– Потерял? Когда? Где же я успел его потерять? Наверно, кто-нибудь наболтал.
– Здесь, на молочнотоварной ферме, ты потерял доверие колхозников. Привел своих старых передоек! Осенью придется пустить на мясо. По какому праву ты оставил себе три дойные коровы? У остальных по одной, а у тебя целых три.
– Вот чудеса… – пожимал плечами Мурниек. – Откуда у меня могут взяться три, когда дома всего одна корова да прошлогодняя телка.
– Несколько недель тому назад, до собрания, у тебя было пять дойных коров.
– Тогда… да… Но я увидел, что для пяти коров у меня не хватит корма. Две… продал шурину в Айзпурскую волость. В то время колхоза еще не было…
– Но ты знал, что он скоро будет.
– Разве я не имел права продать?
– Не разыгрывай простачка, Мурниек. Одно из двух: или ты приведешь этих коров, или убирайся вон из колхоза. Завхозом оставить тебя нельзя ни в том, ни в другом случае.
– Регут… – тихо заговорил Мурниек. – Так уж вышло… послушался я жены, очень она плакалась… Коров приведу – денег еще за них не получал. Завтра засветло передам ферме. Нельзя ли это все без шума?
– Нельзя, Мурниек, давай ключи.
Правление освободило Мурниека от обязанностей завхоза артели, а вместо него назначило члена партии Индриксона. Мурниек на следующий день привел двух коров и передал ферме; однако своим поступком он так сильно скомпрометировал себя в глазах колхозников, что скоро его освободили и от должности председателя правления мелиоративного товарищества.
Анна, возвращаясь из Риги, с заседания Бюро ЦК, зашла в Сурумы. Пацеплис не стал дожидаться, пока она заговорит, и грубо сказал:
– Если ты пришла агитировать, чтобы я вступил в колхоз, то уходи, доченька. Ты здесь дурачков не найдешь.
– Вступать или не вступать – это твоя воля, – ответила Анна. – Силой тебя никто не заставит, но я думаю, что здравый смысл подскажет тебе правильный путь.
– И не понимаю, чего ты так назойливо суешься в мои дела? – сердито спросил отец, поглаживая свою изрядно поседевшую бороду. – Сам знаю, что мне на пользу, а что во вред. Разреши мне жить по своему разумению.
– Ты не знаешь, что тебе на пользу, – не отступала Анна. – Если бы ты все спокойно взвесил, ни одного дня не тянул бы со вступлением. Детский каприз. Не можешь преодолеть свое упрямство.
Разговор происходил на дворе, у порога избы. Лавиза была на кладбище – в тот день хоронили ее дальнюю родственницу, – а Жан еще не вернулся с курсов. Видя, что от Анны легко не отделаться, Пацеплис повернулся и ушел в избу. Анна последовала за ним и даже не обиделась, когда он перед ее носом демонстративно захлопнул дверь. Войдя в комнату, она заговорила примирительным тоном:
– Поговорим, отец, серьезно. Почему ты бежишь от правды?
Пацеплис достал книгу церковных песнопений, надел на нос очки, сел за стол и, открыв, видно, уже на заранее выбранном месте, спокойно запел.
Пропев стих, он поверх очков взглянул на Анну. Увидев, что она села к окну и приготовилась терпеливо прослушать пение до конца, сердито крикнул:
– И что ты не даешь мне молиться? Что тебе нужно? В колхоз я все равно не пойду, хоть ты до утра сиди.
– Отец… – тихо и взволнованно заговорила Анна. – Почему ты позоришь и себя и своих детей? Неужели гы не понимаешь, что мы с Жаном желаем тебе добра?
– Я свободный советский гражданин и делаю так, как мне нравится! – ответил отец. – Вы еще молоды, чтобы учить меня. Я прожил всю жизнь на своей земле и был сам себе хозяин, а вы хотите, чтобы теперь, на старости лет, я стал батраком какого-то Клуги и Регута? Теперь они мною будут командовать, давать по утрам распоряжения, что делать и как быть. И слышать я об этом не желаю! Лучше грызть сухую корку и запивать холодной водой, чем плясать под чужую дудку. Я не из такой породы.
– Ты неправильно понимаешь это, – ответила Анна. – В колхозе нет ни батраков, ни господ. В колхозе у всех одинаковые права…
– Довольно, хватит, оставь меня в покое! – не выдержав, крикнул Пацеплис – Здесь у тебя ничего не выйдет. С такими делами больше ко мне не приходи.
Анна встала.
– Ладно, отец, сейчас я уйду, но в покое тебя не оставлю.
Вместо ответа Пацеплис снова запел. Когда он кончил стих, Анны в избе уже не было. Тогда Пацеплис поднялся, подошел к шкафу и достал бутылку водки, которая была хорошо спрятана от Лавизы за старым тряпьем. Вытерев тыльной стороной ладони губы, он отпил несколько глотков, усмехнулся и заговорил сам с собой:
– После слова божьего не грех и хлебнуть. Сам спаситель пил вино и угощал своих учеников, неужели я должен жить всухую.
Он хлебнул еще раз и, спрятав бутылку, вышел во двор. Сев на скамейку перед домом, он долго глядел на свои поля и луга. Большая часть земли осенью не была вспахана – кому же пахать, если Жан ушел на курсы, вздумал учиться на какого-то там механика. Вдали, на колхозных полях, работали люди, спешили вывезти навоз, пока не стаял снег.
«Вот так жизнь… – думал Пацеплис. – Суетятся, как муравьи, не глядя на погоду, а я делаю, что хочу. Если выглянет солнышко, выхожу из избы и работаю сколько вздумается, а когда валит снег, сижу в комнате у окна и спокойно гляжу на божий мир. Никто меня не гонит, ни перед кем не надо отвечать. Хозяин!»
Но у хозяина давно протерлись брюки так, что местами проглядывало голое тело – Лавиза не любила возиться с иглой и нитками. Как пережиток старины, с погнившими венцами, серая и покосившаяся, стояла у дороги изба Пацеплиса. Все рушилось. И Антон это видел, но подняться, начать борьбу и сопротивляться беде, надвигавшейся на него, подобно черной туче, не хватало ни силы, ни воли. Вздыхать, сетовать на плохие времена и неблагодарных детей, бросивших отца на старости лет, – вот все, что оставалось делать хозяину Сурумов.
За углом дома послышались шаги. Вскоре показалась плотная фигура Марциса Кикрейзиса.
– Чего прохлаждаешься? – еще издали крикнул он. – Сидит, как блаженный, да на небо посматривает.
– А что мне еще делать? – проворчал Пацеплис. – Такова судьба человеческая, Марцис. Приходится смиренно нести свой крест.
Марцис присел рядом с Пацеплисом. Молча уставился вдаль – в сторону колхозных полей. Затем прохрипел:
– Ну и гонят, ну и неистовствуют… все делают по указке мудрецов-агрономов. Раньше времени хотят яровое посеять в холодную землю. А ну как пойдет прахом… а ну как придется переборонить, засеивать сверху хотя бы гречихой – вот порадуются!
– Дай боже, дай боже, Марцис…
– Давно ли сошлись вместе, а уже, слыхать, началась потасовка, – рассказывал Марцис – Мурниека прогнали с должности завхоза – уже успел провороваться. Недолго придется ждать, когда и Регут замарает руки. Вот я посмеюсь, когда придет прокурор забирать его в кутузку.
– Куда он денется… – поддакнул Пацеплис – Как только дорвется до артельного добра, сразу замарается.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179