«Ну попадись мне когда-нибудь в руки и Тома и остальные... Я тоже сыграю с ними штуку...» Когда происшествие с дракой было уже совершенно исчерпано, у Титу явилась потребность разнести весть и дальше.
Он хорошенько обдумал это решение, а за обедом, плотно поев и выпив несколько стаканов воды, восторженно воскликнул:
— Вот посмотрите, как удивятся в Армадии и Жидовице!
Он встал из-за стола прежде всех, облачился в лучшее свое платье, прихорошился и пошел, буркнув с напускным недовольством:
— Пойду прогуляюсь, а то заплесневеешь от скуки...
Он направился в сторону Жидовицы небрежной походкой, насвистывая и вертя камышовую тросточку.
Титу был семейной гордостью. Ему было двадцать три года, он был высокий, даже долговязый, с плоским лицом, с бледно-голубыми глазами и широким лбом. Усы у него не отрастали, и потому он сбривал их, говоря, что придерживается англо-американской моды. Все семейство уверяло, что юноши умнее его не найдешь во всей округе. Впрочем, в школе он учился неплохо. Вступил в нее под начало своего отца, ко-торый и выпустил его «с отличием». Когда он перешел в лицей в Армадию, стал подвигаться туже, в третьем классе он жаловался, что его преследуют учигеля, и это побудило Херделю перевести его в вен-герский лицей в Бистрицу. «Пускай, благо поучится и венгерскому, — говорил учитель,—в наше время ничего не добьешься, если мало-мальски не изъясняешься на языке властей». Однако и тут он не очень-то ладил с учителями, и по окончании шестого класса в семье решили определить его в немецкий лицей. «С немецким языком, — говорил учитель,—можешь объехать весь свет». Но вступительная плата была слишком высокой, а у Хердели к сентябрю не оказалось требуемой суммы, поэтому Титу остался дома готовиться за последние два класса. Когда пришло время экзаменоваться, обнаружилось, что плата за экзамены экстерном еще больше, а денег у Хердели стало еще меньше, и Титу, после крупной ссоры, совсем отказался от ученья, да ему и приелась вся эта пресная зубрежка. На последовавшем затем семейном совете восторжествовало мнение девиц: Титу будет коммунальным письмоводителем. Правда, решение это глубоко опечалило г-жу Херделю, которая давно прочила Титу в священники в Монор, свое родное село,— мальчик выдался в нее, у него был очень красивый голос... А пока Титу собирался на курсы письмоводителей, стали строже условия приема: с него требовали степень бакалавра. Херделя тогда предложил ему поступить в Нормальную школу (Нормальная школа — педагогическое училище.), чтобы потом учительствовать в Припасе, на его месте, — пока Титу окончит, и самому ему как раз подойдут пенсионные годы. Но Титу приходил в ужас от такого будущего. Скорее поденщиком, чем учителем... И противился он так яростно, что никто уже не осмеливался поминать ему про это. Однако нельзя было и так сидеть, ведь он не мальчик. Как же бездельничать? На него будут коситься... Тогда Херделя, будучи в большой дружбе с письмоводителем из Салвы, уговорил его взять Титу к себе помощником-практикантом за полный пансион, ну и сколько-то на карманные расходы. Титу уехал, пробыл в Салве три месяца, почти не работал, заскучал и опять вернулся домой. Пустые хлопоты, не нравится ему письмоводительство, и все. А если бы даже и нравилось, то без диплома какие у него перспективы на этом поприще? Это значило бы остаться на всю жизнь практикантом, каким-то несчастным писаришкой, всеобщим посмешищем. При его-то честолюбивых помыслах, когда он чувствовал, что может и должен стать человеком заметным... Он запоем читал стихи, романы. Особенно с тех пор, как бросил ученье, он читал все, что попадалось под руку. А начитавшись, стал и сам пописывать. Сначала украдкой, потом более явно и, наконец, уже всерьез. И когда в один прекрасный день журнал «Фамилия» («Фамилия» («Семья») — журнал, издававшийся на румынском языке с 1865 по 1906 год сначала в Будапеште, затем в Орадя-Маре.)
опубликовал его стихотворение из трех строф, он решил бесповоротно, но втайне: он будет поэтом. Сестры смотрели на него как на человека выдающегося, и родители, хотя в душе не совсем понимали, как это Титу будет кормиться и одеваться на стихи, все же разделяли мнение девиц. Господа в Армадии, и особенно дамы и барышни, с удивлением и завистью прочли под напечатанным стихотворением имя сынка учителя из Припаса. Вскоре все признали его поэтом. И Титу читал и писал до поздней ночи, тушил лампу, ждал впотьмах вдохновения, слагал в уме стих, быстро зажигал лампу и увековечивал его на бумаге... Херделя иногда пробовал ворчать, что он переводит слишком много керосину, но Титу, завороженный своей музой, и слушать не хотел таких земных попреков...
