Но даже случись ему попасться на глаза патрулю, они заметили бы лишь стремительно мчавшееся смазанное пятно.
Прижавшись к стене и укрывшись в тени, Канацзучи открыл свои чувства, вбирая звуки со всего города. Вокруг теснились, чуть не налезая одна на другую, тянувшиеся во всех направлениях жалкие хижины; внутри, в очагах, горели дрова, над примитивными трубами поднимались столбики дыма. Готовилась еда. В сараях кудахтали куры, в конюшне, неподалеку, всхрапывали и перестукивали копытами кони. От ближнего нужника тянуло мочой. Кто-то прошел мимо – человек в белом, тащивший на коромысле ведра с водой.
Канацзучи слился с темнотой, дожидаясь, когда шаги удалятся в обратном направлении.
Башня высилась в полумиле отсюда, ее черный силуэт казался разрезом еще большей тьмы на и без того темном ночном небе. Строительство не прекращалось и ночью: горели огни, доносился стук молотков.
Путь туда пролегал между лачугами, он мог попасть к башне, не выходя на главную улицу.
Канацзучи крался по переулкам, замирая и прячась в тени, как только кто-нибудь появлялся на виду. За открытыми окнами он видел людей в белом, безразлично смотревших на огонь, молча сидевших за столами или лежавших на примитивных лежанках. В одном из домов дверь была широко распахнута, и Канацзучи заметил скорчившуюся на полу рыдавшую женщину; мужчина за столом, не обращая на нее внимания, медленно ел что-то из миски.
По пути его не облаяла ни одна собака: домашних животных здесь не держали, что казалось странным для столь большой общины. Он не слышал смеха, в любом другом городе преобладавшего среди ночных звуков: смеются родственники, любовники, собутыльники – кто угодно. Здесь ничего подобного не было. И еще Канацзучи не увидел детей и не услышал их голосов. Здесь жили люди обоего пола, но без детей.
Выйдя из-за угла, он лицом к лицу столкнулся с пареньком лет пятнадцати, несшим ведро с помоями. Оба застыли на месте; подросток устремил на него пустой, безжизненный взгляд, потом повернулся и побрел прочь.
Канацзучи подхватил с земли камень, скользнул за угол ближайшего здания и затаился. Спустя несколько мгновений появились двое взрослых мужчин с фонарями, озиравшиеся в поисках чужака. Наверняка их послал сюда юнец.
Японец постарался как можно дальше бросить камень в противоположном направлении, и, когда тот застучал по жестяной кровле, люди повернулись и поспешили на звук.
Скоро Канацзучи добрался до края поселения, до стройки оставалось примерно полмили постепенно идущей на подъем местности. Там высилось здание – огромное, с боковыми крыльями, похожее на гигантскую, положенную набок букву «Е». И в центре этого сооружения вздымалась в небо черная башня из его сна. По углам строение украшали тонкие спиральные минареты, стены сплошь покрывали рельефные изображения – чего именно, ему с такого расстояния было не разобрать. Резчики работали над ними с опоясывающих стены лесов.
Центральная башня, столь же высокая, сколь длинным было здание, казалась почти завершенной. У самой вершины виднелись арочные проемы – похоже, там находилась уже подведенная под черную шиферную кровлю колокольная площадка.
У подножия башни зияли высокие узкие двери. Они были распахнуты настежь, но развешанные полотнища мешали заглянуть внутрь. Утоптанные тропы вокруг церкви вели к рабочим площадкам и каменоломням, пилорамам, инструментальным мастерским, печам для обжига кирпичей. На всем этом пространстве трудилось множество людей, мужчин и женщин, причем не было видно, чтобы за работой кто-нибудь надзирал. Все работники производили впечатление людей старательных и хорошо знающих свои обязанности.
Позади здания на расстоянии четверти мили высилась едва ли не целая гора из однородного камня – светлый монолитный купол, вдвое выше центральной башни. Если смотреть спереди, гора представляла собой что-то вроде сценического задника, на фоне которого башня вырисовывалась особенно сурово.
Именно со стороны этой горы находился не столь активно используемый вход в здание.
Канацзучи наблюдал за работой: люди в белых рубахах периодически выкатывали через задний вход тачки с мусором и вываливали их содержимое на широком пустыре, в ста шагах по направлению к куполу.
