Для настоящего животноводческого совхоза земли было маловато, но можно было предвидеть, что с окончанием земельной реформы в ближайшей окрестности еще найдется несколько сот гектаров свободной земли, поэтому Ян Лидум, ознакомившись с положением, поддержал предложение об организации совхоза.
Навестив с Ильзой могилу отца и поручив кладбищенскому сторожу поставить ограду вокруг могилы Петера Лидума, они решили на обратном пути завернуть в соседний уезд и зайти в волостное правление, где когда-то работал писарем Друкис: если бы этого человека удалось встретить, он, несомненно, оказался бы более разговорчивым, чем в тот раз, когда к нему обратился и предъявил свои права бывший арестант Лидум.
– Может, он сейчас вспомнит, куда они спрятали Айвара, – рассуждал Ян. – Только бы мне попался в руки Друкис, на этот раз он бы не отвертелся. Ах, Ильзит, если б моя мечта исполнилась, в нашей семье прибавился бы еще один любимый человек.
Чтобы попасть в нужную волость, им надо было ехать лишних пятьдесят километров, но Ян был бы согласен проехать все пятьдесят тысяч, лишь бы найти потерянного сына.
Но этого не случилось. Оказалось, что еще в июне Друкис оставил на произвол судьбы волостное правление и скрылся, взяв с собой, а может быть предварительно уничтожив, многие документы и служебные бумаги. Видимо, знала кошка, чье мясо съела, поэтому постаралась исчезнуть; не только из-за Айвара и Лидума пришлось ему спрятаться в подполье: на служебном пути агента охранки и гитлеровского шпиона это была лишь одна, сравнительно небольшая сделка. Позднее Индрик Регут рассказал Яну, почему органы государственной безопасности разыскивают Друкиса.
– Не теряй надежды, – успокаивала его Ильза. – Может, Айвар еще найдется и без помощи Друкиса. Чего в жизни не случается.
– Надежды терять не буду, Ильзит… – ответил Ян. – Но ужасно тяжело жить в таком неведении, невыразимо тяжело. Когда я думаю, что мой мальчик, может быть, живет где-нибудь здесь же, рядом, а я, как слепой, десятки раз прохожу мимо и не узнаю его, то такая мысль просто невыносима. Насколько легче знать, что близкий человек умер, чем жить в таком неведении.
Ян отвез Ильзу домой, поговорил немного с Артуром и Карклинем, затем поехал к себе. Уже светало, когда Лидум достиг города. Он уже не ложился спать, а просидел до начала работы, раздумывая о своей жизни. Утром первый секретарь укома провел заседание, будто у него все было в порядке и никакие заботы не тревожили его.
…Большинство крестьян, получивших в ту осень земельные наделы, успели вспахать и засеять озимые, а кто получил землю позже, тому землеустроительная комиссия старалась выделить хотя бы по гектару от засеянного кулаком поля, иначе при первых же шагах новохозяину – бывшему батраку – пришлось бы снова впрягаться в старое ярмо, прислуживать кулаку. Зимой новохозяева спешили с заготовкой строительного материала, чтобы к будущей осени построить хоть временное жилье и начать самостоятельную жизнь на «своем клочке земли, в своем уголке».
Об этом «своем клочке и своем уголке», которые все еще оставались мечтой огромной массы бывших батраков и безземельных крестьян, Яну Лидуму не раз приходилось слышать всякие скептические вопросы от активистов и членов партии.
– Стоит ли создавать сотню тысяч карликовых хозяйств, которые все равно никогда не будут товарными: это будут чисто потребительские хозяйства, работающие только на самих себя, – заметил как-то Индрик Регут. – Разве это не шаг назад? Не для того ведь устанавливали Советскую власть, чтоб Латвию превратить в «мелкоусадебный рай»; наша цель совсем иная – колхозы! Разве мы жизнь деревни хотим направить по другому руслу и обойтись без колхозов? Что ж это будет за советская республика, если здесь все будет иначе, чем в братских республиках? На каждом шагу особенности да исключения из общего правила.
– Революции не делают распоряжениями или декретами сверху, – ответил Ян Лидум. – Когда в Латвии свергли фашистский режим и установили Советскую власть, эта революция была совершена в несколько дней, но сколько лет понадобилось, пока народные массы, рабочий класс созрели для этого переворота и население нашей страны в своем подавляющем большинстве не захотело больше жить по-старому и безотлагательно пожелало перестроить все до самого основания?
