С того дня, когда он дал отпор Василе Ба-чу, ему казалось, что все люди ополчились на него, и все-таки он чувствовал себя счастливым, как никогда. То на него находила поразительная веселость, он шутил с первым встречным, то вдруг без причины вскипал и бранился, лез в ссору и в драку. Особенно если ему напоминали про Ану, он свирепел, метал громы и молнии, потом уже стал почитать своим смертельным врагом каждого, кто только произносил при нем ее имя или имя ее отца. Как-то в воскресный день, прямо во время обедай, он жестоко избил Гланеташу за то, что тот очень отдаленно намекнул ему насчет сговора с Василе Бачу, который, как слышно, рад бы теперь отдать дочь за него, и даже с хорошим приданым.
Бывали минуты, когда он сам говорил себе, что зря дурит и ломается, лучше бы потолковал честь честью и постарался сладить дело полюбовно. Тогда ему приходило на мысль, что Василе Бачу из упрямства может передумать, Ана родит, он оставит ее у себя с ребенком, пока другой кто не посватается. Были же девки, которые пригуливали младенцев, а потом все-таки выходили замуж, — как же не выйти дочери богатея Василе Бачу?.. Но такие предположения только придавали ему смелости. «Пускай лучше нищим останусь, а им меня не прижучить!» — отвечал он себе с чувством торжества.
Иногда его так и подмывало распахнуть душу, закричать во всю мочь, что вот и сбылась его думка, теперь он заимеет и землю, и все-все, только захоти, уж теперь это в его воле. Само ожидание доставляло ему не изведанное доселе блаженство. Именно потому, что он легко мог положить конец всем неурядицам, у него не хватало на это духу, точно он боялся, что как только заполучит все, чего так безудержно желал, то начнутся, возможно, другие волненья, неиспытанные и более тяжкие.
В один из этих дней его спешно вызвали в суд в Армадию, прислав за ним судейского служителя. Он тотчас отправился туда, нимало не встревожась, ни с кем не советуясь, как и в тот раз, когда разбиралась жалоба Симиона Лунгу. Его и не заботило, что там может быть, раз уж план его удался и счастье прямо под рукой, только загребай.
Какой-то незнакомый чиновник, грузный и тучный, в черных очках, с пухлым и круглым, как луна, лицом спросил у него, кто писал ему жалобу на господина судью. Ион, не раздумывая ни минуты, назвал Херделю... Только когда уже сказал и заметил чуть поодаль священника Белчуга, а рядом с ним сердитого судью, он сообразил, что зря поторопился, и вспомнил, как сам столько раз обещался учителю не выдавать его ни под каким видом. Он хотел поправить дело, добавил, что сам наседал на Херделю и на коленях упрашивал. Однако чиновник больше не слушал его, а стал диктовать что-то по-венгерски другому, который сидел за столом и быстро строчил. Немного погодя он опять спросил Иона на ломаном румынском языке, хорошо ли он обдумал то, что сделал, и когда Ион подтвердил это, тот сказал, что жалоба его лжива и за это вместо двух недель ему придется отсидеть два месяца, если не больше... Ион промолчал с невозмутимым видом. Потом служитель выпроводил его.
Идя к выходу, Ион снова подумал, что не надо бы продавать Херделю. Очутясь на улице, он уже говорил себе, что и в тюрьме люди сидят, а что неделя, что месяц — один черт... После все это дело заслонил ворох забот, как быть с Аной, с Василе Бачу, с землей, которая перейдет к нему...
В доме Херделей Ион с некоторых пор стал бывать реже и никогда не заговаривал о своих затруднениях с Аной, поэтому они только через неделю, да и то случайно, узнали, что сынок Гланеташу не пожелал и слушать Василе Бачу, когда тот попробовал выведать его намерения относительно обманутой дочери. Девицы вместе с матерью без труда убедили Херделю, что его долг, долг учителя и просвещенного человека, вмешаться, вразумить, а в случае нужды и пробрать «распутника, который ни бога не боится, ни людей не стыдится». Польщенный учитель тотчас кликнул Иона, тот сказал, что придет, только вот подбросит сенной трухи Недельке.
— Жалко, что Титу нет, — пробормотал Херделя, не без волнения ожидая прихода парня. — Я заметил, что Титу имеет большое влияние на этого безумца... Э, сейчас бедняга Титу бог знает как корпеет там, в Гаргалэу! Да, хлеб насущный достается тяжким трудом и потом!
