Но их вполне хватило, чтобы высказать все, что должен высказать добропорядочный тесть честному зятю. Когда он прямо заявил, что никаких денег не может дать за Лаурой, юноша застыдился и заволновался, а когда старик добавил, что все же скромное приданое у дочери будет, ну и то, что им потребуется по дому, Пинтя запротестовал, сказав, что не возьмет ни иголки, что Лаура самое драгоценное сокровище на свете и что на помолвку он надеется приехать вместе с родителями, которые, несомненно, так же полюбят Лауру, как любит ее он.
— Я счел своим долгом заблаговременно представить тебе действительное положение вещей, чтобы потом у нас не было недоразумений, — заключил довольный Херделя, похлопывая его по плечу.
Под вечер Пинтя уехал в Армадию, на квартиру, чтобы девицы могли спокойно готовиться к балу...
Попова бричка заполнилась коробками, свертками, чемоданами, словно ехали в Сибирь. Титу должен был примоститься на козлах, рядом с Ионом, барышень почти не видно было за багажом. Херделя дал Титу денег на расходы, но долго наставлял его, чтобы он не швырял ими направо и налево, попридерживал карман. Ведь неизвестно, сколько тут пробудет Пинтя, так что каждая денежка на счету; чтобы сверх входной платы внес не больше пятидесяти крейцеров, для поддержания чести семьи, дабы их упомянули в «Газете Трансильвании» в числе «сверхдателей», но чтобы он не раскучивал...
- С богом! — проговорила жена учителя со слезами на глазах, когда бричка тронулась.
У самой Армадии Лаура вдруг вспомнила, что позабыла дома веер. Они остановились и стали совещаться. Хотели было вернуться, потому что этот веер представлял особую ценность, на нем были различные надписи в память различных балов, и он поистине являлся трофеем... Титу посоветовал ей взять веер у Эльвиры. Лаура успокоилась, лишь когда подумала, что возвращаться с полдороги дурная примета, но потом все повторяла, что это злосчастное происшествие отравило ей весь вечер.
Сестрам и Эльвире помогали одеваться две служанки, наблюдала сама г-жа Филипою, женщина очень тучная, смуглая и рябая, но добрейшей души; прособирались они больше двух часов, зато разрядились, как куколки.
— Держу пари, что вы будете царицами бала,— сказала г-жа Филипою, любуясь ими, пока они смахивали пудру с бровей.
Титу оделся еще дома, на нем был черный поношенный полуфрак, открытый жилет, белый крахмальный галстук, из кармана свисали белые перчатки, чтобы видели, что они у него есть... Истомившись ожиданием, он поручил служанке отгладить складку на брюках, помявшихся за дорогу, а сам стал наводить лоск на ботинки.
Когда явился Пинтя, девицы были сами феи. Началась церемония его представления. Г-жа Филипою поздравила Пинтю со счастливым выбором, — ведь ему досталось такое очаровательное создание, как Лаура, — а Эльвира в восторге шепнула девицам: «Очень милый и симпатичный». Титу разрешил экипажную проблему таким образом: барышни с г-жой Филипою поедут на поповой бричке, а они с Пинтей — на другой, одновременно и прибудут в лицей, где в гимнастическом зале должен был состояться вечер.
Главный вход в лицей был освещен двумя рядами фонарей. На каменной лестнице выстроилась для встречи гостей целая армия распорядителей с трехцветными бантиками на груди. С десяток бросились к бричке, стали помогать барышням сойти, подставляя руку калачиком.
— Что, опоздали?.. Нет... Да... Уже началось?.. Только несколько минут... Давно?.. Очень удачно... Как жалко! — раздавалось в кружке девиц, которых обступили распорядители.
Пинтя проследовал за барышнями, на ходу пожимая руки знакомым, а Титу остался отдать распоряжения кучерам. Дело касалось, главным образом, Иона, которому ничего не платили за труды. Титу сказал ему, чтобы он пришел посмотреть на веселье, туда, попозже — так он будет под рукой, когда соберутся ехать. Может, он и угостит его бутылкой пива, если только не очень дорого будет, а то обычно на вечерах буфетчик норовит содрать три шкуры. Пройти ему надо через лицейский сад и ждать у черного хода, откуда видней гимнастический зал.