Он прокрался к краю площадки и укрылся за земляным отвалом. Когда приблизился следующий работник, японец выждал, пока тот опустошит тачку, затем одним ударом сломал ему шею и оттащил тело за холмик. Там он снял с покойного одежду и надел ее поверх своей. Белая рубаха с открытым воротом оказалась широкой и длинной, что давало возможность скрывать заткнутый сзади за ремень вакидзаси.
Черпая землю пригоршнями, он быстро похоронил тело. Возвращаясь с тележкой, повстречал другого рабочего, тащившего свой груз. Бледный, худощавый молодой человек, налегавший на тачку, едва ли его заметил.
Канацзучи взялся за ручки тачки и последовал по дорожке по направлению к задней двери. Только приблизившись, он по-настоящему ощутил грандиозность черного собора: это было крупнейшее строение, какое ему доводилось видеть. Стоя у подножия, он не мог разглядеть вершину центральной башни.
Кругом кипела бурная деятельность. Одни укладывали плиты шифера на не замощенном участке пола, другие обтесывали арочные проходы, третьи замазывали строительным раствором трещины и щели между каменными блоками. Канацзучи покатил тачку в центральный зал, столь высокий, что его вздымавшиеся над головой стены терялись в сумраке, но ощущались такими же черными и холодными, как во сне.
Он вспомнил планы европейских соборов, которые показывал ему священник в монастыре, и подумал, что это здание выстроено в схожем духе. Холодное, грозное, призванное подавить и напугать молящихся. Храмы в Японии были совсем иными, неброскими, вписывающимися в окружающий ландшафт. Они создавались во имя достижения гармонии и обретения внутреннего мира. Канацзучи не впервые задумался о том, какому же божеству поклоняются жители западных стран, если оно так сильно желает, чтобы его боялись?
В его видении было подземелье, располагавшееся под главным залом башни, где он видел работающих китайцев. Позади собора громоздились кучи мусора, земли и обломков, наводившие на мысль о подземных работах. Но если подземное помещение существовало, ему требовалось время, чтобы найти туда вход.
Вдоль стен зала тянулись прямоугольные проемы-окна пока без рам и стекол; впрочем, в одно окно – круглое, прямо над задними дверьми – были уже вставлены цветное стекло и фигурная решетка. За окном светила луна, и ее лучи, пройдя сквозь красное стекло, проецировали круг света на черный каменный пол.
Отчетливый красный круг, пронзенный тремя зазубренными молниями.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123
Прижавшись к стене и укрывшись в тени, Канацзучи открыл свои чувства, вбирая звуки со всего города. Вокруг теснились, чуть не налезая одна на другую, тянувшиеся во всех направлениях жалкие хижины; внутри, в очагах, горели дрова, над примитивными трубами поднимались столбики дыма. Готовилась еда. В сараях кудахтали куры, в конюшне, неподалеку, всхрапывали и перестукивали копытами кони. От ближнего нужника тянуло мочой. Кто-то прошел мимо – человек в белом, тащивший на коромысле ведра с водой.
Канацзучи слился с темнотой, дожидаясь, когда шаги удалятся в обратном направлении.
Башня высилась в полумиле отсюда, ее черный силуэт казался разрезом еще большей тьмы на и без того темном ночном небе. Строительство не прекращалось и ночью: горели огни, доносился стук молотков.
Путь туда пролегал между лачугами, он мог попасть к башне, не выходя на главную улицу.
Канацзучи крался по переулкам, замирая и прячась в тени, как только кто-нибудь появлялся на виду. За открытыми окнами он видел людей в белом, безразлично смотревших на огонь, молча сидевших за столами или лежавших на примитивных лежанках. В одном из домов дверь была широко распахнута, и Канацзучи заметил скорчившуюся на полу рыдавшую женщину; мужчина за столом, не обращая на нее внимания, медленно ел что-то из миски.
По пути его не облаяла ни одна собака: домашних животных здесь не держали, что казалось странным для столь большой общины. Он не слышал смеха, в любом другом городе преобладавшего среди ночных звуков: смеются родственники, любовники, собутыльники – кто угодно. Здесь ничего подобного не было. И еще Канацзучи не увидел детей и не услышал их голосов. Здесь жили люди обоего пола, но без детей.
Выйдя из-за угла, он лицом к лицу столкнулся с пареньком лет пятнадцати, несшим ведро с помоями. Оба застыли на месте; подросток устремил на него пустой, безжизненный взгляд, потом повернулся и побрел прочь.
Канацзучи подхватил с земли камень, скользнул за угол ближайшего здания и затаился. Спустя несколько мгновений появились двое взрослых мужчин с фонарями, озиравшиеся в поисках чужака. Наверняка их послал сюда юнец.