Ион пришел, но при первых же словах ощетинился, покраснел, разозлился и безо всякого стыда выпалил учителю:
— Да оставьте вы мою душу дьяволу, я и сам не маленький, знаю, что делаю и как мне себя держать!.. Ну ей-богу! Не женюсь я на ней, господин учитель, нет у меня никакой охоты! И, сказать по правде, мне эта Ана постыла, пуще зла-горя, не надо мне ее, пускай даже дядя Василе мне все земли Припаса за ней дает... Разве я виноват, что она забрюхатела? Я-то тут при чем? Сама виновата, кабы ей не сладко это было, не давалась бы... Я же не упрашивал ее, вот господи...
Херделя просто ахнул, слушая его, и онемел, а девицы убежали в гостиную от таких богомерзких речей. Одна г-жа Херделя не потеряла присутствия духа и, разгорясь гневом, высказала ему, стараясь при этом не уронить своего достоинства:
— И тебе не стыдно так выражаться здесь, при благовоспитанных людях? Да разве здравомыслящему человеку позволительны такие слова? Самый непотребный цыган и то бы не осмелился так держать себя и так выражаться, как ты! Хорош тоже, нечего сказать! А мы-то считали тебя честней и приличней других... Нет, я вижу, ты всех перещеголял в безобразиях... Да, да, и недаром говорят, черного кобеля не вымоешь добела... Очень верно сказано...
— Полно, милочка, не горячись, он еще молод, сам не сознает, что говорит, — примирительно заметил Херделя, тотчас забывая о своей недавней энергичной решимости перед таким отпором. Он попытался потом уговорить Иона, напомнил ему, что всегда, когда он внимал его советам, ему одна польза была, и особенно распространялся о передряге с Симионом Лунгу, когда Иона чуть было не сгноили в тюрьме, и только жалоба, которую он сочинил, помогла ему счастливо отделаться.
Учитель не успел закончить свою речь. Его мягкость подавляла Иона, вызывая в нем чувство стыда. Но он не хотел сдаваться, вспомнил чиновника из суда и раскричался:
— Хороший совет вы мне дали, господин учитель! Лучше бы и не советовали, дали бы спокойно отсидеть тогда две недели, чем теперь вот два месяца мне сидеть, а может, и два года! Ничего, мы тоже узнали, как дело обернулось, не такие уж мы дураки...
— Значит, вот какова твоя благодарность, Ион? — сказал Херделя, испуганный его дерзостью.— Сначала целый вечер упрашивали меня и сам ты, и твои старики, чтобы я не оставил тебя в беде, и после всего у тебя еще хватает совести попрекать меня? Забыл, что ведь это моя жалоба спасла тебя от тюрьмы...
— Еще бы не спасла... Вы уж лучше прямо скажите, что посмеялись над моей темнотой, а мне и невдомек было, ведь уж я ли для всех вас не старался!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130
Бывали минуты, когда он сам говорил себе, что зря дурит и ломается, лучше бы потолковал честь честью и постарался сладить дело полюбовно. Тогда ему приходило на мысль, что Василе Бачу из упрямства может передумать, Ана родит, он оставит ее у себя с ребенком, пока другой кто не посватается. Были же девки, которые пригуливали младенцев, а потом все-таки выходили замуж, — как же не выйти дочери богатея Василе Бачу?.. Но такие предположения только придавали ему смелости. «Пускай лучше нищим останусь, а им меня не прижучить!» — отвечал он себе с чувством торжества.
Иногда его так и подмывало распахнуть душу, закричать во всю мочь, что вот и сбылась его думка, теперь он заимеет и землю, и все-все, только захоти, уж теперь это в его воле. Само ожидание доставляло ему не изведанное доселе блаженство. Именно потому, что он легко мог положить конец всем неурядицам, у него не хватало на это духу, точно он боялся, что как только заполучит все, чего так безудержно желал, то начнутся, возможно, другие волненья, неиспытанные и более тяжкие.
В один из этих дней его спешно вызвали в суд в Армадию, прислав за ним судейского служителя. Он тотчас отправился туда, нимало не встревожась, ни с кем не советуясь, как и в тот раз, когда разбиралась жалоба Симиона Лунгу. Его и не заботило, что там может быть, раз уж план его удался и счастье прямо под рукой, только загребай.
Какой-то незнакомый чиновник, грузный и тучный, в черных очках, с пухлым и круглым, как луна, лицом спросил у него, кто писал ему жалобу на господина судью. Ион, не раздумывая ни минуты, назвал Херделю... Только когда уже сказал и заметил чуть поодаль священника Белчуга, а рядом с ним сердитого судью, он сообразил, что зря поторопился, и вспомнил, как сам столько раз обещался учителю не выдавать его ни под каким видом. Он хотел поправить дело, добавил, что сам наседал на Херделю и на коленях упрашивал. Однако чиновник больше не слушал его, а стал диктовать что-то по-венгерски другому, который сидел за столом и быстро строчил. Немного погодя он опять спросил Иона на ломаном румынском языке, хорошо ли он обдумал то, что сделал, и когда Ион подтвердил это, тот сказал, что жалоба его лжива и за это вместо двух недель ему придется отсидеть два месяца, если не больше... Ион промолчал с невозмутимым видом. Потом служитель выпроводил его.