– Так зачем же останавливаться на полпути и не перестроить до основания жизнь деревни? Разве потом легче будет это сделать? – продолжал сомневаться Индрик Регут.
– Это должны сделать сами крестьяне, и когда придет время, они это сделают, – ответил Ян Лидум. – Надо добиться, чтоб они поняли необходимость коллективизации. Как я уже сказал – приказами и декретами этого не сделать. У латышского крестьянина голова еще набита всякими предрассудками, он все время слышал всякие небылицы про колхозную жизнь; по правде говоря, у него даже нет ни малейшего понятия о том, что представляет собой колхоз в действительности. Как же вы можете от него требовать, чтобы он сегодня захотел того, о чем не имеет никакого понятия? А захотеть он должен сам – мы за него желать не можем, вот как обстоит с этим делом. Помочь, разъяснить непонятное и показать правду – это мы должны начать делать с сегодняшнего дня, но приказать, чтобы крестьянин совершил революцию в деревне, не поняв ее смысла и не желая совершать ее, – абсолютно невозможно.
– И поэтому надо делать эксперимент со «своим уголком, своим клочком земли»?
– Если бы мне пришлось стать таким новохозяином с десятью гектарами земли, я, понятно, на это не пошел бы, – ответил Ян Лидум. – Я бы подождал, пока созреют условия для организации колхоза. Но попытайся на минуту влезть в шкуру алчущего земли безземельного и представь себе, как бы он чувствовал себя, если бы не получил земли из рук Советской власти. Он так сильно тосковал по этому «своему уголку, по своему клочку земли», мечтал о нем всю свою горемычную жизнь, надрываясь на чужой земле… и вдруг он остался бы с пустыми руками! Да мы бы тогда оставили его во власти кулака, он был бы недоволен Советской властью, а кулак смеялся бы себе в бороду и был доволен нами: «Молодцы, большевики, меня не тронули, даже батраков мне предоставили». Теперь кулак нас не восхваляет, сейчас он обозлен, ругается, и это хорошо, так как нам его похвал не надо. А труженики полей сейчас благодарят Советскую власть и вместе с нами борются с кулаками. Исполняется закон классовой борьбы, претворяется в жизнь то, чему нас учил Ленин. Ну, а об этом «своем уголке, своем клочке земли» не стоит много печалиться. Это мечта поколений латышского батрака и безземельного; он хочет почувствовать, подержать в своих руках свою землю, обласкать ее, как родное дитя;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179
Навестив с Ильзой могилу отца и поручив кладбищенскому сторожу поставить ограду вокруг могилы Петера Лидума, они решили на обратном пути завернуть в соседний уезд и зайти в волостное правление, где когда-то работал писарем Друкис: если бы этого человека удалось встретить, он, несомненно, оказался бы более разговорчивым, чем в тот раз, когда к нему обратился и предъявил свои права бывший арестант Лидум.
– Может, он сейчас вспомнит, куда они спрятали Айвара, – рассуждал Ян. – Только бы мне попался в руки Друкис, на этот раз он бы не отвертелся. Ах, Ильзит, если б моя мечта исполнилась, в нашей семье прибавился бы еще один любимый человек.
Чтобы попасть в нужную волость, им надо было ехать лишних пятьдесят километров, но Ян был бы согласен проехать все пятьдесят тысяч, лишь бы найти потерянного сына.
Но этого не случилось. Оказалось, что еще в июне Друкис оставил на произвол судьбы волостное правление и скрылся, взяв с собой, а может быть предварительно уничтожив, многие документы и служебные бумаги. Видимо, знала кошка, чье мясо съела, поэтому постаралась исчезнуть; не только из-за Айвара и Лидума пришлось ему спрятаться в подполье: на служебном пути агента охранки и гитлеровского шпиона это была лишь одна, сравнительно небольшая сделка. Позднее Индрик Регут рассказал Яну, почему органы государственной безопасности разыскивают Друкиса.
– Не теряй надежды, – успокаивала его Ильза. – Может, Айвар еще найдется и без помощи Друкиса. Чего в жизни не случается.
– Надежды терять не буду, Ильзит… – ответил Ян. – Но ужасно тяжело жить в таком неведении, невыразимо тяжело. Когда я думаю, что мой мальчик, может быть, живет где-нибудь здесь же, рядом, а я, как слепой, десятки раз прохожу мимо и не узнаю его, то такая мысль просто невыносима. Насколько легче знать, что близкий человек умер, чем жить в таком неведении.
