в облицовке из итальянского мрамора, персидские ковры размером с площадку для игры в крикет, огромные египетские вазы и полотна с голландскими пейзажами с таким размахом холста, которого хватило бы на то, чтобы, натянув их в качестве парусов, ловить восточный ветер половину пути до Британии. Силу напора воды под душем он нашел поразительной, если не физически опасной.
Он как раз успел проверить кровать, некогда выдержавшую габариты президента Кливленда, когда стук подозвал его к входной двери, которую, в силу огромности апартаментов, не сразу удалось найти.
Там никого не оказалось, и Дойл вернулся в гостиную.
– Прошу прощения, – произнес кто-то, заставив его подпрыгнуть на полфута.
Джек Спаркс стоял у окна, рядом с роялем. Вместе с облачением отца Девина он избавился от усов, редеющих рыжих волос и брюшка. За годы разлуки Дойл почти забыл об удивительной способности этого человека к маскировке, хотя и наделил подобным даром придуманного им детектива. Сейчас он стоял лицом к лицу с тем, кто вдохновил его на создание образа Шерлока Холмса.
«Выглядит он примерно так же, но на десять лет старше. Как все мы, тут же подумал Дойл. – Просто, когда сам смотришься в зеркало, делается подсознательная поправка на эрозию времени и постоянно происходящие перемены остаются неуловимыми».
Он был, как и раньше, в черном. Волосы острижены короче и тронуты сединой. Шрамы, которые Дойл заметил раньше у отца Девина, оказались не ухищрениями грима: выделяющаяся полоска цвета слоновой кости вдоль левой челюсти, вмятина на лбу, проходящая прямо под линией волос. Впечатление было такое, будто его разбили на куски и склеили заново, в результате чего прежняя харизматическая красота сменилась чем-то более суровым и жестким, проступившим изнутри. Больше всего изменились его глаза, и вместе с тем они-то и подсказали Дойлу, кто стоит перед ним; он вспомнил, что увидел в них то же самое выражение, которое появлялось прежде во время серьезных переделок. Разница в том, что теперь, похоже, оно стало постоянным: в этом взгляде укоренилась отстраненность от жизни. Такие глаза невозможно было не заметить, и они его беспокоили.
«Жестокая ирония – я здесь, почетный гость, занимающий дворцовые апартаменты и прославленный сверх всякой разумной меры благодаря деяниям вымышленного персонажа, а тот, кто вдохновил меня на создание этого образа, стоит передо мной, исполненный печали, всего лишь тень человека, которого я знал».
За прошедшие годы Дойл сотни раз задумывался о том, каково было бы снова увидеть своего друга. И ожидал любых чувств, кроме того, которое испытывал сейчас.
Страх.
«Совершенно естественно. Я же думал, что он погиб; это все равно что встретить призрак».
Джек не двинулся ему навстречу, не протянул ладонь для рукопожатия, даже в его взгляде не промелькнуло и намека на радость. Лишь нескрываемое тусклое сожаление.
– Есть причина, по которой я не предпринял попытки подойти к тебе на корабле, – произнес Спаркс, и его невыразительный голос дрогнул.
– Ты знал, что я там, с того дня, когда мы отплыли, почему же ты не…
– Не хотел впутывать тебя.
– Меня бы это не затруднило.
– Это дело тебя не касается. Я не знал, что ты будешь там, для меня это явилось неожиданностью. Да и Штерн с его книгой тоже. Ничего не мог поделать.
– Поверю тебе на слово.
Почему он так холоден?
– Эти четверо на корабле… полагаю, они замешаны в другом деле.
– В краже Вульгаты из Оксфорда.
Спаркс держал руки сложенными за спиной, не кивнув, не пожав плечами, не снисходя до того, чтобы успокоить собеседника хоть каким-нибудь жестом.
– Сожалею, что ты оказался там, – сказал он.
– Это не основание для того, чтобы…
– Не хотел причинять тебе беспокойство.
– Глупости. Я был бы счастлив узнать, что ты жив…
Джек выразительно покачал головой. Сердце Дойла упало. Спаркс не хотел встречаться с ним взглядом.
– Не в том смысле, какой ты предполагаешь, когда говоришь это. Не в том смысле, какой ты допускаешь.
– Конечно, у меня не было возможности узнать это, – сказал Дойл.
– Та женщина. На корабле.
– Медиум? Софи Хиллз?
– Ты спрашивал ее обо мне?
– Она сказала, что ты не мертв.
– Она ошиблась. Я действительно умер. Я остался в этом теле, но умер.
– Но, Джек, ты жив, факт остается фактом, сейчас ты стоишь передо мной…
– Жизнь… не значит… то же самое… что значит для тебя. Это невозможно… описать… так, чтобы ты понял. Никак… чтобы это тебя… обрадовало.
Джек говорил как автомат, с опустошенным, лишенным выражения, непроницаемым лицом. Последнее слово было выплюнуто, как горькое семя, и при всей странности речи этого человека казалось, что он прав: в нем осталось мало человеческого. Применив навыки, почерпнутые от Джека, чтобы теперь анализировать его самого, Дойл смутно ощутил себя предателем.
Молчание затягивалось. Джек, отвернувшись, смотрел в окно. У Дойла мурашки побежали по коже, ладони стали влажными. Но он хотел, чтобы старый приятель говорил дальше.
– Не хотел, чтобы ты увидел меня таким, – наконец сказал Джек.
Прозвучала ли в его голосе нотка стыда? Руки Джека, сложенные за спиной, были испещрены страшными красными и белыми шрамами, пальцы искривлены, покалечены. Четвертый и пятый пальцы левой руки отсутствовали. Что же с ним случилось?
– Ларри рассказал мне об этом, – сказал Дойл. – Нашел меня в Лондоне. Уже почти десять лет тому назад. Как вы вдвоем отправились по следам твоего брата в Австрию. Как нашли Александра у водопада. Вашу схватку. Как ты упал.
– Да. Я читал твой рассказ, – сухо отозвался Джек, глядя вниз на город.
– И я не стану извиняться за то, что написал о человеке, которого считал давно мертвым, – ощетинился Дойл, но тут же сбавил тон: – Я поехал туда, несколько лет спустя. С женой: теперь я женат. К Райхенбахскому водопаду. Мне непонятно, как можно упасть в него и выжить, но кто-то говорил, что раньше такое случалось. Такая возможность существовала. Однако никаких вестей от тебя так и не получил. – Дойл умолк, так и не дождавшись ответа, затем продолжил: – Королева послала за мной несколько месяцев спустя после дела «Семерки». Аудиенция с самой Викторией. Так это было: в двадцать пять лет я удостоился беседы с самой королевой. Она подтвердила, что ты говорил мне правду, что все это время ты работал на нее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123