Идя к выходу, Ион снова подумал, что не надо бы продавать Херделю. Очутясь на улице, он уже говорил себе, что и в тюрьме люди сидят, а что неделя, что месяц — один черт... После все это дело заслонил ворох забот, как быть с Аной, с Василе Бачу, с землей, которая перейдет к нему...
В доме Херделей Ион с некоторых пор стал бывать реже и никогда не заговаривал о своих затруднениях с Аной, поэтому они только через неделю, да и то случайно, узнали, что сынок Гланеташу не пожелал и слушать Василе Бачу, когда тот попробовал выведать его намерения относительно обманутой дочери. Девицы вместе с матерью без труда убедили Херделю, что его долг, долг учителя и просвещенного человека, вмешаться, вразумить, а в случае нужды и пробрать «распутника, который ни бога не боится, ни людей не стыдится». Польщенный учитель тотчас кликнул Иона, тот сказал, что придет, только вот подбросит сенной трухи Недельке.
— Жалко, что Титу нет, — пробормотал Херделя, не без волнения ожидая прихода парня. — Я заметил, что Титу имеет большое влияние на этого безумца... Э, сейчас бедняга Титу бог знает как корпеет там, в Гаргалэу! Да, хлеб насущный достается тяжким трудом и потом!
Ион пришел, но при первых же словах ощетинился, покраснел, разозлился и безо всякого стыда выпалил учителю:
— Да оставьте вы мою душу дьяволу, я и сам не маленький, знаю, что делаю и как мне себя держать!.. Ну ей-богу! Не женюсь я на ней, господин учитель, нет у меня никакой охоты! И, сказать по правде, мне эта Ана постыла, пуще зла-горя, не надо мне ее, пускай даже дядя Василе мне все земли Припаса за ней дает... Разве я виноват, что она забрюхатела? Я-то тут при чем? Сама виновата, кабы ей не сладко это было, не давалась бы... Я же не упрашивал ее, вот господи...
Херделя просто ахнул, слушая его, и онемел, а девицы убежали в гостиную от таких богомерзких речей. Одна г-жа Херделя не потеряла присутствия духа и, разгорясь гневом, высказала ему, стараясь при этом не уронить своего достоинства:
— И тебе не стыдно так выражаться здесь, при благовоспитанных людях? Да разве здравомыслящему человеку позволительны такие слова? Самый непотребный цыган и то бы не осмелился так держать себя и так выражаться, как ты! Хорош тоже, нечего сказать! А мы-то считали тебя честней и приличней других... Нет, я вижу, ты всех перещеголял в безобразиях... Да, да, и недаром говорят, черного кобеля не вымоешь добела... Очень верно сказано...
— Полно, милочка, не горячись, он еще молод, сам не сознает, что говорит, — примирительно заметил Херделя, тотчас забывая о своей недавней энергичной решимости перед таким отпором. Он попытался потом уговорить Иона, напомнил ему, что всегда, когда он внимал его советам, ему одна польза была, и особенно распространялся о передряге с Симионом Лунгу, когда Иона чуть было не сгноили в тюрьме, и только жалоба, которую он сочинил, помогла ему счастливо отделаться.
Учитель не успел закончить свою речь. Его мягкость подавляла Иона, вызывая в нем чувство стыда. Но он не хотел сдаваться, вспомнил чиновника из суда и раскричался:
— Хороший совет вы мне дали, господин учитель! Лучше бы и не советовали, дали бы спокойно отсидеть тогда две недели, чем теперь вот два месяца мне сидеть, а может, и два года! Ничего, мы тоже узнали, как дело обернулось, не такие уж мы дураки...
— Значит, вот какова твоя благодарность, Ион? — сказал Херделя, испуганный его дерзостью.— Сначала целый вечер упрашивали меня и сам ты, и твои старики, чтобы я не оставил тебя в беде, и после всего у тебя еще хватает совести попрекать меня? Забыл, что ведь это моя жалоба спасла тебя от тюрьмы...
— Еще бы не спасла... Вы уж лучше прямо скажите, что посмеялись над моей темнотой, а мне и невдомек было, ведь уж я ли для всех вас не старался!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130