Ян отвез Ильзу домой, поговорил немного с Артуром и Карклинем, затем поехал к себе. Уже светало, когда Лидум достиг города. Он уже не ложился спать, а просидел до начала работы, раздумывая о своей жизни. Утром первый секретарь укома провел заседание, будто у него все было в порядке и никакие заботы не тревожили его.
…Большинство крестьян, получивших в ту осень земельные наделы, успели вспахать и засеять озимые, а кто получил землю позже, тому землеустроительная комиссия старалась выделить хотя бы по гектару от засеянного кулаком поля, иначе при первых же шагах новохозяину – бывшему батраку – пришлось бы снова впрягаться в старое ярмо, прислуживать кулаку. Зимой новохозяева спешили с заготовкой строительного материала, чтобы к будущей осени построить хоть временное жилье и начать самостоятельную жизнь на «своем клочке земли, в своем уголке».
Об этом «своем клочке и своем уголке», которые все еще оставались мечтой огромной массы бывших батраков и безземельных крестьян, Яну Лидуму не раз приходилось слышать всякие скептические вопросы от активистов и членов партии.
– Стоит ли создавать сотню тысяч карликовых хозяйств, которые все равно никогда не будут товарными: это будут чисто потребительские хозяйства, работающие только на самих себя, – заметил как-то Индрик Регут. – Разве это не шаг назад? Не для того ведь устанавливали Советскую власть, чтоб Латвию превратить в «мелкоусадебный рай»; наша цель совсем иная – колхозы! Разве мы жизнь деревни хотим направить по другому руслу и обойтись без колхозов? Что ж это будет за советская республика, если здесь все будет иначе, чем в братских республиках? На каждом шагу особенности да исключения из общего правила.
– Революции не делают распоряжениями или декретами сверху, – ответил Ян Лидум. – Когда в Латвии свергли фашистский режим и установили Советскую власть, эта революция была совершена в несколько дней, но сколько лет понадобилось, пока народные массы, рабочий класс созрели для этого переворота и население нашей страны в своем подавляющем большинстве не захотело больше жить по-старому и безотлагательно пожелало перестроить все до самого основания?
– Так зачем же останавливаться на полпути и не перестроить до основания жизнь деревни? Разве потом легче будет это сделать? – продолжал сомневаться Индрик Регут.
– Это должны сделать сами крестьяне, и когда придет время, они это сделают, – ответил Ян Лидум. – Надо добиться, чтоб они поняли необходимость коллективизации. Как я уже сказал – приказами и декретами этого не сделать. У латышского крестьянина голова еще набита всякими предрассудками, он все время слышал всякие небылицы про колхозную жизнь; по правде говоря, у него даже нет ни малейшего понятия о том, что представляет собой колхоз в действительности. Как же вы можете от него требовать, чтобы он сегодня захотел того, о чем не имеет никакого понятия? А захотеть он должен сам – мы за него желать не можем, вот как обстоит с этим делом. Помочь, разъяснить непонятное и показать правду – это мы должны начать делать с сегодняшнего дня, но приказать, чтобы крестьянин совершил революцию в деревне, не поняв ее смысла и не желая совершать ее, – абсолютно невозможно.
– И поэтому надо делать эксперимент со «своим уголком, своим клочком земли»?
– Если бы мне пришлось стать таким новохозяином с десятью гектарами земли, я, понятно, на это не пошел бы, – ответил Ян Лидум. – Я бы подождал, пока созреют условия для организации колхоза. Но попытайся на минуту влезть в шкуру алчущего земли безземельного и представь себе, как бы он чувствовал себя, если бы не получил земли из рук Советской власти. Он так сильно тосковал по этому «своему уголку, по своему клочку земли», мечтал о нем всю свою горемычную жизнь, надрываясь на чужой земле… и вдруг он остался бы с пустыми руками! Да мы бы тогда оставили его во власти кулака, он был бы недоволен Советской властью, а кулак смеялся бы себе в бороду и был доволен нами: «Молодцы, большевики, меня не тронули, даже батраков мне предоставили». Теперь кулак нас не восхваляет, сейчас он обозлен, ругается, и это хорошо, так как нам его похвал не надо. А труженики полей сейчас благодарят Советскую власть и вместе с нами борются с кулаками. Исполняется закон классовой борьбы, претворяется в жизнь то, чему нас учил Ленин. Ну, а об этом «своем уголке, своем клочке земли» не стоит много печалиться. Это мечта поколений латышского батрака и безземельного; он хочет почувствовать, подержать в своих руках свою землю, обласкать ее, как родное дитя;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179