Подходя к Жидовице, Титу задумался, куда направиться. Остаться в Жидовице или пойти в Армадию? Сердце звало его и туда и сюда. В Армадии у него была барышня Лукреция, дочь учителя математики Валентина Драгу, — малюсенькая, смуглая, мечтательная. Он любил ее вот уже три года. Любовью весьма серафической, выражавшейся только в редких многозначительных взглядах, частых вздохах, чувствительных пожатиях руки, открытках с картинками и более всего в робких признаниях на языке цветов, почтовых марок или красок. Когда бы он ни завернул и Армадию,—а он завертывал туда почти каждый день, — Титу как-то умудрялся непременно встретиться О Лукрецией. Тогда они оба краснели, говорили о погоде, взглядывали друг на друга и молчали. «Молчание красноречивее всяких фраз», — говорил себе Титу. К тому же Лукреция была одной из главных причин его приверженности к поэзии. Красоту ее зеленых глаз и превозносили стихи в журнале «Фамилия»...
Но и в Жидовице у него была жена учителя Ланга. Сам учитель был еврей, а его жена — венгерка. Они приехали недавно в венгерскую школу и по-румынски не знали ни бельмеса. Евреи из Жидовицы слишком поздно стали «практиковать» новый патриотизм и так коверкали официальный язык, что даже самые доброжелательные венгры не понимали их. Поэтому супруги Ланг обрадовались знакомству с Титу, — это был единственный человек, с которым они могли поговорить. Муж был пропойца и чуть не все ночи проводил в корчмах Жидовицы или Армадии. Миловидная, кокетливая жена его ужасно скучала. Поговаривали, что у нее были любовные связи в Марамуреше, где она жила до приезда в Жидовицу. Из-за этого она и нравилась Титу, и он мечтал покорить ее. Хотя он вздыхал по Лукреции, он жаждал и страстной любви, но не знал, как покоряют женщин, и боялся оконфузиться перед венгеркой. При всем желании он не смог покорить ни одной девушки в Припасе, хотя на некоторых и заглядывался. Однако он чувствовал, что г-жа Ланг симпатизирует ему, и это побуждало его к настойчивости.
Титу был уже почти у самой Жидовицы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130
Он хорошенько обдумал это решение, а за обедом, плотно поев и выпив несколько стаканов воды, восторженно воскликнул:
— Вот посмотрите, как удивятся в Армадии и Жидовице!
Он встал из-за стола прежде всех, облачился в лучшее свое платье, прихорошился и пошел, буркнув с напускным недовольством:
— Пойду прогуляюсь, а то заплесневеешь от скуки...
Он направился в сторону Жидовицы небрежной походкой, насвистывая и вертя камышовую тросточку.
Титу был семейной гордостью. Ему было двадцать три года, он был высокий, даже долговязый, с плоским лицом, с бледно-голубыми глазами и широким лбом. Усы у него не отрастали, и потому он сбривал их, говоря, что придерживается англо-американской моды. Все семейство уверяло, что юноши умнее его не найдешь во всей округе. Впрочем, в школе он учился неплохо. Вступил в нее под начало своего отца, ко-торый и выпустил его «с отличием». Когда он перешел в лицей в Армадию, стал подвигаться туже, в третьем классе он жаловался, что его преследуют учигеля, и это побудило Херделю перевести его в вен-герский лицей в Бистрицу. «Пускай, благо поучится и венгерскому, — говорил учитель,—в наше время ничего не добьешься, если мало-мальски не изъясняешься на языке властей». Однако и тут он не очень-то ладил с учителями, и по окончании шестого класса в семье решили определить его в немецкий лицей. «С немецким языком, — говорил учитель,—можешь объехать весь свет». Но вступительная плата была слишком высокой, а у Хердели к сентябрю не оказалось требуемой суммы, поэтому Титу остался дома готовиться за последние два класса. Когда пришло время экзаменоваться, обнаружилось, что плата за экзамены экстерном еще больше, а денег у Хердели стало еще меньше, и Титу, после крупной ссоры, совсем отказался от ученья, да ему и приелась вся эта пресная зубрежка. На последовавшем затем семейном совете восторжествовало мнение девиц: Титу будет коммунальным письмоводителем. Правда, решение это глубоко опечалило г-жу Херделю, которая давно прочила Титу в священники в Монор, свое родное село,— мальчик выдался в нее, у него был очень красивый голос... А пока Титу собирался на курсы письмоводителей, стали строже условия приема: с него требовали степень бакалавра. Херделя тогда предложил