— Ну, теперь я ему не прощу! — закаивался взбешенный Херделя.— Не прощу и за гробом! Прямо сегодня же нажалуюсь на него в епископию... Хоть среди лета, а придет ко мне с крестом, окаянная его душа! Перед всеми ославлю его!
Он тотчас сел строчить жалобу. От гнева у него даже очки прыгали на носу. Г-жа Херделя и Титу с остервением поносили Белчуга.
— Дайте, я сам с ним расправлюсь! — кричал Херделя из-за стола.— Он нам подгадил, ну и я сыграю с ним штуку, он меня будет помнить... И пусть только попробует притронуться к дому, я ему покажу, кто я! Пусть попробует, дохлятина! Запру, повешу замки, опечатаю, и пусть только посмеет войти без нас, пусть посмеет! Свинья собачья, помело!
7
«Ну жизнь! — подумал Титу, видя, сколько бед нависло над отцом, так что и не выкарабкаться.— Страшна жизнь и беспощадна!»
Он, очевидно, лишь теперь стал действительно понимать вечные терзанья и мелочные тревоги, которые заполняли жизнь родителей, переплетаясь, наслаиваясь, являясь нежданно-негаданно. Неиссякаемая и неколебимая их вера казалась ему героической и вместе с тем внушала острую жалость. Эта безропотная борьба, где на каждом шагу тебя ждут тернии, борьба без всякой передышки и без видимой цели, при тех же спотычках и тех же надеждах, страшила его. Перед ним вставал вопрос, что будет, если в один прекрасный день отец вдруг прозреет, постигнет всю тщету своих непомерных усилий?
В тоске простился он с ними, благоговейно, как беспорочным пастырям, поцеловал им руки. А они радовались, что сынок по-серьезному пускается в жизненный путь.
Повез его в Мэгуру Ион на своей каруце. Каруца была новая, кони добрые, недавно полученные от тестя. По дороге Ион с торжеством рассказал ему, как он одержал верх над Василе Бачу.
— Кабы вы не надоумили меня, барчук, житье б мое было хуже цыганского! — заключил он, обертываясь к Титу с благодарным взглядом.
— То есть как это я надоумил? — удивился тот.
— Вот те на, да вы, видно, все забыли?! — воскликнул Ион. — Иль не помните, сами мне говорили, — да как же, почитай года два тому,—надо, мол, принудить дядю Василе, чтобы он выдал за меня Ану?
Титу вздрогнул. Он никогда не думал, чтобы случайно брошенные слова могли так перевернуть чью-то жизнь. Поведение Иона по отношению к Ане и Василе Бачу казалось ему безобразным и непостижимым.
— А как же тесть?.. Ты его ни с чем оставил? — спросил он, чувствуя себя соучастником всех безумств Иона.
— Вся земля у меня, барчук! — осклабился Ион со страстной радостью в голосе.—И сколько земли!.. Дал бы только бог силы управиться с ней, а то вся моя!
Эта его страстность ужаснула Титу. Упорство, эгоизм, жестокость Иона, не останавливавшегося ни перед чем в преследовании цели, пугали Титу, но вме-сте с тем и волновали его. Он вспомнил свои колеба-ния той поры, беспомощные метанья, погоню за какими-то призрачными целями и почувствовал себя таким Мелким перед этим крестьянином, который шел напролом, невозмутимо перешагивая через все препят-ствия, неустанно борясь, одержимый одной страстью. А он вот все томится смутными желаниями, строит пианы, которые ему не по плечу, живет, упиваясь меч-тами, а рядом кипит жизнь. У него сжалось сердце от сознания собственной слабости.
— Только единая, сильная страсть, не знающая никаких колебаний, и придает жизни действительную ценность! — грустно прошептал он, понимая, что не способен был следовать одной цели и действовать без промедления.
8
Погода разгуливалась. Зима, истощив свои силы, как злая старуха, все поджималась, чувствуя близость весны, щедрой на ласку. Снежный убор полей расползался в клочья, обнажая их черное тело. Ион еле дождался этой поры. Став хозяином вожделенной земли, он так и рвался осмотреть все участки, обласкать их, точно это были верные его любовницы. Что толку смотреть на них, когда они прятались под сугробами? Для его любви потребно было самое сердце владений. Ему не терпелось ощутить под ногами вязкую землю, чтоб она попристала к постолам, впивать ее запах, насытить око ее пьянящим цветом.
Собрался он туда как-то в понедельник, один, ничего не взяв с собой, в праздничной одеже. Пошел прямо в Лунку, где на взгорье было самое большое и лучшее кукурузное поле... Чем ближе подходил он, тем отчетливее виднелось оголившееся от снега поле, точно красавица, сбросившая с себя сорочку и представшая во всей обольстительной наготе.
Душа его прониклась блаженством. Он как будто ничего уже не желал, и, кроме этого счастья, для него больше ничего не существовало на свете. Земля простиралась перед ним, вся земля... И вся она была его собственной, принадлежала ему одному...
Дойдя до середины владений, он остановился. Черная, вязкая земля отягчала ноги, затягивала, точно объятья страстной возлюбленной. Глаза у него так и смеялись, а все лицо было омыто жарким потом азарта. Им овладело безумное желание обнять землю, исцеловать ее. Он простер руки к прямым бороздам, с комковатой, напитанной влагой землей. Терпкий, свежий и благодатный запах распалял его кровь.
Он нагнулся, взял ком и с замиранием радости размял его в пальцах. Руки у него почернели, стали словно в траурных перчатках. Потирая ладони, он так и впивал этот дух земли.
Потом медленно, благоговейно опустился на колени, безотчетно склонил голову и сладострастно припал губами к сырой благоуханной земле. И от этого торопливого поцелуя почувствовал знобящую хмельную дрожь...
Он тотчас встал и стыдливо оглянулся вокруг, не видел ли его кто-нибудь. А лицо у него расплывалось от блаженства.
Скрестив на груди руки, он облизнул губы, все ощущая на них холодное прикосновение и горьковатую сладость земли. Село вдали в низине походило на птичье гнездо, укрытое в расселине от коршуна.
Сам он представлялся себе большим и могучим сказочным великаном, одолевшим в жестокой схватке свору грозных драконов.
Он крепче уперся ногами в землю, словно хотел унять последние корчи сраженного врага. И земля как будто заколебалась в поклоне перед ним...
Глава X
ПЕТЛЯ
1
Херделя сыскал в Армадии приличную и недорогую квартирку с балконом и палисадником, в доме судейского писца Гицэ Попа. Таким образом, сразу же после крещения, они переехали туда со всем своим скарбом, выбравшись под вечер, «чтобы чужие не видели махров», как выразилась мать семейства. Их домик в Припасе опустел и осиротел, покинутый, точно неопознанный, убогий труп.
Пока они поосвоились, им все снилось, что они по-прежнему в Припасе, и они горевали, просыпаясь в непривычной комнате. Милее стали им припасовские крестьяне, которые неизменно навещали их, когда бывали в Армадии. Хердели жадно выспрашивали у них новости и с интересом выслушивали, что старший сын Трифона Тэтару, вернувшийся осенью со службы, собирается жениться, что Джеордже у Томы Булбука просватался к Флорике Максимовой вдовы, что мальчонка Штефана Илины свернул себе ногу, катаясь на льду за воротами, что новый учитель заставляет учеников говорить по-венгерски и колотит их, чуть услышит румынское слово, и они, бедняжки, собьются на школьном дворе, как овечки, и боятся пикнуть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130