Две из них мы с Юликом привезли в Москву.
На одной было лаконичное предложение солдату Красной Армии:
"Бери хворостину, гони жида в Палестину". На другой, размером
побольше, - несколько фотографий "лица кавказской национальности",
если воспользоваться сегодняшней терминологией. Вот оно - крупным
планом - уныло смотрит в объектив. А вот, на среднем плане, оно
хлебает ложкой что-то из большой миски; рядом стоит немецкий
офицер. Жирным шрифтом листовка спрашивала: "Кто это"? И отвечала:
"Это Яков Джугашвили, сын вашего верховного заправилы". Дальше
указывался номер части, где он командовал артиллерией, и
говорилось: "Красноармейцы! Плохо ваше дело, если даже сын вашего
верховного заправилы добровольно сдался в плен непобедимой
германской армии. Переходите на нашу сторону! Вам обеспечена у нас
еда и работа. Эта листовка послужит пропуском".
Не могу привести текст дословно, потому что мать Юлика Минна
Соломоновна, увидев у нас в руках фашистскую листовку, пришла в
ужас и потребовала, чтоб мы немедленно сожгли эту гадость. Что мы
и сделали. Но и тогда, и потом мы ни секунды не сомневались, что
это фальшивка. Даже советская форма на снимках не читалась - так,
что-то военное. А вот оказалось - не фальшивка.
По словам Панасенко, Яков Джугашвили в плену держался очень
хорошо. Отказался встретиться с какими-то грузинскими
меньшевиками, приехавшими специально, чтоб увидеть его. На вопрос:
"Почему? Это же ваши земляки", ответил, что его земляки в Грузии.
О плохих отношениях Якова с отцом немцы были осведомлены; но все
их попытки привлечь его на свою сторону оканчивались ничем. И его
оставили в покое.
Случилась там и такая история. Чтобы пленные командиры не томились от
безделья, им разрешалось мастерить что-нибудь для себя; токарный
станок был в их распоряжении. Яков нашел в кухонных отходах пару
подходящих костей и выточил из них шахматные фигуры. На шахматы,
изготовленные сыном Сталина, позарился немец, комендант лагеря.
Происходи это в советском фильме, комендант отобрал бы шахматы силой,
да еще избил бы беззащитного пленного. Но поскольку было это не в
фильме, а в Германии, комендант предложил Джугашвили продать ему
шахматы. Тот отказался. Упрямый немец приходил к нему ежедневно,
каждый раз надбавляя цену. И когда она достигла, не скажу точно,
скольких буханок хлеба и пачек "эрзац хенига", искусственного
меда, товарищи по бараку стали жать на Якова:
- Отдай! Не иди на принцип!.. Хоть нажремся по-человечески.
И он в конце концов поддался уговорам...
Не знаю ничего толком о дальнейшей судьбе нелюбимого сталинского
сына. Говорили, что он умер не то в немецком, не то в советском
лагере - неудачно прооперировали аппендицит. Кто-нибудь наверняка
знает правду; Панасенко не знал.
Сам полковник вскоре освободился. Восстановился в партии и - смех
и грех! - даже стал парторгом на той самой шахте, куда ходил
столько лет с минлаговским номером на спине. В шестидесятых годах
мы повидались с ним в Москве. Он рассказал про свой визит к снова
впавшему в немилость маршалу. Жуков с горечью говорил ему:
- Они меня в бонапартизме обвиняют. Да я, если б хотел... Ко
мне Фурцева прибегала, уговаривала:"Георгий Константинович,
возьмите власть, а то ведь Молотов с Кагановичем..." Но мне это ни
к чему.
Рассказывал маршал и об аресте Берии. По словам Панасенко, он сказал
Лаврентию:
- Видишь, негодяй? Ты меня посадить хотел, а оно вот ведь как
вышло.
В войну Берия действительно копал под Жукова, это известно. Но
по некоторым свидетельствам, не Жуков лично арестовывал Берию, а
кто-то еще из маршалов. Не берусь судить; у Панасенко получалось,
что Жуков.
О Жукове говорил с восхищением Вася Ордынский, который снимал
интервью с ним для фильма "У твоего порога". Режиссеру сильно
мешали советами и поправками военные консультанты. Жуков утешал
его:
- Что вы от них хотите, Василий Сергеевич?Эти генералы хотят
сейчас выиграть сражения, которые просрали в войну.
Так и выразился.
На премьере фильма в кинотеатре "Москва" зрители устроили
опальному полководцу овацию: стоя аплодировали минут десять...
Но вернусь от маршалов и генералов к рядовым - т.е., к нам с
Юликом.
Надо же было так получиться - опять по какому-то неправдоподобному
совпадению - что в разных лагерях и в разное время з/к Дунский и
з/к Фрид заработали почти одинаковые зачеты: он девяносто пять
дней, а я - сто один. Арестовали меня на пять дней позже Юлика, а
освобождаться нам предстояло почти одновременно: ему восьмого, а
мне девятого. Но на девятое января 1954 года выпала суббота;
значит меня могли выпустить только одиннадцатого. Обидно, конечно,
что не в один с ним день.
Но в последний момент фортуна чуть-чуть довернула свое колесо -
сжульничала в нашу пользу. Нам объявили, что оба выйдем на волю
восьмого: держать свободного человека лишних два дня в лагере
нельзя. (А десять лет держать невиноватых можно?)
К тому времени минлаговцев, отбывших срок, перестали
этапировать на вечное поселение в Красноярский край, оставляли в
Инте: комбинату Интауголь тоже нужна рабочая сила. Это было
большой удачей. Здесь все знакомо, здесь друзья, здесь больше
возможностей устроиться на сносную работу.
Последние месяцы заключения тянулись долго - но не скажу "мучительно
долго": все-таки где-то невдалеке маячила свобода. Ну, не совсем
свобода - но не лагерь же!.. Мы стали потихоньку отращивать
волосы.
Эти месяцы в Минлаге не были омрачены крупными неприятностями. А
вот на Воркуте был большой "шумок" - забастовка зеков под лозунгом
"Стране уголь, нам свободу". Приезжали из Москвы комиссии,
уговаривали - а кончилось стрельбой из пулеметов; многих, говорят,
поубивали. Мы об этом знали только понаслышке, поэтому не могу
рассказать подробно, хотя понимаю: это событие поважней, чем наши
приготовления к полувольной жизни... Но я ведь стараюсь писать
только о том, что видел своими глазами.
Из Москвы нам уже прислали вольную одежду: одинаковые полупальто-
москвички с барашковыми воротниками, одинаковые шапки и одинаковые
костюмы венгерского пошива. О костюмах позаботился наш школьный
друг Витя Шейнберг. Нам они не понравились: пиджаки без плеч, без
талии, брюки узкие.
Поправить дело взялся зек-портной из Вильнюса. Он перешил их по
последней моде; мы только не учли, что для него последней модой
были фасоны тысяча девятьсот тридцать девятого года... Когда
Витечка поглядел - уже в Москве - на эти изуродованные костюмы, он
чуть не заплакал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120