Титу знал всех распорядителей, назначались они из молодых учителей, студентов университета, засидевшихся дома, и благонравных старшеклассников. Аурел Унгуряну был в их числе, но он скрылся, когда проходили девицы. Пинтя с барышнями и г-жой Филипою дожидались Титу в буфете, рядом с залом танцев. Здесь у дверей за столиком сидел маленький старичок, учитель рисования и чистописания Ромашку, исполнявший обязанности кассира. Титу направился прямо к Ромашку, тот пожал ему руку и, улыбаясь, сказал:
— Уже уплачено... Господин Пинтя...
Титу запротестовал, разумеется, только для проформы :
— Ну зачем же? Мне так досадно, дорогой Джеордже, право!.. Тогда, господин учитель, вот крона от меня!
— Сверх платы?
— Да! — гордо кивнул Титу.
— Весьма благодарен! — отозвался учитель-кассир, записывая его фамилию в тетрадку, разлинованную им самим разноцветными чернилами.
Большой гимнастический зал был украшен еловыми гирляндами, над которыми целую неделю трудились в послеобеденные часы все ученики лицея. В глубине возвышалась сцена, сооруженная из сдвинутых кафедр, кулисы были отгорожены половиками и пестрыми коврами, дальше в несколько рядов стояли стулья, собранные по местным господам с условием вернуть их сразу же по окончании вечера. Стулья предназначались только для дам, а господа, за исключением нескольких лиц более почтенного возраста, стояли вдоль стен, взяв на себя труд подкреплять гул аплодисментов, которые разражались в другом конце зала, где выстроились старшеклассники, поставленные туда для изъявления восторга и воодушевления.
Распорядители усадили барышень в первом ряду на лучшие места, приберегавшиеся для них, за что были вознаграждены благосклонными улыбками. Титу и Пинтя стали поближе к дверям.
Концерт уже шел... Долговязый и тощий лицеист рассказывал цыганский анекдот, гримасничал, метался по сцене, то и дело изменял голос, вызывая громкий смех в глубине зала и сдержанные улыбки в первых рядах.
Программа, впрочем, была обширной и разнообразной; последовало еще с десяток рассказов, стишков и сценок, так же услаждавших национальное самолюбие. Потом началась лекция преподавателя литературы, то и дело прерываемая деликатно скрываемыми зевками, особенно во второй ее части. Однако лектор был вознагражден бурей радостных аплодисментов, как бы означавших: «Хорошо, что кончил...»
Все облегченно вздохнули. В одно мгновенье буфет заполнился публикой, очистившей зал, чтобы ученики могли приготовить его для танцев, — расставить стулья у стен, сбрызнуть половицы щелоком и натереть мастикой, чтобы не оскользнулся и не поломал ноги какой-нибудь из страстных танцоров.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130
— Я счел своим долгом заблаговременно представить тебе действительное положение вещей, чтобы потом у нас не было недоразумений, — заключил довольный Херделя, похлопывая его по плечу.
Под вечер Пинтя уехал в Армадию, на квартиру, чтобы девицы могли спокойно готовиться к балу...
Попова бричка заполнилась коробками, свертками, чемоданами, словно ехали в Сибирь. Титу должен был примоститься на козлах, рядом с Ионом, барышень почти не видно было за багажом. Херделя дал Титу денег на расходы, но долго наставлял его, чтобы он не швырял ими направо и налево, попридерживал карман. Ведь неизвестно, сколько тут пробудет Пинтя, так что каждая денежка на счету; чтобы сверх входной платы внес не больше пятидесяти крейцеров, для поддержания чести семьи, дабы их упомянули в «Газете Трансильвании» в числе «сверхдателей», но чтобы он не раскучивал...
- С богом! — проговорила жена учителя со слезами на глазах, когда бричка тронулась.
У самой Армадии Лаура вдруг вспомнила, что позабыла дома веер. Они остановились и стали совещаться. Хотели было вернуться, потому что этот веер представлял особую ценность, на нем были различные надписи в память различных балов, и он поистине являлся трофеем... Титу посоветовал ей взять веер у Эльвиры. Лаура успокоилась, лишь когда подумала, что возвращаться с полдороги дурная примета, но потом все повторяла, что это злосчастное происшествие отравило ей весь вечер.
Сестрам и Эльвире помогали одеваться две служанки, наблюдала сама г-жа Филипою, женщина очень тучная, смуглая и рябая, но добрейшей души; прособирались они больше двух часов, зато разрядились, как куколки.
— Держу пари, что вы будете царицами бала,— сказала г-жа Филипою, любуясь ими, пока они смахивали пудру с бровей.