Японец постарался как можно дальше бросить камень в противоположном направлении, и, когда тот застучал по жестяной кровле, люди повернулись и поспешили на звук.
Скоро Канацзучи добрался до края поселения, до стройки оставалось примерно полмили постепенно идущей на подъем местности. Там высилось здание – огромное, с боковыми крыльями, похожее на гигантскую, положенную набок букву «Е». И в центре этого сооружения вздымалась в небо черная башня из его сна. По углам строение украшали тонкие спиральные минареты, стены сплошь покрывали рельефные изображения – чего именно, ему с такого расстояния было не разобрать. Резчики работали над ними с опоясывающих стены лесов.
Центральная башня, столь же высокая, сколь длинным было здание, казалась почти завершенной. У самой вершины виднелись арочные проемы – похоже, там находилась уже подведенная под черную шиферную кровлю колокольная площадка.
У подножия башни зияли высокие узкие двери. Они были распахнуты настежь, но развешанные полотнища мешали заглянуть внутрь. Утоптанные тропы вокруг церкви вели к рабочим площадкам и каменоломням, пилорамам, инструментальным мастерским, печам для обжига кирпичей. На всем этом пространстве трудилось множество людей, мужчин и женщин, причем не было видно, чтобы за работой кто-нибудь надзирал. Все работники производили впечатление людей старательных и хорошо знающих свои обязанности.
Позади здания на расстоянии четверти мили высилась едва ли не целая гора из однородного камня – светлый монолитный купол, вдвое выше центральной башни. Если смотреть спереди, гора представляла собой что-то вроде сценического задника, на фоне которого башня вырисовывалась особенно сурово.
Именно со стороны этой горы находился не столь активно используемый вход в здание.
Канацзучи наблюдал за работой: люди в белых рубахах периодически выкатывали через задний вход тачки с мусором и вываливали их содержимое на широком пустыре, в ста шагах по направлению к куполу.
Он прокрался к краю площадки и укрылся за земляным отвалом. Когда приблизился следующий работник, японец выждал, пока тот опустошит тачку, затем одним ударом сломал ему шею и оттащил тело за холмик. Там он снял с покойного одежду и надел ее поверх своей. Белая рубаха с открытым воротом оказалась широкой и длинной, что давало возможность скрывать заткнутый сзади за ремень вакидзаси.
Черпая землю пригоршнями, он быстро похоронил тело. Возвращаясь с тележкой, повстречал другого рабочего, тащившего свой груз. Бледный, худощавый молодой человек, налегавший на тачку, едва ли его заметил.
Канацзучи взялся за ручки тачки и последовал по дорожке по направлению к задней двери. Только приблизившись, он по-настоящему ощутил грандиозность черного собора: это было крупнейшее строение, какое ему доводилось видеть. Стоя у подножия, он не мог разглядеть вершину центральной башни.
Кругом кипела бурная деятельность. Одни укладывали плиты шифера на не замощенном участке пола, другие обтесывали арочные проходы, третьи замазывали строительным раствором трещины и щели между каменными блоками. Канацзучи покатил тачку в центральный зал, столь высокий, что его вздымавшиеся над головой стены терялись в сумраке, но ощущались такими же черными и холодными, как во сне.
Он вспомнил планы европейских соборов, которые показывал ему священник в монастыре, и подумал, что это здание выстроено в схожем духе. Холодное, грозное, призванное подавить и напугать молящихся. Храмы в Японии были совсем иными, неброскими, вписывающимися в окружающий ландшафт. Они создавались во имя достижения гармонии и обретения внутреннего мира. Канацзучи не впервые задумался о том, какому же божеству поклоняются жители западных стран, если оно так сильно желает, чтобы его боялись?
В его видении было подземелье, располагавшееся под главным залом башни, где он видел работающих китайцев. Позади собора громоздились кучи мусора, земли и обломков, наводившие на мысль о подземных работах. Но если подземное помещение существовало, ему требовалось время, чтобы найти туда вход.
Вдоль стен зала тянулись прямоугольные проемы-окна пока без рам и стекол; впрочем, в одно окно – круглое, прямо над задними дверьми – были уже вставлены цветное стекло и фигурная решетка. За окном светила луна, и ее лучи, пройдя сквозь красное стекло, проецировали круг света на черный каменный пол.
Отчетливый красный круг, пронзенный тремя зазубренными молниями.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123