ему поступить в Нормальную школу (Нормальная школа — педагогическое училище.), чтобы потом учительствовать в Припасе, на его месте, — пока Титу окончит, и самому ему как раз подойдут пенсионные годы. Но Титу приходил в ужас от такого будущего. Скорее поденщиком, чем учителем... И противился он так яростно, что никто уже не осмеливался поминать ему про это. Однако нельзя было и так сидеть, ведь он не мальчик. Как же бездельничать? На него будут коситься... Тогда Херделя, будучи в большой дружбе с письмоводителем из Салвы, уговорил его взять Титу к себе помощником-практикантом за полный пансион, ну и сколько-то на карманные расходы. Титу уехал, пробыл в Салве три месяца, почти не работал, заскучал и опять вернулся домой. Пустые хлопоты, не нравится ему письмоводительство, и все. А если бы даже и нравилось, то без диплома какие у него перспективы на этом поприще? Это значило бы остаться на всю жизнь практикантом, каким-то несчастным писаришкой, всеобщим посмешищем. При его-то честолюбивых помыслах, когда он чувствовал, что может и должен стать человеком заметным... Он запоем читал стихи, романы. Особенно с тех пор, как бросил ученье, он читал все, что попадалось под руку. А начитавшись, стал и сам пописывать. Сначала украдкой, потом более явно и, наконец, уже всерьез. И когда в один прекрасный день журнал «Фамилия» («Фамилия» («Семья») — журнал, издававшийся на румынском языке с 1865 по 1906 год сначала в Будапеште, затем в Орадя-Маре.)
опубликовал его стихотворение из трех строф, он решил бесповоротно, но втайне: он будет поэтом. Сестры смотрели на него как на человека выдающегося, и родители, хотя в душе не совсем понимали, как это Титу будет кормиться и одеваться на стихи, все же разделяли мнение девиц. Господа в Армадии, и особенно дамы и барышни, с удивлением и завистью прочли под напечатанным стихотворением имя сынка учителя из Припаса. Вскоре все признали его поэтом. И Титу читал и писал до поздней ночи, тушил лампу, ждал впотьмах вдохновения, слагал в уме стих, быстро зажигал лампу и увековечивал его на бумаге... Херделя иногда пробовал ворчать, что он переводит слишком много керосину, но Титу, завороженный своей музой, и слушать не хотел таких земных попреков...
Подходя к Жидовице, Титу задумался, куда направиться. Остаться в Жидовице или пойти в Армадию? Сердце звало его и туда и сюда. В Армадии у него была барышня Лукреция, дочь учителя математики Валентина Драгу, — малюсенькая, смуглая, мечтательная. Он любил ее вот уже три года. Любовью весьма серафической, выражавшейся только в редких многозначительных взглядах, частых вздохах, чувствительных пожатиях руки, открытках с картинками и более всего в робких признаниях на языке цветов, почтовых марок или красок. Когда бы он ни завернул и Армадию,—а он завертывал туда почти каждый день, — Титу как-то умудрялся непременно встретиться О Лукрецией. Тогда они оба краснели, говорили о погоде, взглядывали друг на друга и молчали. «Молчание красноречивее всяких фраз», — говорил себе Титу. К тому же Лукреция была одной из главных причин его приверженности к поэзии. Красоту ее зеленых глаз и превозносили стихи в журнале «Фамилия»...
Но и в Жидовице у него была жена учителя Ланга. Сам учитель был еврей, а его жена — венгерка. Они приехали недавно в венгерскую школу и по-румынски не знали ни бельмеса. Евреи из Жидовицы слишком поздно стали «практиковать» новый патриотизм и так коверкали официальный язык, что даже самые доброжелательные венгры не понимали их. Поэтому супруги Ланг обрадовались знакомству с Титу, — это был единственный человек, с которым они могли поговорить. Муж был пропойца и чуть не все ночи проводил в корчмах Жидовицы или Армадии. Миловидная, кокетливая жена его ужасно скучала. Поговаривали, что у нее были любовные связи в Марамуреше, где она жила до приезда в Жидовицу. Из-за этого она и нравилась Титу, и он мечтал покорить ее. Хотя он вздыхал по Лукреции, он жаждал и страстной любви, но не знал, как покоряют женщин, и боялся оконфузиться перед венгеркой. При всем желании он не смог покорить ни одной девушки в Припасе, хотя на некоторых и заглядывался. Однако он чувствовал, что г-жа Ланг симпатизирует ему, и это побуждало его к настойчивости.
Титу был уже почти у самой Жидовицы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130