Титу оделся еще дома, на нем был черный поношенный полуфрак, открытый жилет, белый крахмальный галстук, из кармана свисали белые перчатки, чтобы видели, что они у него есть... Истомившись ожиданием, он поручил служанке отгладить складку на брюках, помявшихся за дорогу, а сам стал наводить лоск на ботинки.
Когда явился Пинтя, девицы были сами феи. Началась церемония его представления. Г-жа Филипою поздравила Пинтю со счастливым выбором, — ведь ему досталось такое очаровательное создание, как Лаура, — а Эльвира в восторге шепнула девицам: «Очень милый и симпатичный». Титу разрешил экипажную проблему таким образом: барышни с г-жой Филипою поедут на поповой бричке, а они с Пинтей — на другой, одновременно и прибудут в лицей, где в гимнастическом зале должен был состояться вечер.
Главный вход в лицей был освещен двумя рядами фонарей. На каменной лестнице выстроилась для встречи гостей целая армия распорядителей с трехцветными бантиками на груди. С десяток бросились к бричке, стали помогать барышням сойти, подставляя руку калачиком.
— Что, опоздали?.. Нет... Да... Уже началось?.. Только несколько минут... Давно?.. Очень удачно... Как жалко! — раздавалось в кружке девиц, которых обступили распорядители.
Пинтя проследовал за барышнями, на ходу пожимая руки знакомым, а Титу остался отдать распоряжения кучерам. Дело касалось, главным образом, Иона, которому ничего не платили за труды. Титу сказал ему, чтобы он пришел посмотреть на веселье, туда, попозже — так он будет под рукой, когда соберутся ехать. Может, он и угостит его бутылкой пива, если только не очень дорого будет, а то обычно на вечерах буфетчик норовит содрать три шкуры. Пройти ему надо через лицейский сад и ждать у черного хода, откуда видней гимнастический зал.
Титу знал всех распорядителей, назначались они из молодых учителей, студентов университета, засидевшихся дома, и благонравных старшеклассников. Аурел Унгуряну был в их числе, но он скрылся, когда проходили девицы. Пинтя с барышнями и г-жой Филипою дожидались Титу в буфете, рядом с залом танцев. Здесь у дверей за столиком сидел маленький старичок, учитель рисования и чистописания Ромашку, исполнявший обязанности кассира. Титу направился прямо к Ромашку, тот пожал ему руку и, улыбаясь, сказал:
— Уже уплачено... Господин Пинтя...
Титу запротестовал, разумеется, только для проформы :
— Ну зачем же? Мне так досадно, дорогой Джеордже, право!.. Тогда, господин учитель, вот крона от меня!
— Сверх платы?
— Да! — гордо кивнул Титу.
— Весьма благодарен! — отозвался учитель-кассир, записывая его фамилию в тетрадку, разлинованную им самим разноцветными чернилами.
Большой гимнастический зал был украшен еловыми гирляндами, над которыми целую неделю трудились в послеобеденные часы все ученики лицея. В глубине возвышалась сцена, сооруженная из сдвинутых кафедр, кулисы были отгорожены половиками и пестрыми коврами, дальше в несколько рядов стояли стулья, собранные по местным господам с условием вернуть их сразу же по окончании вечера. Стулья предназначались только для дам, а господа, за исключением нескольких лиц более почтенного возраста, стояли вдоль стен, взяв на себя труд подкреплять гул аплодисментов, которые разражались в другом конце зала, где выстроились старшеклассники, поставленные туда для изъявления восторга и воодушевления.
Распорядители усадили барышень в первом ряду на лучшие места, приберегавшиеся для них, за что были вознаграждены благосклонными улыбками. Титу и Пинтя стали поближе к дверям.
Концерт уже шел... Долговязый и тощий лицеист рассказывал цыганский анекдот, гримасничал, метался по сцене, то и дело изменял голос, вызывая громкий смех в глубине зала и сдержанные улыбки в первых рядах.
Программа, впрочем, была обширной и разнообразной; последовало еще с десяток рассказов, стишков и сценок, так же услаждавших национальное самолюбие. Потом началась лекция преподавателя литературы, то и дело прерываемая деликатно скрываемыми зевками, особенно во второй ее части. Однако лектор был вознагражден бурей радостных аплодисментов, как бы означавших: «Хорошо, что кончил...»
Все облегченно вздохнули. В одно мгновенье буфет заполнился публикой, очистившей зал, чтобы ученики могли приготовить его для танцев, — расставить стулья у стен, сбрызнуть половицы щелоком и натереть мастикой, чтобы не оскользнулся и не поломал ноги какой-нибудь из страстных танцоров.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130